В 1962 году Горенштейн поступил на Высшие сценарные курсы в Москве и, будучи «курсантом» советского кинематографа, написал легендарный рассказ «Дом с башенкой». «Новый мир» отказал, отнекивался вначале и редакторский коллектив «Юности». Руководитель сценарной мастерской, слушателем которой был Горенштейн, Виктор Сергеевич Розов отдал рассказ напрямую, минуя редакторский коллектив, главному редактору «Юности» Борису Полевому, и рассказ был опубликован. Горенштейн вспоминал, как проснулся однажды знаменитым: рассказ читался «некоторыми именами», его собирались ставить на сцене, экранизировать и многое другое. Однако все начинания с рассказом разваливались. (далее…)
На днях издательство «Перемены» выдвинуло одну из книг «Неудобной литературы», «Кукушкиных деток» Олега Давыдова, на соискание Национальной литературной премии шестого сезона. Регистрационный номер — 104. (Роман опубликован , и сейчас готовится к бумажному изданию по принципу print-on-demand.)
А незадолго до этого меня пригласили принять участие в ток-шоу «Пресс-клуб XXI» на канале Культура. Тема программы — литературные премии. Я не смог побывать на этом важном мероприятии, да особо и не стремился. Потому что примерно представлял себе, что там будет. Соберутся литературные критики, писатели и представители премий и будут нервно обсуждать — кому и зачем нужны литературные премии и что они отражают или не отражают. Вездесущий Александр Гаврилов, как всегда, будет яриться и хорохориться, тщась эдак блеснуть и всенепременно запомниться телезрителям. Кто-то кому-то нахамит (без ощутимых последствий), кто-то скажет правду, но не найдет понимания. Кто-то попытается «поговорить об этом» (в данном случае — о том, почему в этом году «Русского Букера» дали Елене Колядиной)… Ну и так далее. В целом, конечно же, ничего особо нового не прозвучит, да и не затем ток-шоу затеваются…
Посмотрев программу, я убедился, что так оно и произошло. Привожу эфир полностью, посмотреть стоит, если вас интересует, в принципе, тема премий и той роли, которую играют они в современном литературном процессе. Несколько здравых мнений прозвучало. Там даже в эпизодах появляется Сама Елена Колядина (впрочем, остроты, на которую, очевидно, надеялся режиссер, ее появление не прибавило, потому что все те, кто хотел бы сказать ей какую-нибудь гадость, внезапно, конечно же, застеснялись).
Что я думаю о премиях? Случай с Колядиной — пока что, скорее, исключение из правил. Невероятный качественный скачок, когда произведение действительно получило премию заслужено и жюри проявило мужество и сделало все правильно и честно. А вообще к премиям я отношусь прохладно. В идеале они должны быть знаком качества, а на деле у нас, как правило, это действительно междусобойчик. Или (что тоже в корне неправильно) попытка отразить общественное мнение (то есть некую усредненную картину). Такова, например, премия «НОС».
Но нынешний пример Русского Букера — показывает, что система междусобойчика (вариант — угождения «уважаемой культурной публике»), наконец, затрещала по швам. Это верный знак перемен к лучшему!
Поэтому, номинировав «Кукушкиных деток», мы надеемся, что теперь и премия «Большая книга» проявит себя тоже как честная и живая — реальная премия.
«Life is a trip». Совместный проект «Перемен» и коммьюнити . Пилотный выпуск
Фото:
Начавшееся в декабре сильнейшее за последние 50 лет наводнение продолжается. Несколько дней назад в Австралию пришёл новый циклон.
Тувумба. Элис Вуд
Это забавно: мы в Тувумбе 10 лет страдали от засухи, мы даже не могли помыть машины, а теперь дождь идёт с ноября. Всё абсолютно мокрое. Соседские мальчишки Ричард и Кейси целыми днями катались с раскисшего склона на досках для сёрфинга.
