В связи с присуждением Букеровской премии роману Елены Колядиной «Цветочный крест» у многих возник вопрос: а как же на самом деле говорили жители Тотьмы второй половины XVII века? Некоторые утверждают, что мы этого никогда не узнаем. Ну почему же? Очень даже легко узнать. Остались документы. Например, в рукописном отделе петербургской Публичной библиотеки хранится «Дело Устюжского Архиепископского разряда между тотемцем Арефой Малевинским и тотемским дьяконом Михаилом Федотовым об отказе Малевинского жениться на сестре челобитчика, согласно «сговорной записи». К этому делу, относящемуся к 1686 году, присовокуплены 13 любовных писем, которые Арефа посылал тайно сестре дьякона Воскресенской церкви в Тотьме Анне. Об обстоятельствах дела рассказано в предисловии к маленькой книжице, которую тотемский краевед Александр Кузнецов издал в 2004 году в вологодском издательстве «МКД». Цитируем некоторые фрагменты. (Фото Тотьмы — Олега Давыдова.)
«Дьякон Федотов подал жалобу архиепископу Великоустюжскому и Тотемскому Александру, где обвинял Арефу Малевинского в нарушении условий сговорной записи, предъявив высокому церковному сановнику и сам текст: «Се аз, тотемец Арефка Малевинский, дал запись Воскресенскому дьякону Михаилу в том, что мне взять у него, дьякона, сестра ево Анна за себя замуж в нынешнем во 1686-м году, после крещенья в первое воскресение, а буде я не возьму ея за себя и на мне сему дьякону взять заставы пятьдесят рублев. Запись писал я, Арефка, своею рукою 1686 года, августа в 14 день». (далее…)
«Если вы мечтаете стать писателем, но пока издательства вам отказывают, хочу сказать: когда захлапывается дверь, где-то распахивается форточка!» — так еще в 2009 году написала в своем писательница Елена Колядина.
На днях Елена получила премию «Русский Букер» за роман «Цветочный крест», опубликованный в журнале «Вологодская литература» № 7, 2009. Присуждение столь авторитетной премии этому тексту послужило причиной множества разговоров и даже ругани в адрес жюри премии и автора романа. Впрочем, еще до этого решения, во время обсуждения шорт-листа, критики и читатели уже . Цитата: «Цветочный крест» Елены Колядиной — позор «Русского Букера». Так высказался екатеринбургский блюститель нравов и чистоты литературных норм, критик Сергей Беляков. (Жаль, что я не читал всего этого до решения букеровского жюри и ничего не знал о его шорт-листе вообще и о романе Колядиной, в частности; не раз уже говорил я, что за «литературным процессом» совсем не слежу.)
На самом деле, роман «Цветочный крест» — это текст, который по всем приметам можно отнести к тому, что мы тут называем Неудобной литературой. Подчеркну: это так вовсе не потому, что он «неприличный» или «безнравственный» или что-то еще такое, в чем весьма незадачливо обвиняют Елену Колядину и ее текст блоггеры и литературные критики (в данном случае слившиеся в один елейный информационно-фоновый хор). Нет, «неприличное» тут вовсе не при чем (такие категории, как «приличное»-«неприличное» вообще к делу не относятся, оставим их заядлым «моралистам» и «имморалистам»). Неудобная литература это другое. Я уже говорил об этом и повторю: тексты Неудобной литературы это такие, которые просто на шаг впереди всего литературного процесса, всей этой вторичной дружеской копошни. Неудобная литература это книги прогрессивные, задающие высокую литературную планку, настолько высокую, что до нее многой прочей средней лит.братии просто никак не подпрыгнуть — им еще нужно работать и работать, чтобы писать на таком уровне. Поэтому гораздо проще — выть, мол: умертвили русского букера, убили русскую литературу, достигли дна, доложили богу, что с русскими надо кончать…
Или вот еще экспертное мнение из блогов: «Букеровский комитет купили, что ли? ничем другим я не могу объяснить».
Успокаивает, правда, что среди этого нестройного воя раздаются и вполне здравые голоса, например: «О как больных ФГМ (религией) книжка задела! )))». И действительно, задела. Потому что только зомбированные идиоты плюс наиболее коррумпированные и интеллектуально ленивые участники удобного литературного процесса могут не понять, что этот роман – действительно очень хорош.
Перемены однозначно ЗА «Цветочный крест». Это блестящий текст, очень веселый и сильный, по-настоящему народный (пусть даже многие представители народа в лице тех же блогеров и пускают изо рта свою ханжескую пену, называя роман чернушным, — но пена… это ведь симптом, явный симптом болезни тех, кто ее пускает, а вовсе не показатель действительной ценности текста Колядиной; впрочем, есть и ).
Автор «Креста» довольно искусно сталкивает два языковых мира, а значит и два мироощущения (искусственное христианское и естественное народное, языческое), в результате чего рождаются великолепный сюжет и неподдельный комизм (это можно назвать затасканным словом «постмодернизм», но прибавив к этому слову определение «настоящий»).
Мы приветствуем решение букеровского жюри как на редкость для российских лит. премий объективное и не коррумпированное. То, что такой роман получил такую авторитетную премию, — живое свидетельство: не все еще для литературы потеряно.
Ниже мы опубликуем фрагмент романа «Цветочный крест» (его самое начало). Но перед тем — пара цитат из Виктора Топорова, опубликованной в «Частном корреспонденте». (далее…)
Вчера мой коллега, известный, кстати, драматург и сценарист Александр Молчанов заговорил со мной о поэзии. Он как раз прочитал мою статью о Георгии Иванове, и его интересовала одна простая вещь: а есть ли поэты? Ну то есть он так прямо не формулировал свой вопрос, но, понятно, что тема сводилась к этому. Есть ли сейчас в России поэты? Не те медиаперсонажи, чьи имена мы слышим отовсюду (а особенно в интернете), а настоящие поэты. Метафизические, с градусом посвящения. Те, кто со(за) стихотворением лезет не в карман, а уносит(ся) в бездну. Ну, вот как Георгий Иванов…
Кто? — спрашивал Саша, — Тимур Кибиров, Кушнер, да, но они же уже старики. А вот молодые, новые?
Я в шутку ответил, что полно поэтов в интернете, вон стихи.ру есть сайт. Посмеялись и заговорили о работе. Потом я прислал Александру ссылку на PDF-поэзию Peremeny.ru, потому что, конечно, я не ищу поэтов, они находят меня. Для этого (отчасти) и создан этот проект PDF-поэзия…
Причем поэзию я считаю областью фундаментальной, неким основанием, на котором держится словесное искусство, и шире — сознание. Она всегда есть и никогда не умирает. Просто о ней если и говорить, то очень нужно осторожно — как о магии, как о таинстве. Поэтому когда Игорь Панин заметил, мол, «весьма характерно», что, «перечисляя литературные жанры» в анкете Неудобной литературы, я «проигнорировал стихи», он был совершенно прав: да, характерно. Но только я не проигнорировал, а — умолчал.
Но сегодняшняя — о современном состоянии русской поэзии — просто вызывает на разговор. («Строители вавилонской башни даже не пытаются уже поговорить друг с другом; нет ни общего языка, ни границ, ни правил, ни самой веры в возможность понимания. Вместо нее — ощущение дурной стабильности; чувство, что мы участвуем в работе чужого, не нами заведенного механизма. Это чувство, думаю, общее у всех участников литературного процесса, да и у всех вокруг» — пишет она).
Несколько отдельных цитат:
1.
Поэзия «превратилась во что-то вроде ВДНХ — праздничную и пеструю панораму собственного изобилия».
2.
Социальные механизмы функционирования поэзии, как их принято описывать, объясняют и оправдывают существование литературных кланов и союзов, вражду партий, литературную борьбу со всеми ее потерями.
