23 апреля 2017 г. умер Олег Давыдов. Его последняя книга «Шаманские экскурсы» начала писаться как продолжение проекта «Места силы», а вскоре переросла в нечто иное. Однако первые экскурсы были своего рода мистическим итогом странствий Олега по России. Перечитаем их.

455 лет назад, 23 апреля 1564 года родился Шекспир. Дмитрий Степанов рассматривает Гамлета как героя нашего времени. Времени, которое вполне может быть описано цитатами из «Гамлета».

«Относиться к самому себе серьезно означает отождествляться с самим собой, а это исключает способность наблюдать себя со стороны, а наблюдать себя со стороны можно только при раздвоении личности, тогда одна твоя половина действует, а другая следит за ней, анализирует и оценивает ее поведение. Но тогда тот ты, который следит, уже не совсем тот ты, который действует, вас как бы двое. А как можно относиться серьезно к тому, кто уже не совсем ты?»
*
«Подлинно то, что происходит внутри человека, происходящее вне его нельзя считать подлинным в высшей мере…»
К. Каспер, «Ода утреннему одиночеству, или жизнь Трдата».

Пролегомены

Не следует перечитывать понравившиеся книги, как нельзя возвращаться спустя много лет туда, где ты был счастлив — вместо возвращения утерянного времени тебя подстерегает — скука.

Я нарушил эту заповедь сырым декабрьским утром, раскрыв последнюю книгу В. Набокова «Лаура и ее оригинал» — когда-то осилил ее с трудом, сделал несколько поспешных выводов, и вот теперь — опять… (далее…)

Памяти великого поэта-переводчика

Еще в мои студенческие годы в сборнике лирики Николауса Ленау я прочел стихотворение «Смотри в поток».

Впечатление было таким сильным, что я невольно заинтересовался: кто же возродил немецкий подлинник в прекрасных русских стихах? Я отыскал в конце книги имя этого переводчика — Вильгельм Левик.

Признаюсь, это был первый в моей жизни случай, когда я задумался о роли и личности посредника в нашем общении с зарубежной поэзией. И с тех пор я понимаю почему, при обсуждении публикаций зарубежной поэзии наряду с именами иноязычных авторов, как правило, называют имена их русских интерпретаторов. Более того, иногда ищут работы именно такого-то переводчика, и это, бесспорно, высшее свидетельство его заслуг и признания читателей, завоеванного талантом, трудом и требовательностью к себе.

Таких корифеев поэтического перевода совсем немного, и один из них — Вильгельм Левик. (далее…)

Просвещение — слово-то какое! Просве-щщение, запре-щщение. Посконное, пылью пустых книжных полок пахнущее.

Департаментом, совиными крылами, беликовыми, наро-дико-образом пахнет. Понедельником.

Но ведь и Прокоповичем пахнет тоже, облупленными башмаками с пряжками Михал Василича на Моховой и Кантемиром пахнет.

Пахнет двумя томами малой французской энциклопедии, на послевоенные копейки купленными моей героической тёткой, в семнадцать лет ушедшей с румынским языком на Таманский фронт.

И еще раньше… по дороге на Бугры, в пыли Боровского шоссе ветер шевелит страницы большой книги со следами тележных колёс, той самой, выброшенной из высоких окон пустого дома Обнинских.

Там теперь другой город. Обнинск. Другие времена.

Отчего же рецензия известнейшего писателя Адама Гопника, — постоянного автора журнала The New Yorker: — на две книги американских авторов, приводимая здесь в сокращении, так деликатно касается темы французского Просвещения? Оттого что упоминание «Академии Ортодоксии», как величают теперь в академиях Нового Света движение Просвещения — предтечу американской демократии — взывает у академиков «нового феминизма» резкое неприятие как виновного во всём, что произошло в мире мысли и чувств в предыдущие три столетия.

Но за Дидро обидно! (далее…)

Если вслушаться в щелчки поленьев при колке дров: ясен-неясен шум топящейся печки, если вслушаться в щелчки при колке сахара — чувствуешь сладость чая.