Я работаю в маленьком книжном магазине в центре города. Мне не с кем было оставить моего сына Адама, и мы вместе сидели с ним за прилавком. Я читала книгу о китайской еде. Адам – комиксы. «Мама, смотри, водичка», – сказал Адам. Около входной двери была лужица. Я посмотрела в окно. Наш магазин стоял как раз на перекрёстке. Дороги во все стороны были затянуты коричневой водой по щиколотку. Я не испугалась и ни о чём таком не подумала. Это было странно. Я взяла тряпку, вытерла лужу, заткнула щель между дверью и полом. Вечером у меня было свидание, и я собиралась приготовить курицу с мандаринами. Поэтому китайская еда в тот момент увлекала меня гораздо больше, чем лужи на улицах. Я вернулась обратно за прилавок.
Адам прилип к окну. «Мама, водичка двигает машины», – сказал он через некоторое время. Я посмотрела в окно. Вместо дороги была стремительная коричневая река. Вода прибывала. Бежали быстрые и жадные волны. Они как будто заглатывали пространство. Рядом с магазином были припаркованы десять машин. Река схватила одну и потащила вниз по улице, раскручивая и медленно засасывая в себя. Я распахнула дверь, холодный и грязный поток ворвался в магазин. (далее…)
На Переменах опубликованы две главы романа Фарида Нагима «Танжер». Это текст, который, несомненно, можно отнести к категории Неудобная литература. Подробнее о самом романе и о его авторе уже рассказал Валерий Былинский. Могу лишь добавить, что текст этот неудобен не по той причине, что он затрагивает некоторые темы, обычно в большой (особенно русской) литературе табуированные. А совсем по иной причине. Я прочитал пока только несколько глав романа, но уже понял, что дело тут вовсе не табуированности тем. Не поэтому издательства пять лет игнорировали этот текст.
Я уже говорил, когда речь шла о «Цветочном кресте» Елены Колядиной, что Неудобная литература это совсем необязательно неприличная. Скорее уж это такие тексты, в которых живое и стихийное проявилось настолько, что ставит эти тексты как бы над литературой. Причины, по которым издательствам (да и читателям, как недавно выяснилось) не слишком удобно издавать (и читать) такие тексты, изложены отчасти, например, здесь.
Верлен как раз об этом писал в своем знаменитом стихотворении «Искусство поэзии»:
О музыке на первом месте!
Предпочитай размер такой,
Что зыбок, растворим и вместе
Не давит строгой полнотой.
Ценя слова как можно строже,
Люби в них странные черты.
Ах, песни пьяной что дороже,
Где точность с зыбкостью слиты!
То — взор прекрасный за вуалью,
То — в полдень задрожавший свет,
То — осенью, над синей далью,
Вечерний, ясный блеск планет.
Одни оттенки нас пленяют,
Не краски: цвет их слишком строг!
Ах, лишь оттенки сочетают
Мечту с мечтой и с флейтой рог.
Страшись насмешек, смертных фурий,
И слишком остроумных слов
(От них слеза в глазах Лазури!),
И всех приправ плохих столов!
Риторике сломай ты шею!
Не очень рифмой дорожи.
Коль не присматривать за нею,
Куда она ведет, скажи!
О, кто расскажет рифмы лживость?
Кто, пьяный негр, иль кто, глухой,
Нам дал грошовую красивость
Игрушки хриплой и пустой!
О музыке всегда и снова!
Стихи крылатые твои
Пусть ищут, за чертой земного,
Иных небес, иной любви!
Пусть в час, когда всё небо хмуро,
Твой стих несётся вдоль полян,
И мятою и тмином пьян…
Всё прочее — литература!
