Путешествия | БЛОГ ПЕРЕМЕН. Peremeny.Ru - Part 6


Обновления под рубрикой 'Путешествия':

фото: kvitlauk / flickr.com

    Сын твой болен опасной болезнью;
    Посмотри на белую его шею:
    Видишь ты кровавую ранку?
    Это зуб вурдалака, поверь мне.

    А. Пушкин. Песни западных славян
    Ему казалось, что, если бы он держал покрепче сверток, он, верно, остался бы у него в руке и после пробуждения.
    Н. Гоголь. Портрет

Солнце внезапно исчезло. Длинная тень, бежавшая рядом с поездом, пропала, и небо опустилось так низко, что казалось, и оно исполнилось тайны, и заморосил грустный дождь. И приснился мне сон. Я – в большой гостиной своей квартиры, и у меня как будто бы есть сын. Кудрявый, кареглазый мальчик играет с родителями моего погибшего мужа. Они покинули родовое гнездо, что на берегу Миссисипи, прилетели в Европу в надежде найти тело сына и похоронить его.

Я говорю: «Ну, мне пора». Все трое радостно улыбаются и прощально машут мне рукой. Сажусь в «Ориент-Экспресс», рейсом Кале – Истамбул, сознавая, что перешагиваю опасную грань, отделяющую реальность от литературной фантазии. Некая идея зовёт меня к истокам «местного колорита», как выразился ироничный Мериме, к местам, которые, «как подкова магнита притягивают к себе суеверия».

Я отправляюсь в Румынию в надежде отыскать убийцу мужа – лорда Ротвена, литературного предшественника Дракулы. Ротвен – творение устного рассказа Байрона, записанного его врачом Полидори и им же опубликованного. Но случилось невероятное: оба создателя «Вампира» отказались от авторства. Таким образом, произошло роковое недоразумение, нарушившее планомерность хода мировых событий, и сиротство персонажа – аномалия и реального, и внереального ряда. Никому не нужный Вампир (и кто! – сам Байрон от него отказался) – непредсказуемо опасный скиталец, ибо у него нет творца. В Священных канонических текстах о подобных Персонах ничего не сказано, также в апокрифах и прочих текстах нет о них упоминаний. Стало быть, ничто непредсказуемо, и всё возможно. Ротвен кинулся на моего мужа без всякого повода – требовалось утолить злобу. И он набросился на несчастного. И тот упал, как падает мертвец. (далее…)

В Италии Ангелы по ночам катаются на велосипедах.

Тех, что люди оставляют на ночь на улицах, переулках и площадях. Они колесят, смеясь и напевая, кружа по гулким, пустынным итальянским городкам, впрочем, не досаждая этим их жителям.

Видимо, оттого в Италии велосипеды имеют столь изящную форму: их тонкий металлический каркас ажурен; а узкие шины колес при соприкосновении с мостовыми издают приятный шелестящий звук, как если вдавить левую ножную педаль органа и, одновременно, «Фа» в нижнем ряду.

А на стыках старых известняковых плит этот звук переходит в звон: такой, когда холодными вечерами ветер раскачивает ветви старых «Каменных» дубов в тёмных аллеях парка калабрийской Viba Valentia, и тогда замерзшие скукоженные плоды стучат изнутри о кожуру, словно бесчисленные серебряные колокольчики.

И люди не удивляются, найдя свой старенький красный “Gollalti” или белый “Chiso” не у оливы или ограды парка, а у скамейки перед баром или у фонарного столба.

Но не далеко. Ангелы, хотя и растяпы, но не настолько!

Зато велосипед, на котором ночью поездил Ангел, знают все, приносит его владельцу удачу.

А что до замочков, которые навешивают владельцы на свои “бичиклетты”, то это от воришек, а к Ангелам они не имеют ровным счётом никакого отношения.

И не тайна, что велосипеды в Италии делаются не только для людей, и проживают они свою жизнь, как и люди, и как и люди они потом попадают на Небо, а не валяются ненужным ржавым хламом где-нибудь в сарае. По крайней мере, их Души. Это все знают.

И там они ездят, весело позванивая старыми звоночками и шурша стёртыми шинами, не касаясь душистой Райской травы. Естественно, они попадают в Рай. А куда ещё?

И рядом с какой-нибудь белой изящной “Джульеттой” позванивает синий или красный шустрый “Ромео”. А то и два… И даже случаются стычки; всё как у людей.

