«Графомания — психическое заболевание, выражающееся в пристрастии
к писательству у лица, лишенного литературных способностей».
Толковый словарь русского языка по ред. проф. Д.Н.Ушакова, М., 1935 г.
«Графомания — болезненное пристрастие к писанию, сочинительству».
Словарь русского языка в 4 т., М., 1985 г.

Введение

Полвека, отделяющие эти определения друг от друга, ничего не прибавили к пониманию такого, как оказалось, совсем не безобидного феномена.

Вроде бы с ним все ясно и понятно. Но как только сталкиваешься с конкретным графоманом и его творениями, ясность и понятность сразу же затуманиваются.

Начнем с весьма существенного Ушаковского уточнения: «…у лица, лишенного литературных способностей».

Речь идет попросту о бездарности, которая может проявляться в любом виде и жанре искусства. Но в массовом порядке бездарность оккупирует именно литературу. Ведь здесь она не так наглядна, как в других видах искусства. А главное, она не требует специального обучения, требует по мнению графомана лишь минимальной грамотности, предельного минимума технических средств и профессиональных навыков.

Никаких тебе сольфеджио, никаких тебе истязательских упражнений на скрипке, никакой тебе мороки с овладением рисунком и живописью. И дорогостоящие скрипки, мрамор, холсты, кисти и краски — слава богу тоже не нужны. (далее…)

Райское блаженство закономерно!

А на земле человек счастлив ВОПРЕКИ.

О да, человек бывает счастлив. Тот, кто знает это чудесное состояние, никогда не спутает его ни с какими другими впечатлениями.

Человек может быть счастлив. Хотя и не должен быть счастлив, как раз потому, что он человек, а значит, зависим, раним, озлоблен. Счастье самородком выскакивает к нему из напластований крупных печалей и мелкого вредительства жизненных ситуаций, составляющих то, чему вопреки.

Счастье — редкостное ископаемое тех времён, когда зла в мире ещё не было.

Любой успех, достигнутый недобрыми ухищрениями, даже мелким жульничеством, даже просто в сопровождении недобрых замыслов и нечистых намерений, приносит разной силы удовлетворение, но не счастье.

Парадокс, но именно в человеке совмещаются несовместимые зло и счастье. (далее…)

Одна из телепередач Игоря Волгина под рубрикой «Игра в бисер» была посвящена творчеству Сергея Есенина.

Передача всколыхнула мою уже такую давнюю влюбленность в его стихи.

Разумеется, речь идет о лучших стихах, лучших в моем восприятии. Кроме того, я испытываю к Есенину чувство горячей благодарности. И вот за что!

В школе я без запинки бойко декламировал пушкинское «Мороз и солнце, день чудесный» и с пафосом лермонтовское «Погиб поэт, невольник чести». Но душа моя при этом не волновалась. Взволновалась она в год, когда Есенин еще оставался под запретом. Мне, ученику девятого класса, дали переписать тетрадочку со стихами опального лирика. Я там прочел стихотворение о корове:

Дряхлая, выпали зубы,
Свиток годов на рогах…

И с этой минуты блаженно заболел поэзией. Мне ее открыл Есенин. (далее…)

Ведь из каких болот взлетают гении
В какие бесконечные миры!

Вместо предисловия. Несколько возражений Дмитрию Быкову

В своей талантливой лекции о «Герое нашего времени» Дмитрий Быков высказал некоторые мысли, с которыми я не согласен.

Так, в лермонтовских стихотворениях, разных и зачастую противоположных по настроению и смыслу, он видит многоразличие литературных масок. И явно ошибается! О подлинности переживаний убедительно свидетельствуют самоё стихи Лермонтова, глубина их и сила выразительности. (Разумеется, нет речи о его подростковых, незрелых опусах.).

По мнению Быкова, «Тамань» представляет собой тройственный автопортрет Михаила Юрьевича. Это открытие, увы, ни на чём не основано. Отдельные черты характера, запечатлённые автором в его персонажах, отнюдь не воссоздают его целостного автопортрета.

Весьма сомнительно утверждение о близости Лермонтова к исламу с его фатализмом, что якобы неотделимо от любви поэта к Кавказу. (далее…)

Рецепция эстетики Т. Манна в творчестве Ю. Мисимы

Плохо вы меня знаете, если, восхищаясь эстетической
стороной моего творчества, пренебрегаете и нравственными
предпосылками, без которых оно немыслимо (…)
Томас Манн. Письмо г-ну Кинбергу. 1937

При всей оригинальности японской культуры в ней всегда было сильно влияние заимствований. Так, кроме буддизма и даосизма из Индии через Китай и Корею, письменности из Китая, в основном из Китая же было заимствовано большинство ставших традиционно японскими искусств.

