Миклухо-Маклай. Рыжая бестия
Рубрики: Культура и искусство, Литература, Люди, Перемены, Прошлое, Путешествия Когда: 17 июля, 2010 Автор: admin
Текст: Федор Погодин
17 июля (по новому стилю) 1846 года родился один из самых загадочных персонажей в истории отечественного естествознания – Николай Николаевич Миклухо-Маклай.
В сознании образованного обывателя он занимает вполне определенное место – знаменитый русский антрополог, этнограф и путешественник, прославившийся тем, что призывал милость к папуасам и защищал их от империалистических происков.
Согласно фильму Александра Разумного (1947 г.), Миклухо-Маклай почти что научил папуасов марксизму-ленинизму. С другой стороны, сейчас он выглядит вполне актуальной фигурой – предтечей политкорректности и борцом за мультикультуралтизм. Недаром он с пониманием относился к людоедским обычаям папуасов.
Вообще наш герой по ряду причин оказался очень удобным персонажем для создания разного рода легенд. Удобным, в частности потому, что достоверных сведений о нём сохранилось крайне мало. Его архив был в основном уничтожен вдовой, австралийкой Маргарет Робертсон, сразу после его смерти в Петербурге. Вроде бы она начала топить камин теми бумагами, которые он просил сжечь, но потом вошла во вкус и спалила почти всё, что было написано на непонятном ей русском языке, а также часть этнографических рисунков, которые не соответствовали её представлениям о «красивых видах». Письма сохранились в основном в копиях, снятых его братом с исчезнувших оригиналов. При этом в них множество купюр. Научные труды погибли во время пожара в Сиднее. И были ли они вообще написаны?
.jpg)
Внимательный взгляд на наследие Миклухи-Маклая (далее М-М.) и на то, что можно считать достоверными о нем сведениями, вызывает некоторое недоумение. Получается какая-то апофатическая биография. Похоже, он не был никем из того, кем его принято считать. Практически все его начинания закончились провалом. По большому счёту – классический неудачник. При этом персонаж не становится фикцией, а только приобретает в весе. Пытаться восстановить его биографию – дело почти бессмысленное. Кем он был на самом деле, мы никогда не узнаем. Возможно, это и не так уж существенно. Важнее мифы, которые он сознательно или невольно творил из своей жизни.
Начнём с начала. Родился М-М. в небогатой дворянской семье. Особой знатностью рода он похвастаться не мог, а потому в дальнейшем возводил свой род к загадочным шотландским предкам. Отец, Николай Ильич, был инженером-путейцем. Его ранняя смерть определила финансовые проблемы, не оставлявшие М-М. до конца дней. Мать, Екатерина Семёновна, урожденная Беккер – полька по национальности. Её братья участвовали в польском восстании 1863 года. Сама она водила знакомства в около-революционных кругах, в частности, дружила с друзьями Герцена и как-то была связана с Чернышевским. По крайней мере, культ последнего в семье поддерживался и М-М. хранил у себя его портрет, который сделал сам по фотографии. Женщина была твердокаменная и, похоже, напрочь лишенная воображения, что, в общем-то, понятно: поднять пятерых детей на скудные средства было задачей нелёгкой.
В 1863 году Николай Миклухо поступает вольнослушателем на физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета, где долго не задерживается. Его исключают без права поступления в другие русские университеты за то, что «неоднократно нарушал во время нахождения в здании университета правила». По всей видимости, речь идёт о каких-то выступлениях политического толка. Особенно если учесть польские корни нашего героя и то, что в это время подавлено Январское восстание в Польше. В следующем году он уезжает в Европу. На этом фактически закончился российский период его жизни (было ему тогда 18 лет). В дальнейшем этот русский ученый более чем на год в Россию не приезжал.