И тогда эту строптивую парочку снова отправляют на Землю, и там у них, как обычно, рождается целая куча-мала других “бичиклеттиков”: синих, лазоревых, розовых и даже в полоску и крапинку с глазастыми фарами, с нежными розовыми колёсиками и ещё не окрепшими молочными спицами.

Но это дело обычное, и мало кого можно этим удивить.

Италия Pulia, Caravinia
Cиеста, август 2012 года.

Эссе-сон, или Экскурсия жизнь спустя

Рязань_ул. Циолковского

    «Добавь сюда рязанское Шоссе Энтузиастов, которое упирается в кладбище, первый автобус до психбольницы и рекламу погребальной конторы на боку реанимации – и сложится вполне стройная картинка…»1

***

Что, в самом деле, может сказать человек о некой точке на карте, само название которой почти полжизни разглядывает исключительно с помощью оптики, которая подавляющему большинству не по зрачкам? Если само название давно пишет с подвыподвывертом (выговорите-ка сие «уездное» с первого раза), а при упоминании, скажем, об «историко-культурном музее-заповеднике» неизбежно прищуривается? То-то и оно.
Февраль 2007

***

Экскурсовод: В рЯзани, как и в других городах необъятной R, определенно что-то есть: Кремль, автобусы, помойки, аптеки, кафе и проч.: голуби, люди, скамейки. Есть и нечто, не сразу вставляющееся (сказали, термин из психиатрии) в мозги приезжих, а также родных и близких покойных: о том-то, господа, и поговорим. Во-первых, конечно, пресловутое кладбище у Шоссе Энтузиастов. Во-вторых – остановка «Памятник Павлову», аккурат за которой – Концертный зал имени Есенина (разумеется, чтобы все спрашивали, почему не Павлова): впрочем, как Циолковский, Салтыков-Щедрин и К*, С.А. – «Приокское Всё», а потому no comments. А в-третьих – и это уже несуразность непросвечивающая, непрозрачная – рождение автора приводимых зд. и далее строк. И нет бы, явиться ему на свет, к примеру, в старой доброй Европе или, на худой конец, на питерском ее «подоконнике», так нет же. С чего начинается р-р-родина?

Голос: «С рЯзани. Сами мы не местные…»

Автор: Как занесло, так и вынесло – гут, не вперед ногами; впрочем, поводов для именно такого exit’a оказывалось в местечке, дюже понравившемуся некогда монголо-татарам, оказывалось предостаточно: начиная роддомом (подробности рождения в выходной опускаем) и заканчивая… нет-нет, совсем не тем, о чем вы только что.

Экскурсовод: население рЯзани составляет, согласно данным последней переписи, более полумиллиона жителей. Расположен город на правом берегу Оки при впадении в нее реки Трубеж. Средняя зарплата жителя нашего города составляет…

Голос, заглушающий экскурсовода: рЯзань, о сколько в этом звуке!.. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ

Остановка аккурат против книжного: уже «их», мое-то прошлое на этом самом месте вырезали: «моего» книжного (с толстой кассиршей, работавшей там со времен Царя Гороха до начала нулевых гг., то есть когда меня в рЯзани уж «не водилось»), след простыл… А ведь именно там были куплены когда-то те самые книги, в том числе и «макулатурные» (совсем младое племя уж об этом, к счастью, не ведает). Дорого можно заплатить за подобное путешествие! Попасть во чрево того самого провинциального магазинчика (в скобках: оценить ассортимент и полюбопытствовать на предмет пипл, одежда которых вполне сойдет уже для винтажной коллекции, подумать о тексте для…). Увидеть у стеллажа девочку – сначала с косой, потом с каре, никогда не «на шаре» – листающую, скажем, стихи. Подойти к ней: «Привет!» – усмехнуться… Или не усмехнуться? Или просто взять за плечи, встряхнуть хорошенько и, посадив на ковер-самолет, отправить-таки хоть куда-нибудь отсюда?… Чтобы не было потом «невыносимо больно» за «бесцельно», еtc.?… Но Европа в рЯзани не упоминается всуе, а до белокаменной – двести километров: делоff-то, впрочем… Тсс… Ли-ри-ка… Лирику – ДОЛОЙ! ДАЁШЬ! УРА! Наступаем на горлышко песне: а раньше в рЯзани винно-водочная тара не отличалась изысками. Пьют же там, как и везде в России, всё, что горит. Не больше – но и не меньше. (далее…)

18 января 1912 года. Последняя фотография экспедиции Скотта. Слева направо: Эдвард Уилсон, Генри Бауэрс, Эдгар Эванс, Роберт Скотт, Лоуренс Отс

Сто лет назад ученые уже составили весьма точные карты видимой части Луны, достаточно подробно описали рельеф Марса, а между тем на юге нашей собственной планеты оставалось огромное белое пятно. Никто не представлял себе, что это – материк, покрытый льдами, лед над морем или над группой островов, и что таится в центре этого огромного ледяного массива.