3.
Поэзия стала профессией, служение службой (ежедневным хождением в департамент).
4.
Мы уже не наедине с собой, не в слепом пятне, как в начале 90-х, а в хорошо освещенном крупном торговом центре вроде ИКЕА. Сказать (купить, продать) тут можно все, что угодно; значит, без всего этого можно обойтись.
5.
Стихи начинают восприниматься не как проводник (в дивный новый или старый мир), а как инструмент. Чего? Немедленного наслаждения, которое читатель уже заработал — просто тем, что согласился раскрыть стихотворный сборник. Главными достоинствами поэтического текста тогда оказываются новые, чужие вещи: энергичность, увлекательность, трогательность, удобство восприятия.
6.
Чтобы соответствовать новой роли (нравиться, быть любимым), поэт должен вести себя как циркач, демонстрируя чудеса ловкости, вращая гири и ловя фарфоровые чашки: в каждой строке по призовой метафоре, а лучше бы по две. Все неочевидное, не поражающее с первого взгляда, тонкое, легкое, зыбкое, многослойное — попросту не воспринимается новым вкусом; у нового читателя плохо настроен звукоулавливатель.
Мне нравится эта откровенная статья. Мне симпатично, что Мария Степанова берет на себя ответственность («виновата … я сама») и призывает «осознать смехотворность и относительность рукотворных иерархий» (за построение которых ведь и берет она ответственность на себя? в частности, по крайней мере, за это построение, так ведь?). И нащупывает самую суть проблемы.
Кстати, давно собирался заметить, что «Неудобная литература» — это не про «обиженных литераторов, которых не публикуют позасемшие редактора» (по невнимательности именно так многие понимают и интерпретируют Неудоблит), нет, речь в проекте не об этом. Вчитайтесь хоть в заметку «Невозможность продать (в символическом смысле)» — это о тонком психологическом перехлесте, о том самом, о котором говорит и Мария Степанова, хотя и совсем другими словами. Например, вот такими:
Достаточно было почувствовать себя квалифицированным пользователем, гордым своей способностью выбрать товар по душе, чтобы (в применении к эзотерическим, сопротивляющимся неуловимым вещам вроде поэзии) сформировалось то, что Сьюзан Зонтаг называет новой чувствительностью. Применив к поэзии логику супермаркета, мы получаем приемы, знакомые по работе «Пятерочки» — агрессивное продвижение товара, разные виды меняющегося актуального, перепроизводство товаров повышенного спроса, глубокое равнодушие к тому, на что спроса нет.
и далее:
Сложность вполне допустима — но нарядная, щеголеватая, демонстративная, носимая напоказ. Новая чувствительность ищет избытка, полноты, душу переворачивающей эмоции, и реагирует на то, что эту эмоцию высекает. Мы уже говорили про занимательность, про потребность в фабуле, открывающей легкий путь читательской сентиментальности. Но есть и другие варианты — игра в узнавание, снимающая с антресолей старые вещи — детскую советскую память, типовой ключ к опыту, который общим только притворяется. Или прямая проповедь, уроки жизни, заповеди блаженства, расписанные на раз-два-три. Вариантов много, инвариант один: новая чувствительность использует стихи как болеутоляющее средство, ожидая от них для себя прямой и внятной пользы. Стихи должны быть больше, чем стихи — сами по себе они тут без надобности.
Все это прекрасно применимо и к прозе. И на самом деле относится не только к современной ситуации. Это было всегда. Люди в целом не меняются, как и их восприятие… Просто сейчас этот перехлест, это «вытеснение» ощущается наиболее остро — и вот это сейчас — действительно очень важная деталь. Симптом назревшего невроза…
К чему же приходит Мария Степанова? Да к тому же, к чему и я. О поэзии лучше молчать. А если говорить, то очень осторожно. Это не новость, тайна эта приоткрыта уже давно:
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои —
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи,-
Любуйся ими — и молчи.
«Единственным выбором представляется непрозрачность: темное, закрытое, непопулярное, незанимательное, неуспешное катакомбное существование, идущее в стороне. В том числе и от собственных «хочу» и «могу», погружающих каждое действие в логику рынка, готовых вписаться в любой контекст и превратить любое поражение в хорошо рассчитанный выигрыш». Прочитайте полностью (там еще есть , не все замечают сразу). А потом возвращайтесь на Перемены и знакомьтесь с поэзией Перемен. У нас как раз опубликован сегодня новый сборник из серии PDF-поэзию Peremeny.ru. Автор попросил подписать его сборник псевдонимом Prosto Dostali. «Сразу оговорюсь, — пишет она. — я надеюсь на то, что Вы не станете «изымать» оттуда что-либо, в противном случае, как мне кажется, из сборника исчезнет жизнь. А я не хочу заниматься скучным и не живым плодоношением». Сборник называется «СТИХИЙНОЕ ТВОРЕНИЕ». Из него ничего не «изъято», ни одного необходимого слова. И он уже представлен на странице проекта.
Сегодня в гостях у проекта Неудобная литература — писатель Денис Драгунский. Денис — сын известного детского писателя Виктора Драгунского. И прототип героя его известнейших «Денискиных рассказов». Работал журналистом и редактором в разного рода изданиях, занимался политикой (был членом Комиссии по идеологии Федерального политсовета партии «Союз правых сил»), был научным сотрудником Института мира (США) и стал одним из основателей Института национального проекта (ИНП). Ведет очень популярный ЖЖ , где пишет рассказы, которые потом сводит в сборники (издающиеся уже на бумаге). Рассказы эти пользуются бешеной популярностью, а совсем недавно критик Лев Данилкин до того проникновенно похвалил Дениса Викторовича в молодежном журнале «Афиша» (назвав его «возможно, лучшим автором короткой прозы на русском»), что теперь Денис Викторович стал вдобавок ко всему еще и одним из must read писателей для московской модной молодежи…
Читаете ли вы современную художественную литературу, публикуемую в издательствах и толстых журналах? Если да, то как часто? Многое ли нравится? Назовите, пожалуйста, последний из понравившихся прозаических текстов, автора, время и место публикации.
Нет, практически не читаю. Ну очень редко. Если подарят. Иногда мне кажется, что я свои «читальные годы» уже миновал. А еще сколько великих книг осталось непрочитанными! Кроме того, я ужасно, просто отвратительно придирчивый читатель. Хотя у нас есть талантливые авторы, конечно. Скажем так — я верю, что они есть.
Часто бывает так, что издательства и толстые журналы отказываются публиковать по-настоящему хорошие тексты, называя разные причины отказа, либо без объяснения причин. Как вы думаете, почему это происходит? Каковы, как вы полагаете, настоящие причины таких отказов?
Тут непонятно, что такое «по-настоящему хороший текст». Который автору нравится? Или одному из рецензентов? Причин, однако, может быть тысяча. От интриг в рамках данного журнала до вкусов редактора отдела — и ничего тут нет удивительного или обидного. Каждый журнал ведет свою литературную политику, потому что иначе это не журнал, а какая-то папка для публикаций тех, кто первый прибежал. И совершенно естественно, что руководство журнала часто думает: «да, это сукин сын, но…» То есть: «да, это бездарность, но это наша бездарность. А это талант, но это не наш талант». Нормальная ситуация. И почему редактор должен печатать что-то, что ему не по вкусу? Собственно, редактор отдела — это руководитель, наделенный правом принимать самостоятельное решение. Не надо драматизировать.
Читаете ли вы статьи литературных критиков и обозревателей книжных новинок? Если да, то кто из этих критиков и обозревателей, на ваш взгляд, наиболее адекватен?
Критические статьи читаю иногда. В большинстве случаев они адекватны. Адекватная критическая статья, на мой взгляд, должна содержать две вещи: рассказать, о чем речь в книге, и сообщить, нравится ли книга рецензенту. Большего я не жду. Но иногда и этого не дожидаюсь.