Мать отправляет Николая в Германию, где он должен обучиться инженерному ремеслу – профессия в те времена престижная и денежная. Вместо этого он поступает на философский факультет Гейдельбергского университета, что приводит к конфликту с матерью. Выбор довольно неожиданный. Занятия чем-либо, не имеющим практического применения, тогда были среди русской молодежи не в чести. Начинаются годы нищего студенчества.
Он полностью зависит от денег, которые ему переводит мать, считающая все его занятия пустой тратой времени и средств. Отучившись семестр, поступает на медицинский факультет Йенского университета. Переход отчасти объясняется давлением со стороны матери. Карьера врача её, по-видимому, больше устраивала – она гордилась тем, что её дед был лекарем при польском и русском дворах. Но когда выяснилось, что Николай увлекся сравнительной анатомией и зоологией – вещами, на взгляд Екатерины Семеновны не менее бессмысленными, чем философия, конфликт, по всей видимости, усугубился. Писем этого периода ни он, ни она не сохранили.
Отношения любви-ненависти между сыном и матерью сохранились до самого конца. Со временем связи с семьей становятся все более слабыми. Мать не отвечает на его письма, которые он шлет из дальних стран. М-М. даже толком не знает, где она живет – в Петербурге, Киеве или Самаре, и чем занимаются его братья. Он забывает их возраст, впрочем, как и дату своего рождения. Его письма родственникам весьма кратки. Они в основном касаются денежных переводов, которые запаздывают. Ни слова о путешествиях, заграничной жизни и научных увлечениях. Он понимает, что его финансовое положение крайне непрочно. Мать убеждена, что его занятия – вредная блажь. Из письма А.А. Мещерскому (10 марта 1869): «Конечно, при последней присылке (денег) не обошлось без негодования на мои занятия, которые стоят денег, портят глаза и не приносят никому никакой пользы».
Из письма матери: «Я убежден, что докажу когда-нибудь вам, что вы очень ошибаетесь, считая мои работы бесполезными; доказывать словами не буду». (Мессина 10 марта 1869)
Однако Екатерина Семеновна не изменила своего отношения, даже когда её сын стал знаменит.
В конце 1868 г. (ему 21 год), после первой научной экспедиции и публикации он совершает шаг, определивший его будущее. Он берет себе вторую фамилию «Маклай». Точно дату установить невозможно, но более ранние письма родным он подписывает «Н. Миклуха» или «М.». Перемена имени – это перемена судьбы. Фактически Миклуха не просто дистанцируется от семьи, престает быть потомком безвестного запорожского казака Миклухи, но и от родины. Он становится гражданином мира. Человеком ниоткуда. С Луны. Бесстрастным ученым, путешественником в неведомое, сверхчеловеком. Насколько это решение было сознательным выбором, понимал ли он, что делает – можно только догадываться. Однако позволим себе некоторые предположения. Возможно, ему надоело слышать, как европейцы коверкают его труднопроизносимое экзотическое имя. (Например, в регистрационном списке Гейдельбергского университета (1864 г.) он значится как «Николай фон Миклухер», дворянин».)
С происхождением «Маклая» ясности нет. Согласно одним источникам, в семье М-М. бытовала легенда, что их предок приехал в Россию из Шотландии в начале XVIII века, отличился при Екатерине II на поле брани и получил дворянство. По другой версии, шотландкой была прабабушка нашего героя. Знаменитый исследователь Африки Давид Ливингстон происходил из шотландского клана Маклаев, а будущий австралийский покровитель М-М, богач и биолог-любитель носил фамилию Маклей. Случайные совпадения?
В дальнейшем его имя будет варьироваться. В ряде случаев он подписывается: Nicolas de Miklouho-Maclay. Иногда – «барон Маклай». Свое баронство он объяснял тем, что ему надоело объяснять англичанам сословное устройство русского общества. Но в любом случае барон Маклай – это вовсе не Николай Миклуха. Эта невинная хитрость пригодилась ему не только для общения с сильными мира сего, но и для сватовства к дочери губернатора штата Новый Южный Уэльс Маргарет Робертсон. Маклай представлялся не просто исследователем с мировым именем. Баронский титул давал основания причислять его к аристократии (кто там знает, как это в России устроено). Позже он будет называть себя Тамо боро боро – начальником всех папуасов.