Страна Героев, Англия послала Роберта Скотта провести научные исследования и водрузить английский флаг над Южным полюсом. Представляется важным тот факт, что Скотт лично выбрал каждого члена экспедиции из восьми тысяч добровольцев.

Они шли на подвиг, и венцом их порыва стала героическая смерть полюсной партии. Пятеро не вернулись домой. Но они были на Полюсе! (далее…)

От редакции: этот автор никак не связан с постоянным автором Перемен, Олегом Давыдовым (Места силы, Шаманские экскурсы, Дни силы). Это два разных человека.

Мозаика конхи апсиды (Спас Эммануил) церкви Сан-Витале в Равенне. 526-547.

«Когда пришли мы к грекам, и они повели нас туда, где служат своему Богу, то мы в изумлении не ведали, на небе ли мы, или на земле», – таково восторженное описание своего посещения Константинопольской Софии послами Владимира Киевского. Мне довелось, спустя более чем тысячелетие, повторить их путь через Чёрное море к Царьграду. Главной целью путешествия, конечно, был Храм Святой Софии. Мои надежды на встречу с Византией не только оправдались, но я и не рассчитывал на столь высокую степень ожидающего удивления, которое, как известно, есть начало всякого любомудрия.

С обретением христианством государственного статуса, не смотря на затяжные ереси, многовековые споры и кровопролития, античное мировидение не было полностью отвергнуто византийцами. Оно было включено в величественный имперский космос подобно колоннам эллинских и римских храмов в интерьер Святой Софии, так, например, из Рима были доставлены восемь колонн, взятых из храма Солнца, и восемь колонн из Эфесского святилища. Расточительное строительство собора поглотило три годовых дохода всей империи, но об этом мало кто думал, когда на кону была гармония вечного космоса. Торжественное освящение храма состоялось 27 декабря 537 года. Сложность отношения Руси и Византии известна, но вне зависимости от политической конъюнктуры веками влекла София величайшие русские души, и умственное движение нового времени в России от Ф. М. Достоевского и К. Леонтьева до В. В. Аверинцева и А. С. Панарина также пронизано порывом к Византии. Без софийного порыва, без «Внутренней Византии» русский мыслитель становится ментальным лакеем с разъедаемой ресентиментом душою. (далее…)

От редакции: этот автор никак не связан с постоянным автором Перемен, Олегом Давыдовым (Места силы, Шаманские экскурсы, Дни силы). Это два разных человека.

Индия. Керала. Фото: Ольга Молодцова

«Человека можно вывезти из Индии, но Индию из человека – нет», – так бы я ответил всем интересующимся моими впечатлениями от путешествия в эту удивительную страну. Без сентиментальных «нравится – не нравится», словно из дневников взволнованных курсисток. Я намерен представить лишь фрагментарные путевые заметки, не претендующие на целостное описание, да и ведь Индия неисчерпаема, как не исчерпаем сам язык. (далее…)

Вена. Фото: mohammadali / Flickr.com

У каждого старого года есть свое, своеобразное обаяние. Есть города, в которые влюбляешься сразу, есть такие, в которых нужно некоторое время пожить, чтобы полюбить, есть неуступчивые, трудные города, скрывающиеся от туристического взгляда, красота и обаяние которых открываются почти исключительно местным жителям. Но любой старый город способен очаровать – пусть на самое краткое время – уже только за счет своей старины.

Старый город – не обязательно старый во времени. Нью-Йорку, например, уже почти четыреста лет, но подумать о нем как о старом городе практически невозможно. И, напротив, Вена всю свою историю в качестве крупного города отсчитывает с 1683 года, когда исчезла постоянная угроза турецкого завоевания и город перестал быть передовой крепостью – так что в определенном смысле она младше Нью-Йорка.