Виктор Топоров выступил сегодня с блестящей колонкой по поводу блоггерских истерических «бугага» в адрес Елены Колядиной, ее «Цветочного креста» и букеровского жюри. Я уже свое мнение на эту тему высказал. Топоров, в принципе, говорит почти то же, но несколько в ином — литературоведческом — ключе. Стоит . А здесь пара цитат: (далее…)
В 2010 году в издательстве «Вита Нова» (Санкт-Петербург) вышла первая биография Валерия Брюсова (672 страницы, отлично иллюстрированное энциклопедическое издание). Автор этого исследования, Василий Молодяков, в предисловии задается вопросом, почему до сих пор в России не было биографических трудов, посвященных этому великому поэту и литературному деятелю? Ответом на этот вопрос отчасти может служить то, о чем мы говорим на страницах Перемен в рамках проекта Неудобная литература. Брюсов вступил в литературный мир как «неудобный литератор», «декадент» — до революции. И оставался неудобным после революции, уже для Советской власти (хотя он и принял революцию и занимал должности, но в своих стихах не стеснялся иной раз говорить такое, что было властям не очень приятно). Однако в контексте нашего разговора о Неудобной литературе нас сейчас могут заинтересовать скорее первые литературные шаги вождя русских символистов. Коллективные сборники символистов, изданные под его руководством, вызвали в литературном и окололитературном мире начала прошлого века шум и гвалт подобный тому, который сейчас вызывает роман Елены Колядиной «Цветочный крест». Брюсова поливали грязью и ругали очень многие. Потому что все новое и прогрессивное воспринимается широкой публикой и ее литературными жрецами в штыки. За что ругали (и передразнивали) Брюсова? Кто именно? Как и почему? Об этом как раз (а также о некоторых пиар-приемах, которые использовал Брюсов) идет речь в главе четвертой книги Василия Молодякова, глава называется «Искусство быть «Валерием Брюсовым». Издательство «Вита Нова» предоставило нам возможность опубликовать эту главу, что мы и делаем сегодня (с небольшими сокращениями). Ко дню рождения Валерия Брюсова.
Василий Молодяков
«Искусство быть «Валерием Брюсовым»
В 1909 году востоковед-иранист Владимир Тардов, он же поэт и критик «Т. Ардов», опубликовал большую статью «Ересь символизма и Валерий Брюсов», в которой хорошо передал впечатление от дебюта московских декадентов и объяснил, почему реакция на него была именно такой — в русском обществе в целом и среди «тех, кто ищет»:
«В эпоху оскудения и стихийного торжества пошлости <…> появилась вдруг яркая ересь. Пришли какие-то люди, до сих пор неизвестные, стали писать о вещах, о которых нельзя было и, казалось, не нужно было писать, и таким языком, какого до тех пор не слыхали в юдоли толстых журналов. Чувствовалась огромная дерзость: люди давно отвыкли говорить и давно привыкли молчать, а эти странные „мальчишки“ осмеливаются быть свободными. В их бурных песнях, казавшихся такими дикими, звучали трепеты пробужденного тела, радующегося жизни, порывы в неизведанные дали, где могут быть опасности, непосильные для добрых филистеров, святотатственные дерзновения, неоглядывающаяся насмешка над тем, что весьма воспрещается. <…> Было неуважительно, неприлично, главное — неуместно! Встречая в печати эти новые произведения, такие странные, изысканные, подчас неудобопонятные, экзотически причудливые, вызывающе резко звучавшие под нашим серым небом, подобные невиданным орхидеям, вдруг выросшим на почве, где до того произрастала лишь картошка да капуста, вообще хлеб насущный, — обыватель только отфыркивался: какая странная штука! Новая поэзия рождала в нем то же чувство, которое является у него, когда он рассматривает уродца в спирту или читает в газетной „смеси“ про гориллу, обольстившего девицу. <…> Читатель относил эти стихи к симптомам вырождения, называл всех без разбору декадентов маньяками, дегенератами, распространял басни о том, что все они морфиноманы, галлюцинаты, садисты. <…>
В эту пору я познакомился с творчеством Валерия Брюсова. Про него говорили: „А, это — тот, который…“ Вождь и первосвященник декадентов! Я помню, прочитав несколько стихотворений, я закрыл книгу с странным, сложным чувством: хотелось бежать, сесть на поезд, ехать искать его или взять перо, написать ему: „Зачем? Зачем вы это делаете? Зачем смешались так странно в ваших стихах строки, которые живут самодовлеющей таинственной жизнью великих произведений искусства, образы, иссеченные из гранита, вылепленные быстрой рукой из послушной глины, с мертвыми словами, в которых нет души?“ <…> Искусственность, изысканность, не сдержанная самокритикой вычурность, экзотичность — мешали увлечься и полюбить эти стихи».