А литература нового времени сформировалась после Реставрации Мэйдзи под влиянием переводов европейской и во многом русской литературы, театр – под воздействием знакомства с французским театральным искусством и т.д.

Западное влияние было ощутимо и в ХХ веке – и даже у таких писателей, имеющих имидж сугубо оригинальных и, более того, «западников», как Юкио Мисима.

Для определения генезиса эстетики Мисимы мы сравнили ее с эстетикой немецкого писателя Томаса Манна (1875 – 1955), автора, который, по признанию самого Мисимы, был не только его самым любимым писателем, но тем, кто более всего повлиял на формирования его стиля и эстетики в целом.

В наследии Мисимы, даже среди его достаточно многочисленных эссе и автобиографических материалов, не удается отыскать какого-либо отдельного произведения, посвященного разбору его рецепции творчества Манна и изложению взглядов Мисимы по вопросу эстетики Манна. Однако рассыпанные по отдельным его произведениям высказывания, а также данные, приведенные в «Словаре Юкио Мисимы», дают нам некоторые основания для анализа общего отношения Мисимы к творчеству немецкого писателя, а также для реконструкции воззрений Мисимы на эстетическую систему Томаса Манна. (далее…)

Выход книги стихов «Цветок Амальфи» стал поводом для разговора с поэтом, прозаиком, публицистом, художником, преподавателем, членом исполкома ПЕН-клуба и главным редактором журнала «Охраняется государством» – об эмиграции, традиционализме, нынешней аристократии, новаторстве в поэзии, В. Бибихине, ПЕН-клубе и объединении церквей.

Александр Чанцев: Твой новый поэтический сборник «Цветок Амальфи» посвящен полностью Италии. Почему такой выбор? Италия жива? Потому что в октябре, когда был там, не покидало ощущение страны, более живущей за счет своего прекрасного прошлого, чем витальной ныне.

Андрей Новиков-Ланской: Очень люблю эту страну. В ней какое-то сосредоточение красоты. Красивые люди, язык, природа, архитектура. Великолепная кухня. Но если говорить о прекрасном прошлом, то в Италии более чем где-либо ощущается непрерывность, единство исторического времени. Когда сегодняшний быт не противопоставлен развалинам Древнего Рима, средневековым романским соборам и палаццо Ренессанса, а естественным образом продолжает их. Главное место молодежных тусовок в маленьких городках – на площади у кафедрального собора, как и много столетий назад. И пасту на обед итальянский клерк ест в заведении, где ее неизменно готовят лет пятьсот.

Русский человек испытывает неизбежную тоску по такому единству во времени. Наша повседневность, увы, не имеет преемственности, она оторвана от истории – во всяком случае, материальной. Ну а то, что Италия – место скорее отдыха, праздника и удовольствий жизни, чем какого-то трудового напряжения – это, безусловно, так. Но в Италии витально. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ

Р.Б.: Ясно. Да. ДА. Итак, Леонард, вероятно, он спросит, когда ты вернешься: “чему ты там научился?»

Л.К.: Как я понимаю, он сразу увидит. Я думаю, гораздо более важный вопрос это останусь ли я там или нет.

Р.Б.: Да. Но все же, если он спросит — ведь в этом нет ничего невозможного, не так ли? — что бы ты ты ответил ему, Леонард?

Л.К.: Ну, я бы попытался перевести для него, ведь он не говорит по-английски.

Р.Б.: А, так ты говоришь по-японски?

Л.К.: Нет. Мы совсем чуть-чуть говорим с ним на английском. И я совсем немного говорю по-японски. Но мы учимся и пьем вместе уже очень давно.

Р.Б.: А какой его любимый напиток?

Л.К.: Я пытался познакомить его с выдержанным французским вином, которое я считаю более утонченным напитком, но он настаивает на том, чтобы мы пили саке.

Р.Б.: Если ты спросишь меня, я предпочитаю Скотч или херес.

Л.К.: Поддерживаю. Он также очень хорошо разбирался в коньяке.

Р.Б.: Да.

Л.К.: Он любил коньяк и он даже присвоил определенные мужские и женские качества разным брендам. Например, Remy Martin, по его мнению, имеет женскую экспрессию, в то время как Courvoisier — мужскую. Впрочем, ни одно из этих обозначений уже не принималось всерьез после третьей или четвертой рюмки.