Старый город – это город, несущий на себе следы собственной истории, сохраняющий свое прошлое, укоренный в нем. Собственно, этим он и отличается от «музейных» городков, существующих «вовне»: ради туристов, наезжающих в них и восхищенно фотографирующих местных жителей, оказавшихся музейными смотрителями или экспонатами музея, которым стал город. Настоящий старый город существует сам по себе – приезжий в нем попадает в пространство, живущее по собственным законам, воспринимает себя как постороннего – чужака, которому может быть уютно или неуютно, нравится или не нравится в городе, куда его занесло или куда он целенаправленно стремился – но он всегда ощущает, что за той частью жизни, что повернута к нему, находится большая и сложная, скрытая от его глаз, самостоятельная жизнь города, только принимающего путешественника, а не существующего ради него.

Кстати о путешествиях: в наши дни уже трудно представить себе настоящее путешествие, такое, каким оно было хотя бы лет пятьдесят – сто тому назад, не говоря уже о путешествиях минувших веков. Мир стал мал – и очень знаком для «маленького человека»: путешественник стал туристом, из аристократа или авантюриста сделался «массовым человеком» среднего класса – и всюду на своем пути, туда, куда пролегают популярные и не очень туристические маршруты, он находит все ту же знакомую ему среду. Сейчас мы можем объездить почти весь мир, не встретившись с другой, отличной от нашей, жизнью: туристические маршруты заботливо оберегают нас от этого, путеводители пунктиром обозначают места пеших прогулок и отдельным перечнем указывают места, где бывать не следует, ранжируя последние в зависимости от того, с чем именно можно столкнуться в этих самых «нежелательных местах», служа тем самым (с тихой ухмылкой) удобным указателем от обратного – дабы турист мог найти «неправильное» место на свой собственный вкус. На туристических маршрутах стоит неизбежный Starbucks и столь же неизбежный McDonalds с парой-тройкой своих конкурентов-двойников, сопровождаемые ресторанчиками, обещающими «местную кухню» и «местные традиции» на более или менее правильном английском.

И посреди всего этого – воткнуты достопримечательности, top 10 DK, sightseeings путеводителей – храм, пагода, дворец или сад, то, что помечено на карте словами «must see». Они выдернуты из своего пространства, из своей истории и быта – и помещены в стерильную среду «достопримечательностей», того, что помещают на открытки и что так пытаются сфотографировать туристы со всего мира, радуясь, если получится сделать «как на открытке» собственной мыльницей или зеркалкой.

Турист – в отличие от путешественника – избавлен от необходимости погружения в местную жизнь. Он перемещается по нейтральному пространству, не имеющему другого значения, кроме времени, потребного на его преодоление, от одной достопримечательности к другой, послушно и без подсказок фотографируя то, что останется личной копией стандартного фотоальбома – турист создает артефакт, подобный «товарам ручной работы», которыми в промышленных масштабах торгуют большие и малые магазинчики, или «оригинальным местным сувенирам», одинаковыми в Нью-Йорке, Париже или в Вене, изготовленными в Китае, с заменой только названия того города, куда отправится очередная партия этих сувениров. Турист избавлен от столкновения с незнакомым и непривычным – он покупает «местный колорит» тогда и так, когда и сколько этого пожелает. Мир стал доступнее и одновременно куда более сокрыт от постороннего, быстрого взгляда – или, точнее, этот «быстрый взгляд», скользящий по поверхности, стал возможен, ведь только недавно появился его обладатель, защищенный от столкновения с непривычными международными аэропортами, шаттлами, всемирными сетями отелей, принимающих все виды кредитных карт и чеков. Маленький человек, вроде нас с вами, получил возможность совершить свое «путешествие».

Вена. Фото: webertho / Flickr.com

Старый город прекрасен неуступчивостью к переменам.

В новом городе не за что ухватиться – любое изменение, увлечение, мода сносит все, что было до этого. В действительности это не так – всегда остается что-то, всегда человек цепляется за камни, привычки, за неправильность, которая только и делает для него переносимой жизнь. Но в новых городах этих неправильностей, сложившихся сами собой, мало – и кажется, что каждая перемена начинает все заново.

Город, укоренный во времени, обрастает привычками, какими-то со стороны непонятными жестами, знаками, способами делать дела – подобно тому, как старые друзья обзаводятся своими ритуалами. Естественная неправильность – то, что отличает старый город и делает его живым. Собственно, единственные живые города – старые, те, в которых жили и умерли многие поколения людей, обжившие это место и, что еще важнее, веками хоронившие здесь своих покойников, передающие быт, уклад, дома и вещи из поколения в поколение: город, существующий не «здесь и сейчас», не ради данного момента, а бывший задолго до тебя и будущий своим для твоих детей и детей их детей.