Важную часть маклаевского образа бескорыстного служителя науки, готового ради неё идти на любые страдания и лишения, составлял аскетизм. М-М. всю жизнь бедствовал, на него наседали кредиторы, упрекала мать. Он пускался в опаснейшие путешествия, не имея возможности запастись самым необходимым. Но есть некоторые нюансы. М-М. относился к деньгам с величайшим презрением. Иначе чем «глупые гроши» он их не называет. «Глупо зависеть от такой дряни, как от денег» – постоянный рефрен его писем. Для него главное – независимость, которая, впрочем, без денег немыслима. Он пишет матери из Бюйтензорга: «Мои задачи подвигаются к концу, года через два я могу вернуться в Европу, но можно ли мне будет жить независимо там. Буду ли я иметь столько средств, чтобы вполне на свободе, не завися от какого-нибудь жалованья или вспомоществования, продолжать мои научные работы? Мне нужно немного, я буду малостью довольнее, чем продавать за тысячи свое время и мысли». При этом он никогда не предпринимал никаких усилий, чтобы денег заработать. По всей видимости, ему предлагали профессорское место в университете, но он от него отказался. Он пишет своему другу А.А, Мещерскому: «Закабалять себя кафедрою, связать с каким-нибудь захолустьем, хотя бы и Петербургом, – на то у меня не было и не будет никогда желания». Он также не торгует своими коллекциями, что было в то время делом весьма прибыльным (расцвет колониализма вызвал моду на всяческую экзотику).
При этом занятия наукой были тогда делом людей состоятельных. Дарвин вряд ли написал бы «Происхождение видов», если бы отец не определил ему солидную ренту, а жена не владела заводами Веджвуд. Императорское географическое общество выделяло М-М. ничтожные суммы, поскольку, согласно уставу, не финансировало исследований территорий, не примыкавших непосредственно к России – представления о государственных интересах были в то время весьма ограниченными.
Притом, что М-М. был вынужден терпеть всяческие лишения, тяга к комфорту и настоящему богатству у него была велика. Он вообще крайне привередлив в том, что касается условий жизни.
Но так нужно для «пользы науке». Например, для того чтобы служить ей, М-М. необходимы особые условия и полное одиночество. Ему требуется для работы «дом, состоящий из двух довольно обширных комнат (каждая с двумя верандами, кроме необходимых служб), с трех сторон окружен водами пролива, а с четвертой примыкает к девственному лесу. (…) Кроме того, в нем будут два удобства, которые по-моему, имеют немаловажное значение, а именно: прекрасный вид и полное уединение».
Каковы оказались плоды его истового служения науке? Конечно, М-М. большую часть жизни посвятил собиранию материала, был очень слаб здоровьем, рано умер. Но всё-таки.
М-М. печатал свои статьи в научных журналах восьми стран мира. В его честь были названы растения и животные. Он был другом и коллегой знаменитых людей своего времени, почётным, действительным членом и членом-корреспондентом семи научных обществ и организаций. Его активность и жертвенная преданность науке, а также широта интересов таковы, что возникает ощущение, что он внёс вклад во множество научных дисциплин – от биологии и антропологии до океанологии и физической географии. Однако каковы были его реальные достижения – определить непросто.
М-М. начал свою научную деятельность весьма успешно. Проучившись год (!) в Йенском университете под началом знаменитого и эксцентричного биолога-дарвиниста Эрнста Геккеля, он отправился с ним и ещё одним знаменитым в будущем зоологом Антоном Дорном в экспедицию на Канарские острова. Там он занимался морскими губками и сделал некое открытие (по крайней мере, таковым оно представлялось в то время), которое принесло ему известность в международных научных кругах.