Р.Б.: Вот видишь, в этом весь смысл, Леонард. Все это слишком всерьез воспринято. И в этом вся нелепость всего этого. В этом во всем нет ничего серьезного, потому что ищущего не существует! А кто серьезен? Именно ищущий! Понимаешь? Поиск продолжается и продолжается своим чередом. Ну так вот: если бы тебе задали этот вопрос, Леонард, чему такому особенному ты научился у Рамеша, такому, чего НЕ знал до этого — что бы ты ответил? Я не хочу предлагать тебе ответ… (далее…)

В 1999 году, шесть лет спустя после посвящения в монахи под именем Тишайший и жизни в дзен-монастыре в 2 километрах над уровнем моря, Леонард Коэн все еще продолжал бороться с депрессией. Он пытался променять стимуляторы на просветление, чтобы продолжать писать свои прекрасные песни. Дело всей жизни никогда не давалось ему легко, даже в 60 лет. На пороге миллениума поэт отправился за ответами на не дающие покоя вопросы в Мумбаи, чтобы встретиться с гуру Рамешем Балсекаром. Между Рамешем и “верховным жрецом печали” состоялся длинный сатсанг, транскрипт которого публикуется ниже, впервые на русском языке.

Рамеш Балсекар: Мне говорили, ты живешь в дзенском монастыре?

Леонард Коэн: Да, это так.

Р.Б.: И сколько уже, три или четыре года?

Л.К.: Я связан с этим институтом уже почти тридцати лет – и где-то года четыре с половиной назад меня посвятили в монахи.

Р.Б.: Все ясно. И мог бы ты сказать, что дисциплина там строгая?

Л.К.: Да — она безжалостна.

Р.Б.: Но тебе это нравилось?

Л.К.: Не особенно, нет.

Р.Б.: Что ж, это честно. Вопрос, который я хочу задать, вот в чем: твое понимание до того, как ты пришел сюда, и после того, как ты услышал то, о чем я говорю, – есть ли разница? (далее…)

В издательстве Эксмо переиздана книга Ульи Новы «Лазалки», этот пронзительный роман о детстве в маленьком провинциальном городе, в советские времена, полюбился читателям, получил множество теплых отзывов. Книга переведена на болгарский замечательной переводчицей Здравкой Петровой и в прошлом году вышла в Софии.

Болгарский поэт и журналист Марин Бодаков поговорил с писательницей для газеты «Культура»/ София о детстве, о современной России, о корнях «какнивчемнебывала». С разрешения газеты, портал «Перемены» впервые публикует эту беседу. (далее…)

Новое литературное обозрение № 140 (4’2016). 446 стр.

Теоретической основой номера стал блок статей «Споря о модерности» — десять ответов на статью Майкла Дэвида-Фокса. Спор начинается уже с терминологии: как следует переводить скромное вроде бы на первый взгляд английское «modernity» — современность, модерность, модерн, модернизм, модернити или вообще модернизация?

Когда же американский исследователь выступил с утверждением, что употребление термина определяется в работах русистов их идеологическим воззрениями, к тому же насчитал четыре подобных «лагеря», понеслось… О накале дискуссии скажет все цитата из ответной реплики Дэвида-Фокса на высказанные его коллегами соображения:

«Что касается отклика Александра Маркова, я прочел его дважды, но, признаюсь, почти не смог уловить ход его мысли или доводы» (С. 85)…

(далее…)

Каждый язык открывает свою картину мира, соответствует определенному строю мысли — и богатство мира видно в разнообразии языков, широте и глубине разных взглядов на мир.

Сейчас принято считать, что наука не занята поисками истины, наука занята установлением взаимосвязей в природе[1]. Знания о таких взаимосвязях могут быть использованы для технологий — и тем самым приносить пользу.

Этот утилитарный взгляд на науку становится основанием требования унификации научных исследований, приведения их к одному знаменателю, публикации на английском языке как языке современной науки и прочих требований, идущих в общем пакете «глобализации».

Конечно, если цель жизни — комфорт, и для этого нужны все достижения индустрии, то лучше выпускать инструкции к бытовой технике, всем этим чудо-приборам на одном языке, на этом же языке все и планировать, и производить. Если наука обслуживает нужды обывателя, то к требованиям самого «мощного» обывателя из западных стран она и должна подстроиться. (далее…)

Плачем я ничего не поправлю, а хуже не будет, если не стану бежать сладких утех и пиров. Архилох

In the heart’s last kingdom
Only the old are young…
Р. Уоррен

В бескрайней глубине вселенной сердца
Чем старше ты – тем ты моложе…
Вольный перевод И. Фунт

…Здесь дышится легко, и чается спокойно,
И ясно грезится; и всё, что в быстрине
Мятущейся мечты нестрого и нестройно.
Трезвится, умирясь в душевной глубине,
И, как молчальник-лес под лиственною схимой,
Безмолвствует с душой земли моей родимой.
В. Иванов. «Загорье». 1907

Аналитическо-критический, как бы сверху взгляд на биографию Вячеслава Ивановича насыщен гамлетовской тенью эпохально-бетховенского титанизма, исторических потрясений и личностных мифов.