***

Та Вена, в которую едут туристы со всего мира – очень маленький городок: неторопливо прогуливаясь, его можно пересечь за полчаса, а если идти по Рингу, обходя Вену по окружности, то путь займет – если вы правильный турист и заглядываетесь на здания, обходите их со всех сторон и считаете нужным запечатлеть себя у Афины перед Австрийским парламентом – чуть более полутора часов.

Как и почти у всех старых европейских городов с одним центром, у Вены – радиальная структура, так что как бы вы ни бродили по старому городу, в результате почти неизбежно выйдете либо к Святому Стефану, либо к Хофбургу, либо на набережную Дунайского канала. Не знаю, как воспринимают это жители Ярославля или Владимира, но хабаровчанина, москвича или питерца такая компактность изумляет – только обжившись и походив по обычным европейским городам, начинаешь привыкать к их миниатюрности.

Каждый из нас едет со своими ожиданиями и представлениями – для меня, например, Вена – это Вена Габсбургов, Вена Моцарта и Вена Фрейда, Вена «рубежа веков», fin de siècle. В первую очередь, разумеется, последнее: Гофмансталь и Рихард Штраус, Музиль и Рот, Брукнер и Малер. И в том же городе случился «Венский кружок», и начиналась, не очень задавшись, карьера Карла Поппера.

Казалось, что каждая из этих историй требует своего места – улочки, по которым ходил, а затем, когда дела относительно наладились, ездил к своим пациентам Фрейд, ещё будучи практикующим терапевтом, находились в ином пространстве, чем места прогулок Музиля или кафе, в которых сидели и спорили Карнап со Шликом. (далее…)

в старом, но не ношеном раннее пиджаке фланелевого свойства и верблюжьего цвета. вальяжно вышагивали мы по узкой и никуда не ведущей лестнице. она — давно канувшая и я — вечный «пограничник» состояний. мимо проносились фривольного вида таблички и женщины из будущего. у женщин из будущего по лоснящимся подбородкам стекала взбитая в пену слюна. она тащила меня за руку то вниз то вверх по треклятым ступеням, причем направления ни разу не изменив. при всем при том никому не казалась странной ее блядская нагота в сочетании с большими кольцами в маленьких ее ушах. периодически, словно время из плавно текущего и привычного нам превращалось в дерганную пунктирную кривую, как на планете Y, мы оказывались то в одном месте, то в другом. здесь я имею ввиду совершенно другое место.

мандарины на деревьях. апельсины на деревьях. киви и пряники медовые тоже на деревьях. всякая поебень на деревьях. и рыжий хвост висит рядом с таким же, как он сам, только черным. а марихуана в сарае. в фиолетовом блядь свете, пробивающемся в ночи сквозь миллиарды трухлявых щелей. и я иду.

иду и иду.

иду долгими сладкими ночами и за секунду пролетающими скучно-пресными днями.

иду, неизменно бодро ломая носы.

иду, периодами теряя равновесие. и словно собаке, мне не хватает хвоста.

а потом впереди обрыв, и уже требуются мохнатые крылья. и фиолетовый свет уже бьет одним лучом в глаз. в левую прямо бля пустую давно глазницу. и оттого я сейчас так пугающе хорош, стоя на этом осыпающемся градом камней обрыве.

8 мая 1903 года умер художник Поль Гоген

Гоген, 1891 г.

«Невезение преследует меня с самого детства. Я никогда не знал ни счастья, ни радости, одни напасти. И я восклицаю: «Господи, если ты есть, я обвиняю тебя в несправедливости и жестокости», — писал Поль Гоген, создавая свою самую знаменитую картину «Откуда мы? Кто мы? Куда мы идем?». Написав которую, он предпринял неудачную попытку самоубийства. Действительно, над ним будто бы висел всю жизнь какой-то неумолимый злой рок.

Биржевой маклер

Все началось просто: он бросил работу. Биржевому маклеру Полю Гогену надоело заниматься всей этой суетой. К тому же в 1884 году Париж погрузился в финансовый кризис. Несколько сорванных сделок, пара громких скандалов – и вот Гоген на улице.

Впрочем, он давно уже искал повод погрузиться с головой в живопись. Превратить это свое давнее хобби в профессию.