Из работы юного натуралиста следовало, что ученые мужи, изучавшие губки десятилетиями, глубоко заблуждались относительно их анатомии и физиологии. Продолжение исследования губок мирового океана было поставлено им одним из первых пунктов программы, которую он составил для Географического общества, взявшего на себя организацию и финансирование экспедиции в Южные моря. Казалось бы – проблема интересная разве что узкому кругу специалистов. Однако не все так просто. Открытая им губка, как представлялось, давала ключ к пониманию эволюции всех родов губок, а значит, и всех высших организмов. Теория эволюции получала неотразимое эмпирическое доказательство. Надо сказать, что в конце 60-х годов XIX века дарвиновская теория возбудила умы не только ученых. В её сути мало кто тогда разобрался, даже среди биологов, но представления мыслящей части человечества о мире пошатнулись. В частности, возникли первые, как казалось, научно обоснованные теории о неравенстве человеческих рас и социальный дарвинизм. Это было сопоставимо разве что с социальными последствиями открытия Эйнштейна. Биология в то время была не менее модна, чем ядерная физика в первой половине ХХ века.
Прочие его биологические достижения оказались недолговечны. Открытый им вид древесного кенгуру, как выяснилось, был описан еще в XVIII веке, предположения о наличии рудиментарного плавательного пузыря у акул также не подтвердились.
Скудность научного наследия Маклая, конечно, можно оправдать тем, что он большую часть времени провел в экспедициях и времени на обработку материала у него не было. К тому же некоторые его работы по неврологии, вероятно, действительно погибли во время пожара в Сиднее. Как бы то ни было, за сорок лет работы Миклухо-Маклай не выдал ни одной стоящей идеи, которая повлияла бы на развитие биологии, а все его попытки открыть новые виды животных окончились неудачей. В сущности, он был скорее натуралистом-любителем, чем ученым-биологом. Тем более что основной сферой его интересов в зрелом возрасте стала антропология.
В советской истории науки М-М. знаменит, прежде всего, как антрополог и этнограф. Институт этнологии (в прошлом – этнографии) и антропологии РАН носит его имя. М-М. – звезда русской антропологии.
Посмотрим, каковы же его достижения в области антропологии-этнографии.
Эта достаточно новая область науки в основном интересовалась расовой антропологией. Основными методами были признаны краниометрия (измерения черепа) и некоторые другие формальные признаки представителей разных народов, а задачи, помимо научных, имели вполне выраженную идеологическую и политическую подоплеку.
Если сильно упростить картину, то в антропологии XIX века существовали две теории происхождения человека. Сторонники полигенизма рассматривали расы человека как разные виды, имеющие различное происхождение. Моногенисты считали, что все люди, независимо от расовых различий, восходят к одному предку и составляют один вид. Полигенизм основывался на теории эволюции и позволил подвести под теории расового неравенства научную базу. Будучи завороженными поисками недостающего звена между человеком и обезьяной, Геккель и его последователи строили филогенетические ряды, ведущие от обезьяны к белому человеку через представителей черных рас. Тогда считалось, что это загадочное звено должно непременно реально существовать. Надо только как следует поискать. Так ученые, вооруженные передовой теорией, оказались вдохновителями расистских идеологий и практик, которые вполне соответствовали политическим задачам колониальных держав.
Моногенисты, со своей стороны, утверждали, что все расы восходят к общему предку, т.е., что все люди – братья. Позиция вполне демократическая, но уж слишком близка к креационизму и происхождению народов от сыновей Ноя. Ситуация была очень не простой. Если ты прогрессивный дарвинист, то оказываешься в рядах империалистов и расистов, если придерживаешься антиэволюционных взглядов, то, с одной стороны, оказываешься в лагере прогрессивных гуманистов (вместе с Чернышевским, который однажды что-то пробормотал о равенстве всех рас), а с другой – могут обвинить в мракобесии. Советские историки науки нашли выход из положения и объявили Миклухо-Маклая гуманистом-дарвинистом. Если не нонсенс, то уж точно удивительный вид гоминида.