Издавая первый выпуск «Русских символистов», Брюсов не рассчитывал на скандал. Тоненькая тетрадка, которую никому не известные авторы сами рассылали по редакциям, была обречена на невнимание. Наверное, втайне он надеялся, что поэты, рецензировавшие сборники стихов в журналах, отнесутся к новаторским опытам хотя бы с интересом. Ругательная рецензия «Иванушки Дурачка» в «Новом времени» только подзадорила Валерия Яковлевича: «Конечно, что до меня, мне это очень лестно, тем более, что обо мне отозвались как о человеке с дарованием. Чувствую себя истинным поэтом» (13 марта 1894). Он еще мог «проглотить» грубый отзыв Аполлона Коринфского, молодого, но чуждого «новым течениям» поэта и критика: «Если это не чья-нибудь добродушная шутка, если гг. Брюсов и Миропольский не вымышленные, а действительно существующие в Белокаменной лица, — то им дальше парижского Бедлама или петербургской больницы св. Николая* идти некуда». Точки над i расставила рецензия Соловьева на первый выпуск альманаха: «Общего суждения о г. Валерии Брюсове нельзя произнести, не зная его возраста. Если ему не более 14 лет, то из него может выйти порядочный стихотворец, а может и ничего не выйти. Если же это человек взрослый, то, конечно, всякие литературные надежды неуместны». (далее…)
Я не буду отвечать всем тем, кто продолжает свой жалкий вой в адрес романа Елены Колядиной «Цветочный крест» и, заодно, уже и в мой адрес (этот вой — смесь гогота, лая и скулежа — как я говорил уже, есть симптом взорвавшегося массового сознания). Воющие недолитераторы (все эти «имморалисты», «резусы», «апажи» и прочие «блоггеры»-неудачники с амбициями писателей и журналистов) не говорят, по большому счету, ничего такого, на что можно было бы отвечать. Но поскольку история с «Цветочным крестом» переросла в нечто феноменальное, придется все-таки о ней еще пару слов написать. В контексте «Неудобной литературы». Потому что тут появляется новый вопрос, прямо связанный с этим нашим проектом…
Раньше в Хронике Неудобной литературы речь шла в основном о том, что вот есть такая каста – издатели и редакторы, которые решают: что надо печатать, а что нет, что является хорошей литературой, а что так себе, не имеет особой ценности. Почему? Сообразуясь с какими критериями они принимают решение? Такие вопросы я ставил перед собой, когда начал исследовать эту тему. Опрашивая литераторов, критиков и издателей, я выяснил, что в первую очередь они (редакторы и издатели) исходят из главного и первичного ориентира – «возможность или невозможность продать» (об этом своем открытии и его значении я подробно написал здесь). Что такое «Невозможность продать»? Почему «невозможность»? Ответ: для некоторых хороших книг очень трудно придумать историю-упаковку и объяснить читающей публике, почему эту книжку нужно купить и прочитать. Получается так: публика настолько не готова воспринять некоторые сильные тексты, что ей просто невозможно никакими пиар-средствами объяснить, что этот текст стоящий. В итоге происходит (буквально по Фрейду) вытеснение такого текста на обочину, то есть маргинализирование всего наиболее передового и нового в литературе. Таким образом издатели, редакторы и отчасти критики выполняли роль своего рода заслона, психического вытесняющего механизма, не позволяющего вытесненному материалу вторгнуться в сознание. Что оставалось в литературе? К чему привыкала публика в итоге? Никакого стилистического эксперимента, никакой работы с языком (ну или минимальная), никакого прорыва в трансцендентное – ни божества, ни вдохновенья… Книги, которым легко придумать упаковку, определить их, впарить читателю, не предпринимая усилий что-то там объяснить и как-то читателя ну что ли развить.