Конечно, это была полнейшая авантюра. Во-первых, Гогену было далеко еще до творческой зрелости. Во-вторых, новомодные импрессионистские картины, которые он писал, не пользовались у публики ни малейшим спросом. Поэтому закономерно, что через год своей художнической «карьеры» Гоген уже основательно обнищал.

В Париже стоит холодная зима 1885-86 года, жена с детьми уехала к родителям, в Копенгаген, Гоген голодает. Чтобы хоть как-то прокормиться, работает за гроши расклейщиком афиш. «Что действительно делает нужду ужасной — она мешает работать, и разум заходит в тупик, – вспоминал он позже. – Это прежде всего относится к жизни в Париже и прочих больших городах, где борьба за кусок хлеба отнимает три четверти вашего времени и половину энергии».

Именно тогда у Гогена возникла идея уехать куда-нибудь в теплые страны, жизнь в которых представлялась ему овеянной романтическим ореолом первозданной красоты, чистоты и свободы. К тому же он полагал, что там почти не надо будет зарабатывать на хлеб. (далее…)


Баден-Вюртемберг. Фото: Martin Gommel / Flickr.com

— Почему ты меня не учила немецкому, раз взяла за границу, увезла в Германию? – упрекала её Мурка, — я не могу общаться ни с кем. Немая да и только.

— Животные здесь все немые или полунемые, — оправдывалась Аня, казалось бы ничуть не удивлённая тем, что кошка её вдруг заговорила, она словно бы давно подозревала, что это когда-нибудь случится, — ты знаешь, что и собакам тут делают операции на голосовых связках, подрезают что ли, чтобы не так громко лаяли.

— Да они, скорей, хрипят, — подкорректировала хозяйку Мурка

— Да, да, ты права, — обрадованно заторопилась Аня, — хрипят. Но мне-то ещё хуже. Я ж здесь вроде глухонемой, я же ничего не слышу в немецкой речи, все слова сливаются, живу в каком-то незнакомом гомоне. (далее…)

Антрополог предложил детям из африканского племени поиграть в одну игру. Он поставил возле дерева корзину с фруктами и объявил, обратившись к детям: «Тот из вас, кто первым добежит до дерева, удостоится всех сладких фруктов». Когда он сделал знак детям начать забег, они накрепко сцепились руками и побежали все вместе, а потом все вместе сидели и наслаждались вкусными фруктами. Поражённый антрополог спросил у детей почему они побежали все вместе, ведь каждый из них мог насладиться фруктами лично для себя. На что дети ответили: «Обонато».

Разве возможно, чтобы один был счастлив, если все остальные грустные?

«Обонато» на их языке означает: «я существую, потому что мы существуем».

Источник: http://www.facebook.com/photo.php?fbid=38524993150533..

Интервью с Belkastrelka, а точнее – с солисткой этого проекта, Асой Рахмана. Напомню, Belkastrelka – мое недавнее открытие, которое я отнес к жанру «идеальный поп». Дуэт, базирующийся в Джокьякарте, Индонезия. Зовут их Аса Рахмана и Йенну Ариендра. О концепции и музыке этой команды я чуть подробнее писал. А сегодня – мой чат с Асой. О том, как они пишут музыку, как понимать их название, о значении некоторых из их песен (тех, что на индонезийском языке), а также кое-что о жизни в Индонезии.

Глеб Давыдов: Кто пишет тексты песен Belkastrelka? Ты?

Asa Rahmana: Большинство из них – да. Кстати, на новом альбоме уже не будет англоязычных песен, все песни будут на бахаса, индонезийском языке.

Глеб Давыдов: Йенну Ариендра пишет музыку, а ты тексты и поешь?

Asa Rahmana: Да. Я тоже пишу музыку, но основную музыкальную часть пишет он.

Глеб Давыдов: А кто-нибудь еще принимает участие в процессе?

Asa Rahmana: В некоторых песнях принимают участие другие музыканты и литераторы.

Глеб Давыдов: Почему вы решили отказаться от английского на новом альбоме?

Asa Rahmana: На самом деле писать песни и петь на английском – это гораздо проще. Серьезно. Множество инди-музыкантов выбирают английский – независимо от того, понимают ли они его. Наш новый альбом будет называться «bela bangsa», что означает «Защищая свою нацию» (на русский можно также перевести как «Гражданская оборона», — Г.Д.) Мы хотим двигаться вперед, прогрессировать, развивать свои способности, и написание текстов на бахаса для нас своего рода вызов.