Как вы думаете, переместится ли в ближайшие лет десять хорошая (большая) литература окончательно в интернет? Отпадёт ли необходимость в бумажных изданиях? Если нет, то почему вы так думаете?
Литература, конечно же, будет жить в интернете. «И» в интернете, я бы сказал. Потому что бумажная литература никуда не денется — по самой простой причине: кино не отменило театра, ТВ не отменило кино, Ю-Тьюб не отменил ТВ… До сих пор пишут картины маслом на холсте, и будут это делать всегда. И книги издавать, покупать, читать и на полку ставить — тоже всегда. Другое дело, что объем и структура библиотек изменится, наверное, но тут ничего страшного нет.
Все другое только музыка, отраженье, колдовство… «…Спираль была закинута глубоко в вечность. По ней пролетало все: окурки, закаты, бессмертные стихи, обстриженные ногти, грязь из-под этих ногтей. Мировые идеи, кровь, пролитая за них, кровь убийства и совокупления, геморроидальная кровь, кровь из гнойных язв. Черемуха, звёзды, невинность, фановые трубы, раковые опухоли, заповеди блаженства, ирония, альпийский снег». «Распада атома» и «Петербургских зим» чувствительные дамы (Ахматова, Цветаева, Надежда Мандельштам), конечно же, вынести не могли. Не могли простить такой откровенности, возненавидев Георгия Иванова и тем самым однозначно определив его в предтечи движения «Неудобная литература» (и даже авторитетно помешав некоторым потомкам оценить его стихи по достоинству). Ему, впрочем, было наплевать на это с большой высоты. Важнее — оставаться «метафизически правдивым» (Зинаида Гиппиус), чем политкорректным и вежливым. «Стихи и звёзды остаются, / А остальное — всё равно». весь текст
Дмитрий Волчек (о котором в хронике Неудобной литературы уже пару раз было сказано) снова на связи. На этот раз (в роли частного корреспондента в данном случае — Дмитрий Бавильский).
— Чувствуете ли вы разницу между бумажным и электронным бытием одних и тех же текстов? Почему вы снова вернулись к бумажным выпускам «Митиного журнала»? Не бросите ли теперь?
— Единственный весомый аргумент в поддержку бумажных книг предложил недавно Сорокин: «На iPad невозможно поставить чайник».
У меня большая библиотека, много редких эмигрантских изданий — есть что-то из собрания Глеба Струве, в Мюнхене я опустошил склад знаменитого русского книжного дома Neimanis. Но собирательство меня совершенно не увлекает.
Издателю, наверное, следует быть библиофилом, но мне всё равно, бумага или монитор. Текст от этого не меняется. Скрип переплёта, запах клея и шелест страниц меня совершенно не возбуждают. Конечно, электронные издания удобнее.
Я бы хотел, чтобы бумажное книгоиздание в России вообще погибло. Чем скорее, тем лучше для читателей. Только так можно уничтожить систему книгораспространения, гигантскую машину по производству мусора.
В Москве три маленьких книжных магазина, в Питере — один, ещё один в Перми. Остальное — бессмысленные супермаркеты, набитые гниющими потрохами Дарьи Донцовой.
Разрушить всю эту систему, построенную на негативном отборе, может только переход на электронные книги. Мне бы очень хотелось, чтобы пирамида рухнула и заодно придавила советских мужичков и тёток, которые её воздвигли.
Я готов отказаться от бумаги и выпускать только электронные издания. Старые номера журнала и некоторые наши книги давно выложены в Сеть. Проблема только в одном: боюсь, что начнут бесноваться психопаты, обороняющие копирайт.
Вы же знаете, что сейчас происходит: все шулеры и негодяи вселенной собрались под знаменем авторского права и готовятся к большой войне. Они её, конечно, проиграют, но крови попортят немало. Ну, тут всё уже сказал Годар: «У автора нет никаких прав, есть только обязанности».
Читайте также предыдущие части проекта Неудобная литература:
Так уж случилось, что у меня оказался старый, неработающий адрес электронной почты , когда я высылал ему в мае вопросы проекта Неудобная литература. Благодаря прошлому выпуску Хроники, написанному по следам часкоровской колонки Кирилла Анкудинова, Кирилл вышел на связь и прислал свои ответы на вопросы Неудобной литературы. Итак, поэт, лит.критик и литературовед Кирилл Анкудинов в проекте Неудобная литература.
Читаете ли вы современную художественную литературу, публикуемую в издательствах и толстых журналах? Если да, то как часто? Многое ли нравится? Назовите, пожалуйста, последний из понравившихся прозаических текстов, автора, время и место публикации.
— Поскольку я живу в Майкопе, мой читательский кругозор поневоле ограничен. Я читаю толстые литературные журналы (три из них – «Новый мир», «Октябрь» и «Знамя» — очень подробно и внимательно, поскольку рецензирую все их номера для уфимского журнала «Бельские просторы»). Также я читаю наиболее интересные книги, которые добираются до майкопских книжных магазинов, и произведения, которые приходят ко мне по почте или из рук в руки в виде книг или в виде рукописей. Конечно же, этого мало.
Наиболее понравившиеся литературные тексты? Назову три.
Владимир Маканин. «Асан». Роман. «Знамя», 2008, № 8.
Эргали Гер. «Кома». Повесть. «Знамя», 2009, № 9.
В книжном варианте выйдет под названием «У августа имперский профиль».
Обо всех трёх текстах я писал.
Часто бывает так, что издательства и толстые журналы отказываются публиковать по-настоящему хорошие тексты, называя разные причины отказа, либо без объяснения причин. Как вы думаете, почему это происходит? Каковы, как вы полагаете, настоящие причины таких отказов?
Ничего не скажу в отношении практики иногородних издательств, поскольку не вполне компетентен в этой области.
— Что касается толстых журналов, думаю, что главная причина отказа в публикации хорошим текстам со стороны редакционных работников этих журналов связана с так называемым «иерархическим мышлением». Для «иерархического мышления» важно не содержание текста, не его литературные качества, а имя автора. Носители «иерархического мышления» превращают журналы в пасьянсы из имён. Оттого в журналах снова и снова вырисовывается одна и та же картина: литературные мэтры, у которых возьмут даже бред; середнячки-заполнители пространства, не интересные никому; прикормленная молодёжь и абсолютное отсутствие новизны (в именах, в идеях, в стилистике). Новизна страшна «иерархическому мышлению».
Читаете ли вы статьи литературных критиков и обозревателей книжных новинок? Если да, то кто из этих критиков и обозревателей, на ваш взгляд, наиболее адекватен?
— Статьи литературных критиков я читаю (из интереса или по службе обозревателя) или не читаю, а все доступные мне литературные обозрения стараюсь прочесть обязательно.
На самом деле литературных обозревателей сейчас не так много. Хотя больше, чем было шесть-семь лет назад.
Кто из критиков и обозревателей наиболее адекватен? Если бы вы спросили меня, кто из критиков и обозревателей нравится мне, я бы легче ответил. На вопрос в вашей формулировке ответить трудно. Кто наиболее адекватен? Не знаю. Может быть, Лев Данилкин.
Не всегда то, что нравится, адекватно. И не всегда то, что адекватно, нравится. Хотя Данилкин как критик мне нравится.
Как вы думаете, переместится ли в ближайшие лет десять хорошая (большая) литература окончательно в интернет? Отпадёт ли необходимость в бумажных изданиях? Если нет, то почему вы так думаете?
— Начну с конца вашего вопроса. Необходимость бумажных изданий не отпадёт, а необходимость «толстых литературных журналов» в их нынешнем формате может отпасть и, скорее всего, отпадёт (если данный формат не перестроит себя).