И вот на примере «Цветочного креста» мы видим, что издатели-то и редакторы, оказывается, правы по-своему! Правы, что не дают хода таким вещам, к которым публика не готова. Потому что если вытесненное (вытесненные желания, нежелательные воспоминания и прочие комплексы) прорываются вдруг в область сознания (из бессознательного), то получается взрыв. Психика читателя неимоверно страдает. И читающая публика, «как стадо изнасилованных правдой» (дорогой Иммо, это из Волошина), поднимает вой. Срабатывает защитная реакция: пророка начинают побивать камнями.
Подобная история и происходит как раз сейчас с романом «Цветочный крест» Елены Колядиной. Ведь если бы не «Русский букер», то роман никто бы и не заметил, и сидела бы Колядина глубоко в подполье, в бессознательном «Неудобной литературы». Тихо и «не для всех». И ни одно блогнесское животное не обратило бы на нее и на ее текст внимания… Но! Нашлись смелые люди, опубликовали роман в периодике, выдвинули на соискание авторитетной премии. А потом еще и наградили. И вот тут началось: «ну ладно роман… но вот зачем НАГРАДИЛИ!? Вот что больше всего возмущает!» (это основной аргумент «критиков» романа). Правильно, именно это и возмущает. Одних (просто закомлексованных, как верно подметил кто-то в комментах к предыдущему выпуску Хроники Неудобной литературы) задевает «пошлость». (Пошлость? А что это? смотрим этимологический словарь: «от др.-русск. пошьлъ «старинный, исконный; прежний, обычный». Это можно отнести к «Цветочному кресту» в каком-то смысле, но на самом деле нельзя, потому что только формально это некая своего рода стилизация, а по сути – нечто совершенно новое.) Других (недолитераторов) возмущает то, что роман «не только бездарен, но и просто неряшливо написан». Вот уж действительно, большой грех! Верно сказали в комментах (есть же понимающие люди): это всего лишь проявление все той же закомплексованности, только на ином уровне. Сейчас поясню. Однажды я работал в некотором издании, редактором соседнего отдела была выпускница филологического факультета МГУ. Девушка очень милая и приятная, но во всем, что касалось русского языка, она проявляла ужасающую скованность. Потому что она его всю жизнь изучала! Ее научили правильному (нормированному, есть такой термин) русскому языку. И она, будучи отличницей, соблюдала в этом отношении сугубую осторожность! Любое отступление от нормы казалось ей просто преступлением, дерзким насилием над языком… В этом смысле она была крайне закомплексованной и несвободной. Я с ней все время спорил: какое же это насилие, только так ведь язык и живет и развивается – благодаря некоторой легкой деформации, ошибке, вдохновенной вольности.
Вот и про «Цветочный крест» скажу: можно было бы и причесать этот текст, но тогда из него исчезла бы некоторая часть его революционности и самобытности. А то, что этот текст революционный и развивающий язык, позволяющий языку жить дальше – это несомненно. «Цветочный крест» ведь уже сейчас разобрали на пословицы. Текст-мем, вот что написала Елена Колядина. Языческий (от слова «язык») текст-мем. А стадо (будем же отличать стадо от народа!), изнасилованное правдой, скоро умолкнет. Оно ведь такое, в сущности, смирное…
А чем кончилась история с девушкой (моей коллегой)? Ну, в итоге мы с ней… нашли общий язык.