Что происходит с поэтической строкой, когда она записана на бумаге? — Как правило, ничего. Тогда запись — откладывание про запас чтения стиха вслух. Или про себя. Но ведь запись — это переложение в другую знаковую систему, перевод, и, как перевод — необратима. Ассигнации вместо золота. Денатурат.

Записанное слово склонно распадаться: Конь и як — ресторанчик в Е-бурге. Да и сам Е-бург или Катер е — тоже такого рода распад. Это игровое начало рекламы: обратить внимание на слово, зашевелить язык. Что-то детское.
Это деление и сложение запускает в ход глупейшую дисфункцию языка: над-ругательство над словом. Если понять это как самоцель: коверканье в ожидании. Чего? (далее…)

Наблюдение или оценивание возможны с той или иной — с какой-то — позиции.

Соответственно, мы можем наблюдать лишь до тех пор, пока позиция, с которой мы наблюдаем, — наша. Пока у нас ее не заберут. А такое иногда случается. Речь идет о случаях, когда мы, формально воспринимая что-то извне, в действительности оказываемся внутри воспринимаемого нами как его продолжение, как что-то, с ним неразделимое.

Такое может произойти при прослушивании музыки, при лицезрении природного пейзажа, при приобщении к некоей самоценной жизни etc.

Имеется такое, рядом с чем вообще нет площадки для его наблюдения. Казалось бы, мы вот только что имели, на чем стоять, но случилось соприкосновение с красотой, и нам уже попросту негде разместиться, чтобы быть рядом с ней. Красота проникает внутрь созерцающего ее, заполняя его собой, после чего ни о каком созерцании кем-то чего-то говорить уже не приходится. Нет наблюдающих красоту — есть приобщенные к ее бытию.

Выражаясь более прозаично, Целое, оставившее кого-то снаружи наблюдать его, уже не может быть Целым. Иными словами, место или позиция, на которых мог бы расположиться наблюдатель Целого, всегда занято. Занято самим Целым. (далее…)

1. Отторгнутое понятие

Вы заметили, что из речевого обихода исчезли слова «значительность» и «значительный»? Люди среднего возраста благополучно их забыли, а для молодёжи эти понятия и вовсе не существовали. И массового человека это вовсе не печалит. Если не имеешь представления о ценности золота, потеря золотого слитка не очень-то и огорчит.

Чтобы осознать легковесность современной культуры, я попытаюсь напомнить и заново осмыслить отвергнутое ныне понятие «значительности», без которого не обходились гуманитарии двух предыдущих столетий.

«Значительность» понималась ими как мера нравственно-интеллектуальных достоинств — и человека, и произведения искусства, и поступка. Отсчёт вёлся и вверх и вниз от нуля, а в качестве такового неосознанно принимали заурядность, обыденность, поверхностность.

В своё время Дмитрий Мережковский немало писал о нижней и верхней «безднах». Резон в его представлениях явно есть, но вместо велеречивых двух «бездн» я предпочту более простые слова — «глубина» и «возвышенность». Так вот, и в искусстве, и в философской мысли значительность определяется глубиной постижения основных явлений и свойств человеческого бытия — таких, как жизнь и смерть, добро и зло, любовь и ненависть, красота и уродство и тому подобное. (далее…)

ОКОНЧАНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ

Однако даже в советское время, когда приветствовалось социальная направленность искусства, тезис Белинского подвергался сомнению.

«…образы Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны овеяны глубокой и нежной поэзией, красотой человечности. В них есть нечто столь чистое и возвышенное, что трудно отделаться от впечатления, что они несут в себе глубокую правду человечности, освещающую и освящающую и все, их окружающее; ибо они никому не делают зла, ибо они любовно и бережно относятся к людям… ибо они как бы слиты с щедрой и прекрасной природой, близкой им… подобно (…) тому, как — по древней мечте человечества — люди жили в раю… «Старосветские помещики» — это, собственно, повесть о любви… главный эпизод сюжета повести — о любви Афанасия Ивановича после смерти любимой… Афанасий Иванович… поднимается здесь уже к высотам трагизма… и через пять лет его горе так же неутешно и возвышенно: «… он сидел бесчувственно, бесчувственно держал ложку, и слезы, как ручей, как немолчно точущий фонтан, лились, лились ливмя на застилавшую его салфетку»». (Г. Гуковский. Реализм Гоголя. Гл. II.)