Сам Маклай, надо сказать, от каких-либо определённых высказываний по этому поводу воздерживался, предпочитая беспристрастное собирание фактов обобщениям. Он «наблюдал людей по возможности без предвзятого мнения относительно количества и распространения человеческих племен и рас». Чуть ли не единственное теоретическое положение, которое у него находим, сводится к тому, что беспристрастное наблюдение устанавливает, что неодинаковость природных условий в разных частях света не допускала повсеместного распространения какой-либо одной расы, а потому «существование различных рас совершенно согласно с законами природы». Его научные наблюдения работали на обе «партии».
Академик Бэр, мировая величина в биологии и антропологии того времени, и последовательный моногенист, не признававший Дарвина, посоветовал М-М. разобраться с точкой зрения, которой придерживались полигенисты, что папуасы принадлежат к особому виду, сильно отличающемуся от людей, на том основании, что волосы у них растут пучками, а кожа отличается особой жесткостью. Маклай разобрался и заблуждение опроверг.
Из всех своих открытий Маклай больше всего ценил явление, которому он дал название «макродонтизм» (большезубость). Практически у всех аборигенов Островов Адмиралтейства передние зубы отличались большими размерами и выдавались наружу даже при закрытом рте. Маклай решил, что эта гипертрофия вызвана некоей спецификой местной пищи и настолько укоренилась среди местного населения, что стала наследственной. Об этом явлении Маклай написал в ведущих европейских научных журналах, включая английский «Nature». Открытие немало способствовало установлению его научной репутации в Австралии. Позже выяснилось, что с зубами у аборигенов все в порядке, а их огромные размеры – вызваны отсутствием зубных щеток и привычкой жевать разновидность местного ореха бетель с соком лайма, что приводит к образованию зубного камня.
От ошибок никто не застрахован.
Однако главный просчёт М-М. был в том, что он считал папуасов прародителями человеческого рода, прямыми потомками обитателей сгинувшей Лемурии. Они же – оказались одной из самых смешанных рас в мире.
Перейдём к этнографии. Эта дисциплина находилась во времена М-М. в зачаточном состоянии. Не существовало никакой методики или руководств по изучению первобытных народов. Книга Эдварда Тэйлора «Первобытная культура» вышла в свет, когда М-М. впервые попал на Новую Гвинею. Книга Льюиса Генри Моргана «Древнее общество» выйдет только в 1877 г. С его трудом «Системы родства и свойства», появившимся в 1871 г., М-М. знаком не был. «Тотемизм» Фрейзера появится еще через 10 лет. При этом ситуация, в которую попал М-М., была идеальной для этнографа – папуасы Берега Маклая впервые столкнулись с белым человеком. Как правило, исследователи приходили после миссионеров и колонизаторов, когда от аборигенной культуры оставались жалкие осколки. Надо отдать М-М. должное. Уникальность своего положения он вполне понимал. Он писал:
«Читая описания путешествий, почти что во всех я находил очень недостаточными описания туземцев в их первобытном состоянии, т.е. в состоянии, в котором люди жили и живут до более близкого столкновения с белыми или расами с уже определенной цивилизацией (как индусская, китайская, арабская и т.д.). Путешественники или оставались среди этих туземцев слишком короткое время, чтобы познакомиться с их образом жизни, обычаями, уровнем их умственного развития и т.д., или же главным образом занимались собиранием коллекций (…). С другой стороны, ещё такое пренебрежение ознакомления с первобытными расами мне казалось достойным положительного сожаления вследствие обстоятельства, что расы эти, как известно, при столкновении с европейской цивилизацией с каждым годом исчезают».