Почему останутся бумажные издания? Хотя бы потому что сейчас 80% моего нынешнего майкопского литературного окружения не владеют компьютерной грамотой.
Что касается «большой литературы, перемещающейся в интернет»…
Дело в том, что интернет предполагает определённое мышление. Та часть литературы, которая соответствует этому мышлению, переместится в интернет, а та часть, которая не соответствует ему – останется в бумажном формате.
«Большая литература» — это и «Уединённое» Розанова, и «Москва-Петушки» Венедикта Ерофеева, и «Война и мир». Так вот, шедевры, похожие на «Уединённое» и на «Москву-Петушки» в сетевой литературе появляться будут, а шедевры, похожие на «Войну и мир», — не будут. Пути и возможности «Войны и мира» останутся для бумажной литературы.
Приведу такую аналогию. Вот появилась оперетта как жанр…
Вопрос номер один: Даст ли жанр оперетты шедевры? Ответ: Конечно, да.
Вопрос номер два: Даст ли жанр оперетты шедевры в жанре оперы? Ответ: разумеется, нет. Если мы привыкли считать, что хорошее искусство – это по умолчанию только опера, ничего хорошего от перспектив оперетты мы не дождёмся.
Вопрос номер три: Перетечёт ли всё хорошее в искусстве из сферы оперы в сферу оперетты? Ответ невозможен, так как вопрос поставлен некорректно.
Читайте также предыдущие части проекта Неудобная литература:
Есть такой литературный критик – Кирилл Анкудинов, живет в Майкопе, .
Начиная проект Неудобная литература, я и ему тоже отправил вопросы проекта (на которые, напомню, ответили многие литераторы и окололитературные люди). Но никакого ответа на свое письмо я тогда от Анкудинова не получил. Не знаю, может быть в Майкопе это такая форма вежливого отказа — не отвечать на письма. А может быть просто письмо мое до Кирилла не добралось. Так или иначе, лит.критик этот, будучи активным участником «литературного процесса», конечно же, мимо своего внимания Неудобную литературу не пропустил… Как и, на самом деле, не пропустили ее многие прочие фигуранты оного процесса. Я в этом уверен. Не пропустили, но предпочли никаких комментариев по поводу не давать. Ну а чего там говорить? И так все понятно: дурак редактор, дурак директор и проч.
О политике умалчивания, принятой среди участников удобного литературного процесса, я уже упоминал. Это такая дзенская практика — умолчал значит нету. Не заметил — победил… Но вдруг выясняется, что Кирилл Анкудинов сделал выводы и даже взял на заметку Неудобную литературу: вот его сегодняшняя колонка на Часкоре, . Я нынче процитирую моменты, особенно доставляющие.
В первой половине этой колонки проводится мысль, что механизмы осваивания человечеством актуальной культуры похожи на эволюцию природы в понимании Чарльза Дарвина.
Мы говорим: выживают лучшие, выживают самые сильные, выживают наиболее приспособленные.
В теории это так, а на практике, в реальности, в лесу — не совсем так (совсем не так).
Выживает не лучший, не самый сильный, не наиболее приспособленный — выживает только тот, кто выживает, поскольку выживание отдельной особи — всецелое дело случая.
Далее следует пример поэтессы Анны Радловой, которая, по мнению автора, достойна гораздо большего внимания, чем Анна Ахматова, а, однако, осталась в тени. Культура ее недооценила…
И:
И таких примеров — премногие десятки. Почему Андрей Платонов, а не Борис Пильняк? Почему Вагинов, а не Шенгели? Почему Маяковский, а не Мариенгоф? Почему Илья Эренбург, а не Рюрик Рок? Почему Велимир Хлебников, а не Иван Коневской?
Да потому что игра случая. Как в лесу.
Кто-то оказался для потомков слишком глуп (как Константин Бальмонт, поэт замечательный в своём роде и создавший собственный звёздный извод поэтической масскультуры, насмерть перешибленный следующими масскультурами).
А кто-то — чересчур умён (как Вячеслав Иванов, ставший любимым поэтом Аверинцева, однако отнюдь не кумиром широкого читателя). Кто-то избыточно хотел славы (как Брюсов, исполнивший свою заветную мечту, попавший таки на страницы учебников, но не более того).
Кто-то недостаточно хотел славы (как граф Василий Комаровский) или вообще не хотел славы (как навсегда ушедший в народ Александр Добролюбов)…
В современной литературе романтизм эстетически репрессирован, оттеснён на периферию процесса. Он и мстит за себя, возникая не там, где ему положено быть (во второй, текстовой реальности), а во всеобщих представлениях о литературной жизни.
Все только и делают, что транслируют романтический бинарный концепт «гениев и толпы» (по умолчанию полагая гениями самих себя, а толпой — остальных).
Иногда за «объективные признаки гениальности» комично принимаются «наработки референтной группы» некоторого (того или иного) автора; сей автор по двенадцать раз в году публикуется в престижных журналах и отхватывает все премии, а тем временем его книги в букотделах уцениваются до десяти-пятнадцати рублей.
(В мире флоры и фауны тоже встречаются подобные жизнерадостные нежизнеспособности — махровые георгины, бесшёрстые кошаки и раскормленные мраморные доги: они радуют человеческий глаз, но в лесу не проживут и секунды.)
Культура — не оранжерея и не показательная ферма селекционера, культура — не справедливый спорт; культура — дикие джунгли всеглобального пиара. В культуре царят напор и случайность.
Потому имеет смысл биться бошкой о тупую стену, вновь и вновь напоминая, вызывая к жизни забытые, неназываемые, канувшие, неизвестные имена.
Есть шанс, что по финальному результату победит тот, у чьего покровителя-молитвогласца была крепче бошка и горячее молитва.
Заметим, что Кирилл Анкудинов говорит о своем открытии не без явного наслаждения. Изо всех сил надавливает (болдом) на слово «случай»… Смакует ситуацию и как бы радуется тому, что он, Кирилл Анкудинов, причастен тайнам такого грандиозного и жестокого мира (то есть — литературного процесса), в котором самым талантливым и достойным чтобы доказать свой талант и свое достоинство приходится неустанно биться БОШКОЙ О ТУПУЮ СТЕНУ. Может быть тогда кто-нибудь да услышит… И растворятся врата великой и могучей культуры и придет признание потомков в веках… Это просто очаровательно. Браво, Кирилл, браво! БОШКОЙ О ТУПУЮ СТЕНУ! Именно! «Хорошая вещь пробьется!» — об этом в Неудобной литературе говорил еще Сергей Шаргунов (кстати, пристально наблюдаемый Анкудиновым)…
Ну а на письма все-таки надобно отвечать. Это такое правило хорошего тона.
Читайте также предыдущие части проекта Неудобная литература:
Ну, и к чему вы все это, Глеб, затеяли? Кому ты хочешь что-то доказать всей этой Неудобной литературой? Разве так можно что-нибудь изменить?… Эти вопросы мне задала на днях одна коллега.
Отвечаю. Проект Неудобная литература это, конечно, очень важный проект. Как и все прочие божественные игры пастушка Кришны. Те самые, ради которых род идет на род и друг уничтожает друга. Помните, что Кришна сказал своему другу и ученику Арджуне, когда тот не хотел сражаться? Надо, Арджуна, надо. И не переживай о том, что тебе предстоит убить стольких людей. Ибо никто из рожденных на самом деле не умирает (см. Бхагавадгита). Все происходящее – божественные игры, единственная цель которых – поразвлечь господа.