В связи с присуждением Букеровской премии роману Елены Колядиной «Цветочный крест» у многих возник вопрос: а как же на самом деле говорили жители Тотьмы второй половины XVII века? Некоторые утверждают, что мы этого никогда не узнаем. Ну почему же? Очень даже легко узнать. Остались документы. Например, в рукописном отделе петербургской Публичной библиотеки хранится «Дело Устюжского Архиепископского разряда между тотемцем Арефой Малевинским и тотемским дьяконом Михаилом Федотовым об отказе Малевинского жениться на сестре челобитчика, согласно «сговорной записи». К этому делу, относящемуся к 1686 году, присовокуплены 13 любовных писем, которые Арефа посылал тайно сестре дьякона Воскресенской церкви в Тотьме Анне. Об обстоятельствах дела рассказано в предисловии к маленькой книжице, которую тотемский краевед Александр Кузнецов издал в 2004 году в вологодском издательстве «МКД». Цитируем некоторые фрагменты. (Фото Тотьмы — Олега Давыдова.)
«Дьякон Федотов подал жалобу архиепископу Великоустюжскому и Тотемскому Александру, где обвинял Арефу Малевинского в нарушении условий сговорной записи, предъявив высокому церковному сановнику и сам текст: «Се аз, тотемец Арефка Малевинский, дал запись Воскресенскому дьякону Михаилу в том, что мне взять у него, дьякона, сестра ево Анна за себя замуж в нынешнем во 1686-м году, после крещенья в первое воскресение, а буде я не возьму ея за себя и на мне сему дьякону взять заставы пятьдесят рублев. Запись писал я, Арефка, своею рукою 1686 года, августа в 14 день». (далее…)
«Если вы мечтаете стать писателем, но пока издательства вам отказывают, хочу сказать: когда захлапывается дверь, где-то распахивается форточка!» — так еще в 2009 году написала в своем писательница Елена Колядина.
На днях Елена получила премию «Русский Букер» за роман «Цветочный крест», опубликованный в журнале «Вологодская литература» № 7, 2009. Присуждение столь авторитетной премии этому тексту послужило причиной множества разговоров и даже ругани в адрес жюри премии и автора романа. Впрочем, еще до этого решения, во время обсуждения шорт-листа, критики и читатели уже . Цитата: «Цветочный крест» Елены Колядиной — позор «Русского Букера». Так высказался екатеринбургский блюститель нравов и чистоты литературных норм, критик Сергей Беляков. (Жаль, что я не читал всего этого до решения букеровского жюри и ничего не знал о его шорт-листе вообще и о романе Колядиной, в частности; не раз уже говорил я, что за «литературным процессом» совсем не слежу.)
На самом деле, роман «Цветочный крест» — это текст, который по всем приметам можно отнести к тому, что мы тут называем Неудобной литературой. Подчеркну: это так вовсе не потому, что он «неприличный» или «безнравственный» или что-то еще такое, в чем весьма незадачливо обвиняют Елену Колядину и ее текст блоггеры и литературные критики (в данном случае слившиеся в один елейный информационно-фоновый хор). Нет, «неприличное» тут вовсе не при чем (такие категории, как «приличное»-«неприличное» вообще к делу не относятся, оставим их заядлым «моралистам» и «имморалистам»). Неудобная литература это другое. Я уже говорил об этом и повторю: тексты Неудобной литературы это такие, которые просто на шаг впереди всего литературного процесса, всей этой вторичной дружеской копошни. Неудобная литература это книги прогрессивные, задающие высокую литературную планку, настолько высокую, что до нее многой прочей средней лит.братии просто никак не подпрыгнуть — им еще нужно работать и работать, чтобы писать на таком уровне. Поэтому гораздо проще — выть, мол: умертвили русского букера, убили русскую литературу, достигли дна, доложили богу, что с русскими надо кончать…
Или вот еще экспертное мнение из блогов: «Букеровский комитет купили, что ли? ничем другим я не могу объяснить».