При этом результаты его этнографических изысканий оказались достаточно бедными. За месяцы, проведенные среди туземцев, он едва научился понимать их язык. Хотя М-М. составил словарик из 350 слов местного диалекта и утверждал, что знает, по крайней мере, треть папуасского языка, он с трудом понимал обыденную речь. М-М. решил, что благодаря нескольким фокусам с поджиганием спирта и взрыванием петард он стал своего рода божеством для аборигенов. Что думали сами аборигены о М-М. – неизвестно. Из дневников Маклая следует, что они пытались приспособить его для своих целей – требовали вызвать или прекратить дождь, укрывали у него женщин и детей во время набегов соседей, а также широко пользовались благами европейской цивилизации – обменивали пищу на ножи, топоры, битое стекло и цветные тряпки. Главное заблуждение Маклая относительно собственной божественности было связано опять-таки с лингвистическими проблемами. Он решил, что папуасы считают его Человеком с Луны. Т.е. богом. А ведь возможно, что речь шла всего лишь о цвете его кожи – бледном, как Луна.
Свою нерешительность в этнографических описаниях М-М. объяснял строгими научными требованиями, которые предъявлял к себе. «Я мог бы, – пишет он в примечании у своим «Этнологическим заметкам», – на основании собранного материала написать целый трактат о религиозных представлениях и церемониях и изложить суеверия папуасов, высказав ряд гипотез об их миросозерцании. Я мог бы это сделать, если бы рядом с моими личным наблюдениями и заметками я поставил то, чего не видел и не наблюдал, прикрыл бы все это предположениями и комбинациями. С некоторой ловкостью можно было бы сплесть интересную на вид ткань, в которой было бы нелегко отличить правду от вымысла. Такой образ действий, однако, мне противен: он ставит преграду на пути научного проникновения в это и без того не легкое для исследования поле воззрений и понятий расы, очень отдаленной от нас по степени своего культурного развития. Ведь все догадки и привнесенные теории придают слишком субъективную окраску действительным наблюдениям».
Золотые слова, которые следовало бы учитывать Фрезеру и другим светилам этнографии XIX-XX веков. Однако очевидно, что сам М-М., исходя из высших соображений научной строгости, просто упустил уникальную ситуацию, в которой отказался. Виной тому – принципиальная методологическая ошибка. Он выбрал позицию беспристрастного наблюдателя, а не участника туземной жизни, и потому смыслы того, чему он был свидетелем, остались для него закрытыми. Впрочем, позиция беспристрастного наблюдателя была его главным принципом. К собственной жизни он относился точно также.
В конце 70-х гг. наука отходит для М-М. на второй план. Наблюдавший эту перемену П.П. Семёнов-Тяншанский писал: «С возвращением 1878 г. Маклая в Сидней заметен уже был решительный поворот в до тех пор вполне последовательном направлении деятельности талантливого нашего соотечественника. Второе продолжительное пребывание посреди дикарей племен Новой Гвинеи и притом в совершенно изменившихся условиях, при коих, вместо прежней своей недоверчивости и отчужденности, папуасы решительно подчинились влиянию белого человека, смотря на него как на какое-то высшее, даже неземное существо, совершенно изменило и отношения Маклая к Папуасам. Вместо того чтобы смотреть на них, как прежде, совершенно объективно, он как бы сроднился с ними, полюбил их и с увлечением вошел в роль их руководителя и покровителя. Такой характер приняла вся дальнейшая его деятельность, и дальнейшие его поездки с 1878 по 1882 г. были обусловлены уже не чисто научными антропологическо-этнографическими целями, а желанием быть трибуном диких папуасов, активным защитником прав по его мнению угнетаемых и стираемых с лица земли австралийских племен. При таком изменении направления деятельности талантливого Маклая первоначальные, чисто научные цели его путешествия отошли для него на второй план».
Фанатичный ученый превращается в политического авантюриста. Выступая исключительно от своего имени, он сталкивал между собой державы, претендовавшие на Новую Гвинею, умудрился пресечь две колониальные экспедиции. Не имея возможности сейчас вдаваться в подробности этих перипетий, упомянем лишь основные моменты.