Конечно, никакой Неудобной литературы не существует. Как не существовало никогда никаких Проклятых поэтов, и никакой Возвращенной литературы, и никакой Великой русской литературы, и никаких битников. Все это лишь названия, ярлыки – для удобства систематизации и для развлечения веселого Кришны. Не в названиях дело. А в том, что есть несколько очень неплохих, мало кому известных, почти незамеченных читающей публикой текстов. Которые мне бы очень хотелось, чтобы были замечены. Потому что, по моему скромному мнению, они того вполне заслуживают. Вот я и придумал всю эту Неудобную литературу и весь этот опрос. Да и литературный процесс слегка хотелось пошевелить. И он, кстати, зашевелился. Вот Виктор Топоров . А вот лит.критик Кирилл Анкудинов :
«В сугубом невнимании общества к современной литературе и к писателям в первую очередь ответственна сама литература(выделено автором, — Г.Д.). Виноваты писатели — своим эгоцентризмом, своим иерархизмом, своей клановой замкнутостью они убили какой бы то ни было социальный смысл литературы».
Убили. Убили негра! Ни за что, ни пpо что, суки, замочили.
Конечно, политика умалчивания, которую лит.критики и редакторы («своим эгоцентризмом, своим иерархизмом, своей клановой замкнутостью») возвели в культ и необходимость, не позволяет им обратить непосредственное внимание на проект Неудобная литература (что и требовалось доказать). Но для меня ясно, что вся эта начавшаяся сейчас грызня в стане профессионалов литературного процесса отчасти спровоцирована и Неудобной литературой, и будет еще продолжаться и продолжаться – до тех пор, пока лит.критики, редакторы толстых журналов и редакторы издательств будут чувствовать «запах говна в тесной квартире» (по меткому выражению г-на Бутова из «Нового мира»).
Что ж… А я (вместе с Кришной и, надеюсь, вместе с вами, уважаемые читатели Перемен) неплохо повеселился. Мы выслушали множество интересных и не очень интересных, необычных и банальных, мудрых и неожиданных, короче, разных мнений. Мнений по вопросам, на которые лично мне в начале этого исследования хотелось найти ответы (и я на них ответы нашел).
Некоторые ответы (например, на последний вопрос – по поводу перехода большой литературы в интернет) крайне удивили меня. Не думал даже, что люди до такой степени не замечают, что бумага уже, в общем-то, умерла. Упорство некоторых писателей и лит.критиков мне напомнило ситуацию с виниловыми пластинками лет 20 назад: когда появились компакт-диски, многие меломаны говорили, что винил звучит лучше и ни что его не заменит, а когда появились мп3, они говорили, что качество компакта гораздо круче и у мп3 есть будущее только в интернете… и ведь насчет качества звука все это действительно было правдой, но слушают ли все эти люди до сих пор винил, вот в чем вопрос? Да, кое-кто слушает, но очень мало кто.
Некоторые из сделанных мной выводов имеют веские основания и реально относятся к книгам, которые мы включили в проект Неудобная литература. Наверное, не ко всем. Потому что, хочу подчеркнуть, в проекте Неудобная литература представлены, конечно же, очень разные книги. И, как я уже говорил в одной из частей Хроники, неудобны они лишь условно – и каждая по-своему. И не всем неудобны. Кому-то очень даже удобны, приятны и интересны.
Короче, все это был забавный хэппенинг. Закончить который мне бы хотелось пьеской Хармса «Неудачный спектакль». Чем-то она мне напоминает нашу Неудобную литературу. Впрочем, хочется верить, что проект мой вышел чуть более удачным, чем спектакль из хармсовской сценки.
P.S.: Выражаю огромную благодарность всем, кто ответил на вопросы и содействовал проведению акции, а особенно: Виктории Шохиной, Льву Пирогову и Злате Николаевой. Спасибо также всем, кто читал.
Хроника Неудобной литературы будет продолжена, если к тому появятся поводы. А вот Содержание Хроники проекта Неудобная литература – в том порядке, в котором я рекомендую вам ее читать, чтобы получилась занятная драматургия (впрочем, это гипертекст, и у вас могут возникнуть свои соображения на эту тему):
Даня Шеповалов и Дима Мишенин, на мой взгляд, это вообще одни из немногих настоящих гонзо-журналистов в России. Можно сказать, русскоязычные классики этого жанра.
Василия Соловьева-Спасского, автора «Списка кораблей» (тоже текст, написанный и даже еще пишущийся сейчас), и вовсе русским Хантером Томпсоном…
А Ушлый Пакостник («Дромомания», 2006 г.) это в таком случае наш Кен Кизи…
Автор романа «Таба Циклон» Даня Шеповалов (как и сам этот роман) хорошо известен постоянным читателям Перемен. А для тех, кому неизвестен, я чуть ниже процитирую статью Златы Николаевой, которая была написана для сайта Опенспейс после того, как Даня занял первое место в .
Впрочем, вы, может быть, полагаете, что первое место в том опросе занял Пелевин? Я думаю, вряд ли: скорее всего, результаты действительно были подтасованы, и Даня занял на самом деле не второе место после Пелевина, а первое. Ведь степень влияния Шеповалова на свою аудиторию носит поистине сектантский характер – я уверен, что за него голосовали активнее, чем за безусловно более популярного и широко известного Виктора Пелевина. И кстати, то, что редакторы Опенспейса не решились признать победу Дани Шеповалова, как раз и говорит о его неудобности. Как писатель он для опенспейсовского дискурса не существовал (и не существует). Неудобен им такой писатель. В этом смысле очень характерно, что они предпочли в своих комментариях к результатам голосования позиционировать Даню Шеповалова прежде всего как «известного блогера и журналиста». Но подумайте сами, какой же он блогер… Да и журналист из него, как из Пелевина политик. Разве что гонзо-журналист — а это уже писатель.
Так кто же такой Даня Шеповалов? Как попытались объяснить на Опенспейсе это непосвященным читателям? Вот цитата из , в которой (цитате) обосновывается как раз неудобность Дани для нашего времени:
Про современную эпоху принято говорить как о «времени хипстеров». А хипстеры, как рассказали о них главные отечественные специалисты по этой теме, Юрий Сапрыкин и Василий Эсманов, — это такие, в общем-то, классные ребята, но лишенные мечты, фантазии, стремления победить. Они читают книги, слушают музыку, ходят на концерты, создают что-то и этим сыты, они не желают заявлять о том, что «дальше действовать будем мы». Если это так, то Даня Шеповалов — антихипстер; человек, который, по словам Сапрыкина, открыто говорит: «Мы захватим власть — и все будет по-нашему»; человек, желающий проникнуть повсюду и победить. Который невольно заражает энергией и жизнелюбивым рейвом окружающих. Или притягивает к себе таких же людей, может быть, и не стремящихся на баррикады, но готовых подставить плечо и кого-то на них подсадить.
Именно из-за желания успеть всюду и энергии, которой не хватает большинству, Даня Шеповалов с подачи веб-журнала Peremeny.ru организовал флешмоб в поддержку себя по принципу «не догоним — так хоть согреемся». И достиг определенных результатов благодаря соратникам и поклонникам. Пока серьезные ребята сидели и думали, за кого бы проголосовать, и имеет ли смысл формулировка «влиятельный интеллектуал», а потом спрашивали друг друга «кто такой этот чертов Шеповалов?», читатели чертова Шеповалова жали на кнопку. Во-первых, потому что стыдно лениться, если тебя о чем-то просят, а во-вторых — почему бы, и, правда, не согреться, когда на улице зима, снег, минусовая температура.
Конец цитаты.
Забавно, что современное значение слова «хипстеры» прямо-таки противоположно тому значению, которое это слово имело во времена битников, о том, первоначальном смысле этого слова читайте в статье Виктории Шохиной о Джеке Керуаке.
Кстати, автор еще одной книги проекта Неудобная литература «Джаз на обочине» Павел Терешковец тоже представляется мне таким же вот антихипстером по отношению к хипстерам современным и — настоящим хипстером, если иметь в виду битническое значение этого слова. Свободный художник, который пишет по заветам Керуака свою спонтанную прозу и при этом живет так, как пишет, а пишет так, как живет. «Яростно и беззаботно». Подробнее о нем — здесь.