Успокаивает, правда, что среди этого нестройного воя раздаются и вполне здравые голоса, например: «О как больных ФГМ (религией) книжка задела! )))». И действительно, задела. Потому что только зомбированные идиоты плюс наиболее коррумпированные и интеллектуально ленивые участники удобного литературного процесса могут не понять, что этот роман – действительно очень хорош.
Перемены однозначно ЗА «Цветочный крест». Это блестящий текст, очень веселый и сильный, по-настоящему народный (пусть даже многие представители народа в лице тех же блогеров и пускают изо рта свою ханжескую пену, называя роман чернушным, — но пена… это ведь симптом, явный симптом болезни тех, кто ее пускает, а вовсе не показатель действительной ценности текста Колядиной; впрочем, есть и ).
Автор «Креста» довольно искусно сталкивает два языковых мира, а значит и два мироощущения (искусственное христианское и естественное народное, языческое), в результате чего рождаются великолепный сюжет и неподдельный комизм (это можно назвать затасканным словом «постмодернизм», но прибавив к этому слову определение «настоящий»).
Мы приветствуем решение букеровского жюри как на редкость для российских лит. премий объективное и не коррумпированное. То, что такой роман получил такую авторитетную премию, — живое свидетельство: не все еще для литературы потеряно.
Ниже мы опубликуем фрагмент романа «Цветочный крест» (его самое начало). Но перед тем — пара цитат из Виктора Топорова, опубликованной в «Частном корреспонденте». (далее…)
Вчера мой коллега, известный, кстати, драматург и сценарист Александр Молчанов заговорил со мной о поэзии. Он как раз прочитал мою статью о Георгии Иванове, и его интересовала одна простая вещь: а есть ли поэты? Ну то есть он так прямо не формулировал свой вопрос, но, понятно, что тема сводилась к этому. Есть ли сейчас в России поэты? Не те медиаперсонажи, чьи имена мы слышим отовсюду (а особенно в интернете), а настоящие поэты. Метафизические, с градусом посвящения. Те, кто со(за) стихотворением лезет не в карман, а уносит(ся) в бездну. Ну, вот как Георгий Иванов…
Кто? — спрашивал Саша, — Тимур Кибиров, Кушнер, да, но они же уже старики. А вот молодые, новые?
Я в шутку ответил, что полно поэтов в интернете, вон стихи.ру есть сайт. Посмеялись и заговорили о работе. Потом я прислал Александру ссылку на PDF-поэзию Peremeny.ru, потому что, конечно, я не ищу поэтов, они находят меня. Для этого (отчасти) и создан этот проект PDF-поэзия…
Причем поэзию я считаю областью фундаментальной, неким основанием, на котором держится словесное искусство, и шире — сознание. Она всегда есть и никогда не умирает. Просто о ней если и говорить, то очень нужно осторожно — как о магии, как о таинстве. Поэтому когда Игорь Панин заметил, мол, «весьма характерно», что, «перечисляя литературные жанры» в анкете Неудобной литературы, я «проигнорировал стихи», он был совершенно прав: да, характерно. Но только я не проигнорировал, а — умолчал.
Но сегодняшняя — о современном состоянии русской поэзии — просто вызывает на разговор. («Строители вавилонской башни даже не пытаются уже поговорить друг с другом; нет ни общего языка, ни границ, ни правил, ни самой веры в возможность понимания. Вместо нее — ощущение дурной стабильности; чувство, что мы участвуем в работе чужого, не нами заведенного механизма. Это чувство, думаю, общее у всех участников литературного процесса, да и у всех вокруг» — пишет она).
Несколько отдельных цитат:
1.
Поэзия «превратилась во что-то вроде ВДНХ — праздничную и пеструю панораму собственного изобилия».