Итак, «Старосветские помещики» — это повесть о любви. Потому-то герои и живут тихой безмятежной жизнью, чтобы ничего не отвлекало их от любви друг к другу, которая и есть содержание их жизни. Поэтому у них нет детей.

Они находятся в раю. Однако после смерти супруги Афанасий Иванович из этого рая изгоняется. Жизнь его теряет смысл и превращается в муку, от которой избавляет только смерть. Заметим, что это естественный порядок вещей в случае настоящей высокой любви, когда весь смысл жизни заключен в любимом человеке: один из супругов, как правило, умирает раньше другого. (далее…)

О книге: Жан Жене «Рембрандт» / Пер. с фр. А. Шестакова. М.: Ад Маргинем Пресс; Музей современного искусства «Гараж», 2019.

Чтобы не растерять чувства удивления перед живописью, нужно смотреть на нее глазами дилетанта.

Жене пишет:

«Одно дело — выяснить что-либо аналитическим путем, и совсем другое — постичь то же самое в результате внезапного озарения».

Итак, медленно перемещаться от картины к картине. Просто всматриваться, не требуя ничего большего. Бродить по залам галереи, пока не закружится голова. Только тогда мы оставляем шанс озарению. В такую минуту можно обнаружить, что «рукав в “Еврейской невесте” — это абстрактная картина». И какая разница, если кто-то уже замечал это раньше?

Русское издание «Рембрандта» довольно точно воспроизводит книгу, недавно вышедшую во Франции. Между прочим, в подготовке оригинального издания участвовал Филипп Соллерс, когда-то публиковавший эти тексты в Tel Quel. Верстка одной из статей действительно вызывает ассоциации с (пост)структуралистским авангардом, хотя едва ли Жене всерьез интересовала подобная рифма, это слишком личные записи. Однако прием параллельного набора двух эссе, которые по мере погружения в чтение начинают обнаруживать взаимосвязи, в свое время увлек Жака Деррида, заимствовавшего у Жене эту раздвоенную форму для нескольких философских текстов. (далее…)

ОКОНЧАНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ

«Fire walk with me»

Twin Peaks — мифопоэтическая топонимика, знаменующая двумирность, здесь налицо — городок в лесу. Лес — традиционное место инициаций; в мифологических и фольклорных текстах он часто предстает как «иной мир» или место, где находится вход в царство смерти.

Таким лес предстает в «Божественной комедии» Данте (этот зачин Inferno вполне может быть предпослан истории Дейла Купера):

Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!
Так горек он, что смерть едва ль не слаще.
Но, благо в нем обретши навсегда,
Скажу про все, что видел в этой чаще.

Как отмечала в своей работе «Поэтика страшного: мифологические истоки» Е. С. Ефимова, исследовавшая тексты быличек, отразивших опыт соприкосновения человека с «потусторонним», русского населения Сибири, «в мифологических традициях большинства народов «лес» противопоставлен «дому», «селению», как «чужое» — «своему», «смерть» — «жизни».

Лес окружает мир мертвых, здесь обитают духи-хозяева и особые божества, связанные с представлениями о смерти, здесь происходят обряды инициации… Лесной мир, в котором оказываются герои былички, несовместим с реальным, обыденным миром. Это параллельное пространство, границу которого человек преодолевает незаметно для себя. Тот реальный лес, где ведутся поиски заблудившегося, не равен мифологическому лесу, в который он перемещается, оказавшись во власти лесного духа. Мифологический лес — мир потусторонний… Мир лешего сродни миру зазеркалья, попав в него, «живой» сбивается с пути, начинает плутать, путать правое и левое, север и юг. В быличках рисуется образ заколдованного места, концентрирующего все свойства «чужого» пространства». (далее…)

Писать возможно только однобоко. Только избирая позицию. Одну.

Если же писать, учитывая многие позиции, то получится многомудро и скучно.

Это как Инь и Ян. В нашем мире возможны только они. В противоборстве.

Правда, Инь может содержать капельку Ян, а Ян капельку Инь, но не больше.