Первую попытку устройства собственного этнографического заповедника он предпринял в 1874 году, о чем и сообщил в ИРГО: «Не считая попытку устроить колонию на этом берегу легкою, я, однако же, не сомневаюсь в ее успехе, побуждаемый идеею человеколюбия и симпатии к несчастному населению. В разговоре с генерал-губернатором (Нидерландской Индии) я предложил ему на деле подтвердить мои слова, т.е. взять на себя в продолжении одного года без помощи одного европейца, а только с несколькими десятками яванских солдат и одною канонерскою лодкою основать на этом берегу Новой Гвинеи колонию и побудить туземцев переменить образ жизни и взаимоотношения между племенами (речь идет о беспрерывных войнах между деревнями и создании Папуасского союза, — Ф.П.). Я поставил два условия: во-первых, я требовал полной самостоятельности моих действий, доходящей до права на жизнь и смерть моих подчиненных и туземцев; во-вторых, положительный отказ принять помощи… от голландского правительства. Губернатор отказал под предлогом того, что правительство не намерено расширять колонии».
Позже у Миклухо-Маклая появилась идея организовать над Новой Гвинеей русский или некий европейский протекторат, о чем он вел переговоры с правительствами России и Англии. На родине эта идея сочувствия поначалу не нашла. Из письма П.П. Семенову-Тяньшанскому от 20 января 1878: «Причина отрицательного решения вашей инстанции была «отдаленность страны и отсутствие в ней связи с русскими интересами». Замечу на это, что «отдаленных» стран уже теперь почти не существует, а тем более в будущем, (…) что кроме русских есть еще общечеловеческие интересы, (…) которые должны становиться делом просвещенных и гуманных правительств. (…) Совершенно соглашаясь с мнением Вашего превосходительства о безуспешности русской колонизации, я скажу, что собственно колонизацию я не имею в виду. Мне кажется желательным «протекторат» части Новой Гвинеи».
27 октября Миклухо-Маклай 1883 отправил статс-секретарю колоний, лорду Дерби телеграмму следующего содержания: «Туземцы берега Маклая желают политической независимости под европейским покровительством». Англичане на этот раз удовлетворили желание папуасов и сорвали колонизаторское мероприятие, затеянное американским генералом Макивером. Параллельно Маклай продолжал переговоры с российским правительством. Из письма брату: «Берег Маклая будет вероятно аннексирован Англией (…) Я думаю даже просить государя о даровании протектората берегу Маклая. Если Англия действительно расширит свои колониальные владения в Тихом океане, России необходимо будет заняться устройством морских станций на островах Океании. (…) Мне кажется, что горсть решительных и выносливых людей может удержать несколько подходящих островов для России. Не будучи слишком ярым патриотом, я желаю и сделаю все, что могу в этом отношении».
Активность М-М. вызывала у англичан беспокойство, которое усилилось после появления в 1882 году у берегов Австралии русской военной эскадры Авраамия Асланбекова. После этого мельбурнская газета «Аргус» задалась вопросом, «не связана ли крейсировка русской эскадры по водам Южного полушария с пребыванием Миклухо-Маклая в Австралии? Не имеет ли Россия видов на Новую Гвинею?». В России, в свою очередь, подозревали, что М-М. работает на англичан. Ему приходится оправдываться через газету. В статье, опубликованной в «Петербургском листке» 22 июня 1886 г., он заявляет: «Все слухи и россказни о том, что я предлагал протекторат над Берегом Маклая Англии, лишены всякого основания и обидны для меня как русского человека и русского подданного». Великим державам не приходило в голову, что Маклай работает исключительно на себя.
Видя, что переговоры о российском протекторате не дают результата, М-М. обратился к русскому и английскому правительствам с предложением признать самостоятельность Берега Маклая. Из письма российскому министру иностранных дел Н.К. Гирсу: «При разговоре с генерал-майором Скрачлей, специальным комиссаром, о великобританском протекторате южного берега Новой Гвинеи, я получил от него формальное заверение, что правительство британское не только не будет иметь ничего против признания Россиею независимости Берега Маклая под моим управлением, но что таким признанием оно останется совершенно довольным (…) Считаю лишним распространяться, что моё водворение на береге Маклая может при случае иметь большое значение для России».