Вот как высказался Павел Терешковец по поводу своей принадлежности к Неудобной литературе: «У меня проект «Неудобная литература» ассоциируется с текстами, не могущими пройти цензуру в других издательствах (кроме, конечно, крайне альтернативных издательств). В случае с «Джазом на обочине», вы сами понимаете, мне трудно быть объективным, но как бы там ни было, в моей книге затронуты многие темы, являющие собой табу в открытой и доступной печати. Потому что «Джаз на обочине» — это не просто литературное повествование, но анализ жизни во всех ее проявлениях, пусть и самых непристойных, и самых откровенных, и самых чудовищных. Сомневаюсь, что кто-либо другой, кроме Перемен, решился бы взяться за публикацию этой книги (повторюсь, кроме некоторых альтернативных издательств)».
* * *
Хроника Неудобной литературы будет продолжена, если к тому появятся поводы. А вот Содержание Хроники проекта Неудобная литература – в том порядке, в котором я рекомендую вам ее читать, чтобы получилась занятная драматургия (впрочем, это гипертекст, и у вас могут возникнуть свои соображения на эту тему):
В этот раз на вопросы проекта Неудобная литература отвечает и публицист Игорь Панин. Член Союза Писателей России с 2000 г. Автор трех книг стихов. Публиковался в различных российских литературных изданиях: газетах, журналах, сборниках. Автор многочисленных статей о культуре и политике в российской и зарубежной прессе. Шеф-редактор литературного отдела «Литературной газеты».
Читаете ли вы современную художественную литературу, публикуемую в издательствах и толстых журналах? Если да, то как часто? Многое ли нравится? Если есть, назовите, пожалуйста, последнюю из понравившихся книг (роман, повесть, рассказ), ее автора и, по возможности, время и место ее публикации.
— Разумеется, читаю. Большая часть прочитанного мне не нравится. однако это не означает, что хороших произведений не появляется в периодике или на книжных прилавках. Просто их нужно искать. Последняя понравившаяся мне книга — сборник стиховорений Дмитрия Быкова «Отчет» (кстати, весьма характерно, что, перечисляя литературные жанры, Вы проигнорировали стихи).
Часто бывает так, что издательства и толстые журналы отказываются публиковать по-настоящему хорошие тексты, называя разные причины отказа, либо без объяснения причин. Как вы думаете, почему это происходит? Каковы, как вы полагаете, настоящие причины таких отказов?
— Основная причина — финансы. Любое издательство заинтересовано в прибыли. В меньшей степени это касается толстых журналов, там в основном отстаиваются клановые интересы. Но я понимаю тех же издателей. Это ведь не литераторы, это коммерсанты. И если, допустим, Акунин хорошо продается, то зачем вкладывать деньги в какого-нибудь самородка, книги которого все равно не будут иметь большой популярности?
Читаете ли вы статьи литературных критиков и обозревателей книжных новинок? Если да, то кто из этих критиков и обозревателей на ваш взгляд наиболее адекватен?
— Лучшим критиком и обозревателем я считаю Льва Пирогова; приятно работать с ним в одной редакции.
Как вы думаете, переместится ли в ближайшие лет десять хорошая (большая) литература окончательно в интернет? Отпадет ли необходимость в бумажных изданиях? Если нет, то почему вы так думаете?
— Не переместится, но, полагаю, еще больше закрепится в Сети. Вспомните, лет 10 назад Интернет был в основном прибежищем для графоманов, которые размещали там свои вирши. А сейчас даже очень известные авторы ведут блоги, имеют личные сайты, вовсю общаются с поклонниками.
***
Хроника Неудобной литературы будет продолжена, если к тому появятся поводы. А вот Содержание Хроники проекта Неудобная литература – в том порядке, в котором я рекомендую вам ее читать, чтобы получилась занятная драматургия (впрочем, это гипертекст, и у вас могут возникнуть свои соображения на эту тему):
Мы начинаем публикацию четвертой части романа Суламифа Мендельсона «Побег». (Суламифь это женское имя, а автор «Побега» – мужчина. Когда мы с ним встречались на Гавайях, он сказал, что правильно было бы писать его имя как Суламиф, без мягкого знака.) Первую и вторую части «Побега» мы напечатали еще в 2007 году, а третью — в 2009 году. И вот теперь мы договорились о публикации четвертой части (всего в романе ШЕСТЬ частей).
Еще раз отмечу, что это уже не первая публикация романа. Впервые текст напечатали в 1988 году, в трех номерах легендарного самиздатовского журнала «МИТИН ЖУРНАЛ». В архиве «Митиного журнала» на сайте издательства КОЛОННА находим, что начало «Побега» было опубликовано , продолжение – и окончание – .
В нашем распоряжении также оказалась рецензия на 19-й номер «Митиного журнала» (на тот самый, в котором началась публикация «Побега»). Рецензия была опубликована в другом легендарном самиздатовском органе – в журнале «Гласность» (издававшемся под руководством Сергея Григорьянца). Эту рецензию я дословно и полностью приведу чуть ниже, а пока – несколько выдержек из уже упоминавшегося в хронике проекта НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА интервью с Дмитрием Волчеком, основателем и бессменным главным редактором «МИТИНОГО ЖУРНАЛА». Из этого интервью (оно пару месяцев назад и наделало шороха) становится кое-что ясно.
Вот как Дмитрий характеризует свою культурную политику (и, в частности, редакционную политику «Митиного журнала»):
«…Меня интересуют иконокласты и аутсайдеры, но не сегодняшние, потому что больше нет запретов, а из тех времен, когда культура была опутана цензурными цепями. Бунт, но в прошедшем времени. Книги, которые продавались из-под прилавка, которые прятали, когда появлялся жандарм. Книги, которые отказывались набирать в типографиях, книги, которые изымали на таможне. Дикие, опасные книги. Книги, без которых не было бы нашей свободы».
Речь тут идет, видимо, о нынешней культурной политике Волчека, но, понятно, что и тогда, в 1988 году, его в не меньшей степени интересовали именно «дикие и опасные» книги, которые прямиком вели к свободе. И в этих словах, в частности, можно усмотреть объяснение причин, по которым был напечатан тогда у него в трех номерах с продолжениями роман «Побег»… (Кстати, в этом романе, написанном в 1982 году, слово «перестройка» повторяется для того времени удивительно часто, оно тогда еще не особо было в ходу. Вообще при внимательном чтении в «Побеге» обнаруживается множество прозрений относительно событий, произошедших лет через пять-восемь после написания этого текста. А некоторые авторские отступления, — например то, с которого начинается первая глава Части четвертой, — прямо указывают на то, что автор не просто «занимается литературой», но – моделирует будущее.)
Информационным поводом для опенспейсковского интервью послужило 25-летие «Митиного журнала» и выход 64-го его номера – после пятилетнего перерыва. И вот интервьюер спрашивает у Дмитрия Волчека:
— Почему вы заморозили проект на пять лет и почему решили оживить его сейчас?
А Волчек отвечает:
— Журнал — своего рода дайджест того, что публикует «Колонна». Но издательство может держаться на переводах, а русский литературный журнал (ну, это альманах на самом деле, сборник) требует важной русской прозы. Где ее взять? Ведь никто ничего не пишет.
Весь механизм у меня был собран, но руля не хватало, и вот в прошлом году мне прислали несколько текстов Артура Аристакисяна. Артур — великий режиссер, он снял главный российский фильм 90-х. «Ладони» находятся вне всего, что принято называть кинематографом, это некий священный текст, подземное евангелие, изложенное пещерными апостолами. То, что он пишет, тоже очень необычный тип повествования — такая последняя лента Крэппа, уходящая прямо в рану на затылке.