Если же Инь растворится в Ян, или Ян в Инь, или оба одновременно (чтобы никому не было обидно) кинутся растворяться друг в друге, то получится такая тягомотина. Как конфета тянучка, которая липнет к зубам, и никак от неё не избавишься.

Но это только в человеческом мире.

В божественном Инь и Ян слиты, и в этом есть гармония и красота.

Отсюда: красота и гармония в божественном плане есть тягомотина в человеческом. Как слишком длинная проповедь.

Сидишь, глазоньки смыкаются, дремлешь. (далее…)

Если уж говорить о знаменитостях, то о лучших из них. Таких, например, как N и Z.

Уже в молодости N собирал небольшие залы, но настоящий успех пришел к этому музыканту после того, как на него обратили внимание продюсеры. Вскоре N перестал подрабатывать слесарем, поскольку начал получать неплохие гонорары за свои выступления и пластинки. Он переехал жить в столицу, а затем случилось ожидаемое многими экспертами событие — он получил самую престижную премию в музыкальном бизнесе. Он завоевал ее и в следующий год, и еще два раза. N купил себе большой дом, который всегда был полон друзей — разных выдающихся и известных людей. Его пригласили на центральное телевидение — вести еженедельную передачу, которая также, все время пока он ее вел, пользовалась большим успехом. А еще он установил мировой рекорд по количеству зрителей, пришедших на музыкальный концерт. Разумеется, все эти достижения были вполне заслуженны, ведь его песни не покоряли разве что самые черствые сердца.

О чем он пел? И, кстати, почему мы назвали его лучшим из знаменитостей? Сейчас это станет ясно, ведь именно затем мы переходим к его творчеству.

Главный герой практически всех его песен — бедный музыкант, которому не удалось покорить вершин. Однако он играет и поет не ради успеха, а чтобы дать прозвучать тем гармониям, что улавливает его метафизический слух. Обычно в песнях N описывалось, как этот музыкант одет — в старую затертую одежду, в каком состоянии его музыкальный инструмент — скрипящий, раздолбанный, затем сообщалось, что он все равно бодр и весел, и будет следовать своему призванию до конца, а состоит оно в том, чтобы отдаваться музыке — тем мирам свободы и гармонии, которые проявляют себя через правильно расставленные звуки и их сочетания. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ

Сэлинджер в Лимбе

Если Франц Кафка посвятил свою жизнь изображению возможного через невозможное, другой выдающийся художник ХХ столетия попытался выразить невозможное — собственный инфернальный опыт, приобретенный во время войны, — посредством возможного — простой истории подростка с Madison Ave.

В одном из рассказов Джерома Дэвида Сэлинджера присутствует прекрасная метафора всего его творчества. Герой истории сержант Икс, в котором угадывается alter ego самого Сэлинджера, любил перечитывать надпись на форзаце книги, принадлежавшей арестованной им немке. «И вот сегодня, вернувшись из госпиталя, он уже третий раз открывал эту книгу и перечитывал краткую надпись на форзаце.

Мелким, безнадежно искренним почерком, чернилами было написано по-немецки пять слов:

«Боже милостивый, жизнь — это ад».

(далее…)

Ранджит Махарадж родился в Бомбее 4 января 1913 года. В возрасте 12 лет он встретил своего мастера, Сиддхарамешвара Махараджа, великого гуру своего времени (он был также гуру Нисаргадатты Махараджа).

Ранджит не начинал учить вплоть до 70-ти лет, когда в 1983 году все больше и больше ищущих стали обнаруживать в нем Мастера. Его учение неразрывно связано с учением Сиддхарамешвара, отличающимся простотой и прямотой языка.

Особенность учения Ранджита Махараджа в его радикальной позиции и прямоте: «Все есть иллюзия, «я» есть иллюзия, поэтому что бы «я» ни делало — это тоже иллюзия». Он не даёт никакого метода, чтобы улучшить иллюзию, а только вновь и вновь указывает на ее иллюзорную природу. Иногда его высказывания столь бескомпромиссны, что это может оттолкнуть неподготовленных ищущих, однако правда в том, что он всегда говорил с позиции Абсолюта, и не признавал никакой реальности за тем, что только кажется реальным. (далее…)