Глеб Давыдов: Считаете ли вы свои тексты поэзией? Или это просто тексты для песен?

Asa Rahmana: Я называю это стихи для песен. Кстати, для некоторых песен, например, для «Lirik untuk lagu pop» мы использовали стихи уже существовавшие раньше. Эта песня написана на слова легендарного индонезийского поэта Спаради Джоко Дамоно.

Глеб Давыдов: Да? Это одна из моих любимых песен у вас. О чем она? Я не понимаю ни слова, но песня очень эмоциональная, похоже на песню человека, который прыгает с высокой скалы, с обрыва, но вместо того чтобы упасть вниз, он летит все выше и выше, что-то в этом роде. Для поп-музыки это довольно глубокие и сильные эмоции…

[audio:https://www.peremeny.ru/BlogSounds/10%20-%20Lirik%20Untuk%20Lagu%20Pop.mp3]

Asa Rahmana: «lirik untuk lagu pop» переводится как «Лирика для поп-песни». Это довольно абстрактные стихи.

Твой взгляд это плач капель дождя, скользящих по шипам розы (как пронзителен!);
Твой голос это парение птичьего пера (как тих!)

Это отрывок из песни… да, она полна глубокого чувства, подобна влюбленному в состоянии транса. Стихотворение неоконченное, очень романтичное, с множеством красивых слов, обычно тексты для поп-песен пытаются сделать именно такими. С другой стороны это как притча. Когда я в первый раз читала эти стихи, я спонтанно запела. Это было совершенно естественно, так и получилась эта песня. Она ни о чем. Просто это самые красивые слова для поп-песни, когда-либо написанные. (далее…)

15 апреля 1843 года родился писатель Генри Джеймс

Генри Джеймс, ок. 1900 года, фото: William M. Vander Weyde

Странно сложилась судьба Генри Джеймса в России. При жизни (то есть до революции) его периодически переводили и печатали в толстых журналах. А вот из культурного обихода советского читателя Джеймс оказался выключен напрочь. Все-таки в мотивах действий советской цензуры было что-то мистическое. Понятно, когда запрещались откровенные антисоветчики, вроде Оруэлла или скандального автора «Возвращения из СССР» Андре Жида. Ну, или всякие там модернисты-авангардисты. Но какое все это имело отношение к аполитичному Джеймсу, благополучно умершему в разгар Первой мировой войны? Произведения этого «английского (вернее, англо-американского) Тургенева» были просто созданы, чтобы занять свое место в книжных шкафах советских интеллигентов где-нибудь между собраниями сочинений Диккенса и Голсуорси. Однако только в 70-80-е годы на русский перевели пару томов повестей и рассказов и три романа. И все.

К настоящему моменту положение не слишком изменилось. То, что существует на русском – капля из колоссального творческого наследия писателя. (За свою долгую жизнь он написал 20 романов, свыше ста рассказов, пьесы, сотни критических статей, три тома воспоминаний и путевые заметки. Одних писем насчитывается около 15 тысяч – полное их издание только начато.) Говорят, что Джеймса трудно переводить. Это действительно так – позднего Джеймса и читать-то трудно, в англоязычной литературе по сложности стиля он даст фору разве что Джойсу. Но ранние его вещи написаны достаточно простым и прозрачным языком. В общем, ничего не понятно. Как выразился один биограф, с Джеймсом просто никогда не бывает.

В англоязычном же мире второе десятилетие продолжается «ренессанс Джеймса». Автор, при жизни никогда не пользовавшийся массовой популярностью, считавшийся «писателем для писателей», издается и переиздается. Большинство его произведений экранизированы, некоторые – не один раз, на основе повести «Поворот винта» Бриттен написал оперу. В 1972 г. завершилось издание сверхподробной, пятитомной биографии, написанной главным специалистом по Джеймсу – Леоном Иделем, но с тех пор появилось много новых исследований. Джеймс оказывается героем художественных произведений – он мелькает на страницах Тома Стоппарда и Кэрол Оутс. 2004 г. стал настоящим годом Джеймса – вышло сразу несколько посвященных ему романов: «Мастер» Колма Тойбина, «Автора! Автора!» Лоджа, не говоря уже о букеровской «Линии красоты» Алана Холлингхерста, герой которой пишет диссертацию по Джеймсу. (далее…)