Журнал, конечно, вышел очень кстати, когда появилось впечатление, что кошмарный паровоз начал скрежетать и останавливаться. Надеюсь, что какой-нибудь бесстрашный Саид пустит его под откос окончательно. Было бы отлично, если бы заодно рухнула и вся система книготорговли, гнуснейшая, убивающая литературу. Все книги станут электронными и бесплатными, а эта дрянь советская пусть сгинет навсегда.
Конец цитаты.
То есть именно современная русская проза – это структурообразующий элемент «Митиного журнала». И до тех пор, пока Дмитрий Волчек не мог найти «важной русской прозы», журнал не выходил. Пять лет. И вот как раз в этом-то основном отделе (занимающем самое большое количество страниц номера и служащем его концептуальным стержнем) был опубликован в 1988 году роман «Побег»…
Ну а теперь – рецензия из журнала «Гласность» на 19-й номер «Митиного журнала» (на тот самый, напомню, в котором началась первая публикация романа «Побег»).
Цитируется по: 1988 год, журнал «Гласность» (выходил под руководством Сергея Григорьянца), №21.
«МИТИН ЖУРНАЛ» № 19 О.АБРАМОВИЧ
В «MЖ» невозмутимо соседствуют тексты, казалось бы, несовместимые, но — странное дело — каким-то магическим образом тяготеющие друг к другу. Так, например, в поэтическом отделе журнала соседствуют Ю.Кисина — усердная сторонница мета-метафоризма, и концептуалист М.Сухотин. Я долго не находила слов, чтобы охарактеризовать это вопиющее соседство, но потом они нашлись: «сатир и нимфа». Оказывается, всего-навсего, классический сюжет.
Столь же изящно соседствует в отделе прозы B.C. с Гаем Девенпортом. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы предпочесть второго первому. О каждом из них можно было бы написать, но я пишу о «Митином журнале». А «Митин журнал» представляет читателям не литературные произведения, а те силовые поля, что возникают между ними; собственно только эти поля и имеют значение для читателя, ибо жить ему именно в них, а не внутри какой-либо из литератур.
Все вышесказанное опровергается текстом, занимающим основной объем номера — романом Суламифи Мендельсон «Побег». В этом романе можно жить. Во-первых, он хорошо написан, его видно, он стоит перед глазами. Во-вторых, в отличие от многих современных романов, чьи пространства являются духовной собственностью их автора, и чей читатель смеет претендовать разве что на роль молчаливого зрителя, — роман «Побег» — это гостеприимный дом, где желанный гость-читатель с удовольствием ощущает свою уместность. С ним не заигрывают, с ним играют, и ставки высоки.
Дальше две небольшие пьесы. Одна из них — «Шаровая молния из Джиннистана», принадлежащая перу А.Вишневского, поначалу очаровывает, но увы разочаровывает под конец. Кажется, юный автор успел повидать немало интересных людей и наслушаться рассказов о них, но не имел случая узнать, что же там, за оберткой.
Публикация пьесы Л.Бабанского «Разве мы плохо себя ведем?» — своеобразный эксперимент. Этот текст не литературен по своей природе, написан он для театра и откровенно рассчитан на сотрудничество режиссера. Что ж, почему бы читателю не поиграть в режиссера, тем более, что отдел называется не «Драматургия», а «Театр».
В отделе «Изыскания», в котором не редки воистину изысканные тексты, на сей раз — одно из уравнений с тремя неизвестными. В.Набоков рассказывает американским студентам о М.Горьком. Этот текст — не более, чем инструмент, некоторый оператор. Лишь в том случае, если читатель имеет достаточную информацию о каких-либо двух неизвестных, при помощи этого текста он сможет вычислить третье.
В журнале есть еще кое-что, но пусть оно окажется сюрпризом для тех, кого мне удалось убедить в том, что этот номер стоит прочитать.
Хроника Неудобной литературы будет продолжена, если к тому появятся поводы. А вот Содержание Хроники проекта Неудобная литература – в том порядке, в котором я рекомендую вам ее читать, чтобы получилась занятная драматургия (впрочем, это гипертекст, и у вас могут возникнуть свои соображения на эту тему):
На самом деле разговор о Неудобной литературе начался на Переменах уже давно. Даже с самого, может быть, того момента, как заработал этот сайт. Тема-то ведь вечная – перемены, которых так боятся люди, и люди, которые творят перемены.
А не так давно была на Переменах серия публикаций о битниках. Тоже ведь про Неудобную литературу… Скажем, вот в тексте Михаила Побирского о Уильяме Берроузе (а Берроуз, конечно, классик Неудоблита) уже шла речь о том же, о чем я говорил в статье про Фрейда — о моменте перехода передовых научных и эстетических открытий в область массовой культуры с целью их хоть как-то вообще окультурить и ужиться с ними: «Попробуем понять, зачем в биографических опусах, в кино, в интернете и на телевидении очень серьезного писателя-интеллектуала нам представляют совершеннейшим болваном, опиатным монстром, сухим старикашкой-проповедником из чёрно-белого вестерна? Ответ прост. Всё, что непонятно, нестандартно, что выходит за рамки общепринятых норм и понятий, очень трудно продать. И вообще – со всем этим очень трудно ужиться. Проще это классифицировать, определить, таким образом упрощая и как бы девальвируя истинную ценность предмета, но – повышая его сиюминутный коммерческий потенциал и степень его общественного комфорта. Сказано – сделано, и вот один из глубочайших писателей современности, словно по мановению волшебной палочки, превращается в балаганного шута, потешающего неискушенную публику на импровизированной сцене заплёванного балаганного вагончика».
Другой момент перехода подробно описан Викторией Шохиной в ее статье о Джеке Керуаке (там изложена история о том, как и благодаря чему битники прославились и постепенно стали частью удобной культуры, и чем этот переход закончился для одного из главных героев битнического движения). Кстати, Виктория Шохина была тем решающим «редактором-таможенником» (она работала тогда в журнале «Знамя»), благодаря которому в свое время Виктор Пелевин перешел из разряда не очень удобных литераторов во вполне удобные. (Хотя и после этого у него было с этим много проблем – литературные критики, нутром почуяв неудобное в удобном контексте и удобной форме, устроили Пелевину натуральную травлю, отголоски которой слышатся и до сих пор.)
Вот что написала мне по этому поводу сама Виктория Львовна:
«Да, действительно, в «Знамени» была первая толстожурнальная публикация Пелевина. Но до этого его печатали в журналах: «Наука и религия», «Знание — сила», «Химия и жизнь». В издательстве «Текст» готовился к выходу сборник рассказов «Синий фонарь». Но все это проходило по ведомству фантастики, а ему надо было попасть в «большую литературу». И конечно, «Знамя» ему в этом способствовало. Потом Пелевина подхватил «Новый мир» (повесть «Желтая стрела») и «Октябрь» (рассказы). Понятно, что многое зависит от редактора. Но я была не единственным понимающим редактором. В других журналах такие тоже были. Так что шансы опубликоваться в толстом журнале у него были и без меня».
Ну, может быть, были. Хотя я склонен думать, что Виктория Шохина просто из скромности так говорит… Впрочем, ей виднее.
А вот ее ответы на вопросы Неудобной литературы:
Читаете ли вы современную художественную литературу, публикуемую в издательствах и толстых журналах? Если да, то как часто? Многое ли нравится? Если есть, назовите, пожалуйста, последнюю из понравившихся книг (роман, повесть, рассказ), ее автора и, по возможности, время и место ее публикации.
