«Шекспир является в эстетике Гегеля каким-то удивительным эпилогом к античности». Георг Лукач
Загадка «Гамлета»
Конечно, сейчас каждый знает, о чем «Гамлет».
Дядя убил папу Гамлета и женился на его матери. Гамлет прикинулся сумасшедшим и, немного затянув дело своей нерешительностью, убил дядю. При этом, правда, сам погиб, наткнувшись на отравленный клинок. Был там и дух отца Гамлета, который и рассказал сыну правду.
Но вот еще сто лет назад эта пьеса Шекспира считалась загадочной. И в том были свои резоны. К примеру, давно подмечено: разве Гамлету чем-то помогло, что он прикинулся безумным? Нет. Наоборот, это насторожило его дядю короля Клавдия, и тот, произнеся «Я не намерен терпеть, чтоб он бродил тут со своим безумьем» (здесь и далее перевод мой), отсылает племянника в Англию с письмом, в котором просит английского короля казнить Гамлета. Гамлет, избежав смерти, возвращается и даже продолжает говорить о своей болезни, но Клавдий тут же подстраивает ему дуэль с отравленными клинком и вином, на которой Гамлет погибает. Вы думаете, Шекспир этого не понимал? (далее…)
Превратности судьбы романа Олега Давыдова «Кукушкины детки», о которых мы писали не так давно, продолжаются. Так, в силу некоторых юридических причин, на днях полностью изменилась обложка недавно изданного романа. Новая обложка выглядит так:
Роман с новой обложкой уже доступен для приобретения в электронном и бумажном форматах в магазине Ridero, а в начале октября появится и в еще нескольких интернет-магазинах.
Виды искусств вполне могли бы завидовать друг другу. Скульптура в отличие от книги сразу предъявляет себя целиком — с ней сталкиваешься, а не знакомишься постепенно. И разве что выставочные заграждения напоминают о необходимости не приближаться слишком близко. Но изваяние все равно мгновенно захватывает в свои объятия, и требуется определенное усилие, чтобы отвести взгляд или сосредоточиться на деталях. И вот уже — в нарушение музейных табу — я украдкой прикасаюсь рукой к ребристой поверхности и, хочется верить, чувствую крохотную, может быть, одну тысячную часть вдохновения скульптора. Во всяком случае именно так было с одной из застывших в движении фигур Джакометти, к которой — вопреки хорошим манерам — мне, словно недоверчивому Фоме, однажды удалось притронуться. Впрочем, все знают и то, что эти «сразу» и «целиком» обманчивы даже в случае барельефа, а чтобы действительно увидеть скульптуру, нужно обойти ее со всех сторон. Часто она меняется прямо на глазах, из мрачной превращается в надменную или даже — насмешливую, а иногда каждый шаг усугубляет первое впечатление: не изменяет, а расширяет его. Нередко к скульптуре нужно вернуться спустя какое-то время, и это уже напоминает перечитывание книги. (далее…)
Василиса Б. Шливар. Картины абсурдного мира в прозе Владимира Казакова. Белград: Издательство филологического факультета Белградского университета, 2022. 256 с.
Крайне радостно, что о Владимире Казакове (1938 – 1988), утонченном стилисте, авторе самобытнейшей прозы, драматургии и поэзии, наследнике русского авангарда (общение с А. Крученых и Н. Харджиевым он ценил и воспринимал как своеобразное посвящение), до сих пор остающемся на периферии читательского и исследовательского внимания, появилась полноценная монография. Симптоматично, что написана она в Сербии – а еще и на русском языке: мне давно уже кажется, что сербы зачастую больше ценят и любят русскую культуру, чем мы сами (в Белграде, скажем, в центральных книжных магазинах можно увидеть на витринах новые переводы прозы К. Леонтьева – где, кроме букинистов и старых антресолей, можно найти ее у нас?). (далее…)
Дэвид Кинан. Эзотерическое подполье Британии. Как Coil, Current 93, Nurse With Wound и другие гениальные сумасброды перепридумали музыку / Пер. с англ. И. Давыдова. М.: Индивидуум, 2021. 400 с.