В конце концов, М-М. не так уж важно, какой официальный статус будет иметь его этнографический заповедник, лишь бы заполучить свой рай. Прибыв в Россию, он дважды встречался с Александром III и получил высочайшее разрешение поднять на Берегу Маклая русский государственный флаг, однако вопрос о статусе территории должна решить специально организованная комиссия. М-М. тем временем подыскивал кого-нибудь, кто присмотрел бы за его имуществом на Новой Гвинее. И тут дело приняло оборот, которого он, видимо, не ожидал. Он пишет Н.К. Гирсу: «Имея на островах Тихого океана земельную собственность и нуждаясь в содействии нескольких благонадежных лиц для … присмотра за ней, я предложил через посредство одной из петербургских газет, а именно, «Новостей», желающим сообщить … мне об их готовности отправиться туда. Совершенно неожиданно для меня, число изъявивших решение, доходит в настоящее время до 220. … Я намереваюсь испросить у его императорского величества государя императора разрешить основать русскую колонию на Берегу Маклая или одном из островов Тихого океана».
Число желающих всё увеличивалось и вскоре перевалило за 2000 человек. Публика эта была весьма разношерстная. Вот как описывает собрание «колонистов» журналист «Петербургского листка»: «Были видны и армейские и флотские мундиры, франтоватые жилетки и потертые пальто, и русские шитые сорочки».
Понимая, что ситуация выходит из-под контроля, М-М. решился создать в Океании русскую колонию.
Проект колонии расписан довольно подробно – в нём определены условия переезда, структура самоуправления, экономическое устройство и прочее, но один пункт настораживает: «При выборе места для колонии принять во внимание следующие условия: хороший морской порт, порядочный климат, здоровая еда, плодородие почв». По сути, это конспективное описание бытовых условий рая. При этом кому, как не Маклаю, было знать гибельные для европейца природные и климатические особенности Океании. Иными словами места, где должна была обосноваться колония, не существовало. Он называл его «остров Маклая». Этот остров не был помечен ни на одной карте Маклая. На прямой вопрос Александра III о предполагаемом месте размещения колонии путешественник также не дал определенного ответа. Утопия в этимологическом значении слова. Место, которого нет.
Здравый смысл, однако, восторжествовал. В октябре 1886 года был собран комитет из представителей министерств иностранных дел, внутренних дел, морского и военного для обсуждения проекта Маклая. Комитет постановил отказать решительно и бесповоротно. Соответствующую резолюцию наложил Александр III.
Маклая это не смутило. Действительно, какая резолюция может остановить бестию, стремящуюся к бесстрастному счастью-небытию? М-М. записывает в дневнике: «Никакое решение комиссии, ни даже высочайший отказ не повлияют на моё решение поселиться на острове Тихого океана, хотя и изменят образ осуществления моих планов…». Маклай решает финансировать экспедицию за свой счёт. Деньги должны поступить от публикации трудов, работу над которыми он продолжал, несмотря на резкое ухудшение здоровья.
15 апреля 1888 года в газетах появилось объявление: «Вчера в клинике Виллие в Санкт-Петербурге в 8 часов 30 минут вечера скончался на 42-м году жизни после продолжительной и тяжелой болезни Николай Николаевич Миклухо-Маклай. Смерть застала Николая Николаевича тогда, когда он обрабатывал второй том записок о своих путешествиях».
В юности Миклухо-Маклай встречался в Веймере с Иваном Тургеневым. Его тогда поразили слова писателя о счастье: «Когда человек чего хочет – он не может быть счастлив».
Текст подготовлен для коммьюнити Чиптрип.
Другой текст Федора Погодина о Миклухо-Маклае вы найдете здесь.
Журнал "Перемены" в ВК >>
Вы можете поблагодарить редакторов Перемен >>