Три революции, гражданская война, две мировые. Крушение порядков в России, Европе, на планете Земля: цитадели, «маятнике заклятья». Полжизни – россиянин, вторые полжизни, с перерывами, – европеец.

Превращавший в места паломничества несчётные съёмные квартиры и по-театральному декорированные комнатки. Сам ставший символом непрерывного – на протяжении долгих плодотворных лет – духовного возвышения. Преодолевший вроде бы непреодолимое – культурную, методологическую пропасть меж православием и католицизмом.

Собственноручно, так сказать, перешедший из одного вероисповедания в иное. В каком-то обусловленно-философском ракурсе обогнав-таки бессменного своего дискурсанта-оппонента Дм. Мережковского – в религиозных поисках счастливой звезды человечества. Человеческого рая. (далее…)

Игорь Панин. 101 разговор с Игорем Паниным. — М: ИПО «У Никитских ворот», 2016. — 460 стр. — 1000 экз.

Игорь Панин больше известен как поэт. Хотя в последние годы он чаще публиковал в прессе свои статьи или интервью, чем стихи.

Этих интервью оказалось достаточно, чтобы издать почти 500-страничную книгу. Хотя туда вошли далеко не все интервью, взятые Паниным, как он сам говорит в предисловии. Этому тоже есть объяснение – в кризис издать книгу не так легко, а книгу публицистическую, которая заведомо не станет бестселлером, еще труднее. Приходится чем-то жертвовать. Но мы вкратце разберем то, что в книжку попало.

Не совсем понятно, зачем Панину понадобилось беседовать с Людмилой Дербиной, известной тем, что задушила выдающегося русского поэта Николая Рубцова? Зачем вообще нужно было предоставлять ей слово, тем более что в интервью она утверждает, будто бы Рубцов умер от сердечного приступа, а не от ее рук? Было следствие, был суд, был тюремный срок, а теперь можно говорить все, что угодно. Только вот в книжках неглупых людей лучше бы такого не видеть. Дело автора, но этот неоднозначный текст явно претендует на звание «ложки дегтя».

В целом, конечно, сборник интересный. Можно узнать много нового о людях, о которых, наверное, все давно известно. Поразило крохотное интервью с Валентином Распутиным, состоявшееся незадолго до его смерти, судя по дате. Такое ощущение, что Распутин не просто не хотел говорить, но уже даже не мог. В какой-то мере знаковый текст, но в то же время можно было бы обойтись и без него. Хотя, если относиться к этому интервью как к литературному факту, оно вполне имеет право находиться в книге. (далее…)

Рецензия на книгу Евгения Лесина «Лесин и немедленно выпил», М.: Рипол классик, 2016

— А премию-то ему дали?

— Какая премия? Книжка только что вышла!

— Заранее должны были дать. Блин, такая книжка.

— Какая такая?

(Слышится бульканье, чоканье, чмоканье…)

— Короче, книжкой надо упиваться.

— Не то слово! Не упиваться, а нарезаться до поросячьего визга!

(Слышится визг, хрюканье…)

— Да потому что пить меньше надо.

— Или больше.

— Да ты чо?

— Потчуй нас!

(Крестятся) (далее…)

Сказка дарит человеку сокровенное слово.

…По золотой цепи сказки приходит к нам пушкинский кот ученый, а за ним тянется вереница образов – глотает солнце крокодил Чуковского, качается бычок, который «запустила» Барто, горит Кошкин дом, «подожжённый» Маршаком, взлетает шар с коротышками, запущенный Носовым…

Детский писатель самыми простыми словами, как ваятель, формирует основы личности маленького слушателя-читателя – и потом отходит в сторону, становится незаметным, как Бог.

Да разве дети думают о том, кто сочинил сказку, написал стих?

Сказка растёт как дерево, стих звучит как морской прибой – есть ли авторы у дерева и моря? Потому фигура детского писателя – сокровенная, скрытая, мало кто помнит, вырастая, имена малышовых писателей. Могут остаться в памяти только те, кто поразил воображение подростков, – Волков, Лагин, Кассиль… Или Гофман, Марк Твен, Жюль Верн, Джек Лондон. Подростковая литература переходит во взрослую, тут уже Конан Дойль и Ярослав Гашек, бравый солдат Швейк и доктор Ватсон, которые будут сопровождать нас всю жизнь. (далее…)