Не будем вилять, толочь философский камень в холодной воде — книга совершенно восхитительная. И если даже вы не фанат Дженезиса Пи-Орриджа, Дэвида Тибета и перечисленных в названии групп, — которых еще к какому направлению отнести спорить можно, что это — даркфолк, постпанк, постиндастриал, нойз, психоделика, авангард, dark ambient или просто темная волна авангардной музыки. Шотландский журналист и прозаик в дополненном, кстати, издании своей книги расскажет целую историю субкультурного Лондона длиной в несколько десятилетий. С ее трансгрессивными успехами и жёсткими обломами, весёлыми приколами и чем только не. Пристегнитесь, будет интересно, нырять придется глубоко. (далее…)
Нацухико Кёгоку. Лето злых духов убумэ / Пер. с яп. А. Григорян. Москва: Эксмо, 2022. — 608 с. — (Tok. Национальныи бестселлер. Япония)
История этой книги началась с того, что почти тридцать лет назад молодой – а уж по японским меркам и подавно! – автор Нацухико Кёгоку заявился в одно из самых престижных японских издательств «Коданся» с рукописью мистического детектива, где мистики и ужасов едва ли не больше, чем детектива. Еще и называлось еще это довольно вычурно – «Лето убумэ» — с прямой отсылкой к японскому фольклору, то ли птице, то ли деве, то ли видению: злой дух, тело его до пояса в крови, и норовит он(а) похищать младенцев. Этакий злой сирин-гамаюн-алконост, если ориентироваться по межам межкультурных аналогий. (далее…)
К 350-ЛЕТИЮ ПОСЛЕДНЕГО РУССКОГО ЦАРЯ И ПЕРВОГО РУССКОГО ИМПЕРАТОРА
Когда-то Пушкин поэмой «Медный всадник» задал вектор отношения к Петру I – не столько как к исторической личности, тем более не как к человеку, сколько как к «чистому воплощению самодержавной мощи» (В. Брюсов) в изваянии. И многие из тех, кто в Серебряном веке обращался к этому образу, следовали заданному вектору, в том числе — участники группы «Скифы» (о группе см. Виктория Шохина «“Варварская лира” и Запад»). (Отдельный вопрос – о влиянии на умы романа Мережковского «Антихрист (Пётр и Алексей)», 1904).
Глядя на Петра I сквозь произведения искусства — скульптуру Фальконе и пушкинские стихи, — «скифы» часто воспринимали его как мистического актора настоящего и — будущего. И обращались к памятнику с претензиями, просьбами, упованиями… Так, во 2-м сборнике «Скифов» (вышел в декабре 1917-го, но датирован 1918-м годом) было опубликовано «Слово о погибели Русской Земли» Алексея Ремизова. Оплакивая душу России, погубленную Октябрьской революцией, он взывает к Безумному ездоку — читай: к Медному всаднику. Называет Императора своим братом и выражает веру в его пришествие и помощь: «Русский народ, настанет Светлый день. Слышишь храп коня? Безумный ездок, что хочет прыгнуть за море из желтых туманов, он сокрушил старую Русь, он подымет и новую, новую и свободную из пропада». Петр I здесь – воплощение порядка, самоё государственность, что только, по мысли Ремизова, и может теперь спасти Россию, вернуть ей душу – Русь. (далее…)
…нашей душе несвойственна эта среда, она не может утолять жажды таким жиденьким винцом: она или гораздо выше этой жизни, или гораздо ниже, — но в обоих случаях шире. Александр Герцен
Над нами варварское небо, и все-таки мы эллины. Осип Мандельштам. 1918
Оды варварам
В воздухе Серебряного века витала, постепенно сгущаясь, идея о варварах, обладающих свежей силой, мощью, энергией; они придут и уничтожат одряхлевший старый мир, прежде всего Европу. Поэты ждали и призывали этих благородных варваров, не тронутых западной цивилизацией. А то и отождествляли себя с варварами. Это могли быть гунны, номады, скифы – неважно, любые «низшие стихии», если воспользоваться выражением Владимира Соловьёва. О низших стихиях пели Бальмонт, Брюсов, Вяч. Иванов, Гумилёв…. Так что возникновение группы под названием «Скифы» в 1916 году было откликом (возможно, даже несколько запоздалым) на дух времени. (далее…)
В одной из сцен романа «Идиот» князь Мышкин, размышляя о письмах Настасьи Филипповны, ставшей в юные годы жертвой опеки помещика Тоцкого (явная ассоциация с другой жертвой — девочкой из детства Достоевского), забывается тяжёлым сном, лёжа на кушетке: «…ему опять приснился тяжёлый сон, и опять приходила к нему та же «преступница». Она опять смотрела на него со сверкавшими слезами на длинных ресницах, опять звала его за собой, и опять он пробудился, как давеча, с мучением припоминая её лицо. Он хотел было пойти к ней тотчас же, но не мог…»
В этом сновидении присутствует устойчивый сюжет ночных кошмаров Достоевского, отражённый, в частности, и в «Сне смешного человека»: испытывая ужас («тяжёлый сон»), он видит страдающую девочку, взывающую о помощи, просыпается и пытается найти её.
За сценой сновидения следуют рефлексии самого Достоевского о странных и кошмарных снах: (далее…)
Интересно, что «программное» произведение Достоевского, в котором предельно сконцентрированы все главные мотивы его творчества, носит название «Сон смешного человека». Юрий Карякин был безусловно прав, когда отмечал: «В «Сне» — все основные идеи, темы, образы, все голоса основных героев Достоевского. Почти сплошь раскавыченные самоцитаты… «Сон» — как бы мозаика из всех прежних произведений Достоевского (и даже отчасти — из будущих)».