Ответ: Книги, выпускаемые издательствами, читаю, естественно, постоянно. Последняя из понравившихся – «Метель» Владимира Сорокина (М.: АСТ, 2010). Толстые журналы просматриваю в Журнальном зале на russ.ru. Назову еще из того, что заинтересовало и понравилось, — книгу «Леонид Леонов. Игра его была огромна» Захара Прилепина (М.: Молодая гвардия, 2010. ЖЗЛ), повесть «Вась-Вась» Сергея Шаргунова («Новый мир», 2010, №4).
Часто бывает так, что издательства и толстые журналы отказываются публиковать по-настоящему хорошие тексты, называя разные причины отказа, либо без объяснения причин. Как вы думаете, почему это происходит? Каковы, как вы полагаете, настоящие причины таких отказов?
Ответ: У издательств и у толстых журналов разная мотивация. Издательства прежде всего заинтересованы в окупаемости книги. Редкие случаи бескорыстного служения литературе в расчет не берем.
Толстые журналы руководствуются более сложными побуждениями: идеологическими, даже политическими. А также своими представлениями о прекрасном, личными пристрастиями главных редакторов и просто редакторов. И т.д.
Все это – в совокупности или по отдельности – может стать причиной отказа. Кроме того, толстые журналы по самой своей природе консервативны: это у них еще советских времен. Скажем, тексты Владимира Сорокина для толстого журнала – любого! – неприемлемы в силу их эстетического радикализма.
Притом – парадокс! – журналы хотят открывать новые имена. Это для них дело чести. И ведь открывают.
Читаете ли вы статьи литературных критиков и обозревателей книжных новинок? Если да, то кто из этих критиков и обозревателей на ваш взгляд наиболее адекватен?
Ответ: Конечно, читаю. Про адекватность говорить не буду. Скажу лучше, кто мне интересен: Григорий Дашевский («КоммерсантЪ»), Виктор Топоров («Частный корреспондент»), Лев Данилкин («Афиша»), Михаил Бойко («НГ- Ex libris»). Еще, пожалуй, Галина Юзефович.
Появился недавно такой замечательный паренек Василий Ширяев из поселка Волканого на Камчатке (хотя мне иногда кажется, что нет такого поселка…). Печатается в журнале «Урал» и в «Литературной России». Всегда интересна критика в исполнении прозаиков – Романа Сенчина и Сергея Шаргунова.
Как вы думаете, переместится ли в ближайшие лет десять хорошая (большая) литература окончательно в интернет? Отпадет ли необходимость в бумажных изданиях? Если нет, то почему вы так думаете?
Ответ: Слово «окончательно» подразумевает, что «хорошая (большая) литература» уже почти вся – в Интернете. Однако это не так. И кстати, Интернет вовсю рекламирует книги. Так что в ближайшие десять лет необходимость в бумажных изданиях не отпадет. Да и книгу в руках держать все-таки приятнее, чем ридер. А еще есть экономическая составляющая: вряд ли акулы издательского бизнеса так легко откажутся от прибыли. Может, все изменится лет через тридцать, но не раньше.
***
Хроника Неудобной литературы будет продолжена, если к тому появятся поводы. А вот Содержание Хроники проекта Неудобная литература – в том порядке, в котором я рекомендую вам ее читать, чтобы получилась занятная драматургия (впрочем, это гипертекст, и у вас могут возникнуть свои соображения на эту тему):
Поговорим теперь про литературных критиков. Ведь именно они, по идее, должны бы были помогать пробиваться новым талантливым писателям к читателю, который — хочет не хочет — но нуждается в переменах, как в воздухе. А значит — нуждается в новой литературе, которая бы приходила на смену старой. Обновляя язык и сознание, давая новую форму мифам, которыми живет человечество. Вращая мир.
Нет, конечно, это все идеализм. Ничего такого критик не должен. Ведь критик кто? Критик зачастую это неудавшийся писатель. Причем часто такой, который склонен желчь своих литературных неудач изливать на более удачливых коллег по перу.
В романе «Побег» (кстати, вот здесь в рамках проекта Неудобная литература мы начинаем публикацию четвертой части этого текста) есть момент про критиков. Герой романа приходит в гости к своему приятелю по фамилии Марлинский и неожиданно для себя попадает на публичное чтение и разбор романа, только что начатого этим самым Марлинским. Слушатели — интеллигенция, критики, какие-то знакомые Марлинского. Прослушав начало будущего романа, они устраивают ему разнос. Ирония в том, что автор (он же главный герой) решил не изображать (то есть «не цитировать») опыты Марлинского, а позволил этому выдуманному им литературному собранию критиковать на страницах своей истории не что иное, как непосредственно начало этой истории, первые ее три главы, которые прекрасно знакомы и читателю (ведь так читателю проще будет понять механизм критики). Вот этот фрагмент. То есть критики критикуют автора самих же себя (с одной стороны тут как бы такая постмодернистская самоирония — а роман написан, напомню, в 1982 году, — но с другой это ведь вполне реалистическое отражение действительных ситуаций, имевших место во время подобных чтений, а сейчас -– имеющих место в заметках лит.критиков).
И вот один критик говорит:
— Понимаешь? — не зацепляет, крови нет, каких-то кровавых лепешек, — со страданием в голосе сказал Букин. — Слишком удобно у тебя там: ногу не натирает. Ну, хоть покраснение бы какое. Правда, вот с этой Сарой… Но тоже ведь… ты позволяешь себе писать, как Достоевский, — «она побледнела как полотно», — но ты же не Достоевский… — понимаешь? — хоть запах какой изо рта у нее пусть будет или одна ягодица больше другой… А так вот — возбудишься и впустую — нет продолжения, нет трения… Ты не обижайся, но так никто читать не будет.
А другой:
— Да разве это события? — на них не падает отсвет… трагедии нет… Воскрешение Лазаря у Достоевского — это я пережил — вот трагедия! А у тебя что? — тыщу шагов прошел, две тыщи, какие-то привидения — скукотища! Просто неприлично. Сейчас такое время… Война в Афганистане. Вот ты на сколько страниц размахнулся? на тысячу? — сейчас читатель ленив; он твои рассуждения пропускать будет; бульвары он и сам в окошко видит; ему подавай крови, детективов, приключений! — ты хоть бы детективом оживил все это… Не обижайся, для твоей же пользы говорю.
А что же автор?
Расстроенный Марли только кивал им в ответ. Да и что ж ему было? Не защищаться же! Марлинский молчит, но я-то поражен в самое сердце. Больше того, я снимаю с этих ненароком подвергшихся такому разгрому глав свое авторство — пусть уж и на самом деле Марли их написал, а я в них лишь действовал. Пусть! — ему-то не привыкать, а меня раздражает доморощенная критика, под которую я так неудачно подвел свой текст. Лучше бы я, право, подобрал для этого что-нибудь из Гончарова или Лермонтова — вот кому болтовня никак бы не повредила.
И апофеоз литературной критики:
— Здесь главное другое, — сказал вдруг Мудраков, и всё смолкло, — главное, что автору кто-то внушил, что он большой писатель. Это самое неприятное. Он, конечно, бессовестно у всех понадергал: и у Кафки, и у Пруста, и у Джойса, и у Платонова, и у Булгакова — у всех, но самое главное: он почему-то считает себя большим писателем, тогда как он вовсе не большой писатель, и я даже не побоюсь сказать — не писатель вовсе.
После этого Марлинский с главным героем (автором) напиваются с горя.
Впрочем, критики бывают разные. Например, в Хронике Неудобной литературы можно было и еще можно будет прочитать мнения критиков вполне порядочных.
***
Хроника Неудобной литературы будет продолжена, если к тому появятся поводы. А вот Содержание Хроники проекта Неудобная литература – в том порядке, в котором я рекомендую вам ее читать, чтобы получилась занятная драматургия (впрочем, это гипертекст, и у вас могут возникнуть свои соображения на эту тему):
Журнал "Перемены" в ВК >>
Вы можете поблагодарить редакторов Перемен >>