Визионерский рассказ посвящен самому мрачному вечеру смешного человека, раздавленного простой обыденной мыслью о том, что в нашем мире всем всё равно. Несуразный герой настолько раздавлен этой мыслью, что решает в этот вечер покончить с собой. (далее…)
Аристотель был первым мыслителем, приблизившимся к разгадке тайны психологии искусства. Его понятие «катарсиса» могло бы стать ключом к анализу эстетической реакции, если бы само не стало загадкой для последующих поколений философов и психологов, бьющихся над данной проблемой. В своей работе «Вдохновение и катарсис. Интерпретация «Поэтики» Аристотеля» Т. Бруниус привел широкий спектр всевозможных толкований аристотелевского понятия, отметив, в частности, что, если XV век дал около десятка таких интерпретаций, то прошлое столетие увеличило их количество до полутора тысяч.
В психологию понятие катарсиса ввел Иозеф Бройер, вводивший своих пациентов, больных истерией, в гипнотическое состояние, в котором те вспоминали о своих травматических переживаниях, что приводило к бурному излиянию чувств, после которого наступал душевный покой. Со времени экспериментов Бройера в психологии — будь то психоанализ Фрейда или школа Выготского — установилось представление о катарсисе как об эмоциональной разрядке, об очищении от аффектов. (далее…)
Ключ к творчеству Достоевского кроется в его словах о Некрасове:
«Это именно… было раненое в самом начале жизни сердце, и эта-то никогда не заживавшая рана его и была началом и источником всей страстной, страдальческой поэзии его на всю жизнь».
В этом высказывании о другом авторе Достоевский в полной мере выразил собственную психологию творчества. Источником его «страстной, страдальческой поэзии» являлось его «уязвленное сердце», рана, нанесенная ему в самом начале его жизненного пути. Никогда не заживавшая и кровоточащая, она питала все его творчество. Ее кровью исполнено большинство текстов Достоевского, понять которые просто невозможно без сознания этого источника его вдохновений.
Как говорил тот же Ницше: «Пиши кровью, и ты узнаешь, что кровь есть дух. Нелегко понять чужую кровь…» (далее…)
Спустя полвека после смерти Достоевского характернейшая особенность его поэтики — его визионерское косноязычие, противоречивость и парадоксальность его письма — были осмыслены совершенно иначе. Свое классическое ныне исследование поэтики Достоевского Михаил Бахтин начал с очевидной констатации:
«При обозрении обширной литературы о Достоевском создается впечатление, что дело идет не об одном авторе-художнике, писавшем романы и повести, а о целом ряде философских выступлений нескольких авторов-мыслителей — Раскольникова, Мышкина, Ставрогина, Ивана Карамазова, Великого Инквизитора и др. Для литературно-критической мысли творчество Достоевского распалось на ряд самостоятельных и противоречащих друг другу философем, представленных его героями…
Множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний, подлинная полифония полноценных голосов, действительно является основною особенностью романов Достоевского».(далее…)
Что может быть общего у двух столь разных мыслителей, как Федор Михайлович Достоевский и Карл Густав Юнг? Если подходить к анализу их текстов предельно рационально, в контексте какого-нибудь «точного …ведения», — ничего общего. Совершенно различные судьбы, отразившиеся в абсолютно несхожих текстах.
И все же есть нечто, объединяющее страстного русского писателя и отстраненного швейцарского психолога, а именно — их образ творчества, сновидческий и визионерский, резко отличающий Достоевского и Юнга от основной массы их современников. Не будет большим преувеличением назвать Достоевского главным визионером XIX века, Юнга же — главным сновидцем века XX.
Визионерская общность их творчества в полной мере проявляется в отражениях образности Достоевского в «черном зеркале» аналитической психологии Юнга. Петербургский мастер создавал свои шедевры в доаналитическую эпоху. Цюрихский психиатр был малознаком с творчеством Достоевского. Поэтому ни о каком прямом влиянии одного на другого здесь не может быть и речи. Тем интереснее эта «игра теней». (далее…)
НАЧАЛО ПУБЛИКАЦИИ РИБХУ ГИТЫ — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА — ЗДЕСЬ.
Внимание! На «Переменах» опубликованы Предисловие и первые девять глав «Рибху Гиты». Чтобы прочитать ее полностью, вы можете купить ее в электронном или бумажном (мягкая обложка, клей) вариантах в магазине Ridero. По вопросу приобретения книги в твердой обложке (шитый переплет) пишите на адрес admin@peremeny.ru
Глава Девятая
9.1
Слу́шай, Нида́га, наставле́ние ре́дкое
о то́м, кто зовё́тся «свобо́дным от те́ла».
То́т, кто не ду́мает о то́м, от чего́
он отрё́кся, зовё́тся «свобо́дным от те́ла»
9.2
Только Бра́хман, недви́жное Я́, Естество́
за преде́лами фо́рмы, Блаже́нство вне вре́мени,
сам в Себе́ пребыва́ющий, Тишина́ Абсолю́та,
во́т Он, «Свобо́дный от те́ла преде́лов».
9.3
Естество́ всех живу́́щих суще́ств, Суть все́го,
недви́жное Я́, от «свобо́ды» свобо́дное,
от «еди́нства» свобо́дное и́ от «свиде́тельства» —
во́т что «Свобо́дно от те́ла преде́лов».