2.
Социальные механизмы функционирования поэзии, как их принято описывать, объясняют и оправдывают существование литературных кланов и союзов, вражду партий, литературную борьбу со всеми ее потерями.
3.
Поэзия стала профессией, служение службой (ежедневным хождением в департамент).
4.
Мы уже не наедине с собой, не в слепом пятне, как в начале 90-х, а в хорошо освещенном крупном торговом центре вроде ИКЕА. Сказать (купить, продать) тут можно все, что угодно; значит, без всего этого можно обойтись.
5.
Стихи начинают восприниматься не как проводник (в дивный новый или старый мир), а как инструмент. Чего? Немедленного наслаждения, которое читатель уже заработал — просто тем, что согласился раскрыть стихотворный сборник. Главными достоинствами поэтического текста тогда оказываются новые, чужие вещи: энергичность, увлекательность, трогательность, удобство восприятия.
6.
Чтобы соответствовать новой роли (нравиться, быть любимым), поэт должен вести себя как циркач, демонстрируя чудеса ловкости, вращая гири и ловя фарфоровые чашки: в каждой строке по призовой метафоре, а лучше бы по две. Все неочевидное, не поражающее с первого взгляда, тонкое, легкое, зыбкое, многослойное — попросту не воспринимается новым вкусом; у нового читателя плохо настроен звукоулавливатель.
Мне нравится эта откровенная статья. Мне симпатично, что Мария Степанова берет на себя ответственность («виновата … я сама») и призывает «осознать смехотворность и относительность рукотворных иерархий» (за построение которых ведь и берет она ответственность на себя? в частности, по крайней мере, за это построение, так ведь?). И нащупывает самую суть проблемы.
Кстати, давно собирался заметить, что «Неудобная литература» — это не про «обиженных литераторов, которых не публикуют позасемшие редактора» (по невнимательности именно так многие понимают и интерпретируют Неудоблит), нет, речь в проекте не об этом. Вчитайтесь хоть в заметку «Невозможность продать (в символическом смысле)» — это о тонком психологическом перехлесте, о том самом, о котором говорит и Мария Степанова, хотя и совсем другими словами. Например, вот такими:
Достаточно было почувствовать себя квалифицированным пользователем, гордым своей способностью выбрать товар по душе, чтобы (в применении к эзотерическим, сопротивляющимся неуловимым вещам вроде поэзии) сформировалось то, что Сьюзан Зонтаг называет новой чувствительностью. Применив к поэзии логику супермаркета, мы получаем приемы, знакомые по работе «Пятерочки» — агрессивное продвижение товара, разные виды меняющегося актуального, перепроизводство товаров повышенного спроса, глубокое равнодушие к тому, на что спроса нет.
и далее:
Сложность вполне допустима — но нарядная, щеголеватая, демонстративная, носимая напоказ. Новая чувствительность ищет избытка, полноты, душу переворачивающей эмоции, и реагирует на то, что эту эмоцию высекает. Мы уже говорили про занимательность, про потребность в фабуле, открывающей легкий путь читательской сентиментальности. Но есть и другие варианты — игра в узнавание, снимающая с антресолей старые вещи — детскую советскую память, типовой ключ к опыту, который общим только притворяется. Или прямая проповедь, уроки жизни, заповеди блаженства, расписанные на раз-два-три. Вариантов много, инвариант один: новая чувствительность использует стихи как болеутоляющее средство, ожидая от них для себя прямой и внятной пользы. Стихи должны быть больше, чем стихи — сами по себе они тут без надобности.
Все это прекрасно применимо и к прозе. И на самом деле относится не только к современной ситуации. Это было всегда. Люди в целом не меняются, как и их восприятие… Просто сейчас этот перехлест, это «вытеснение» ощущается наиболее остро — и вот это сейчас — действительно очень важная деталь. Симптом назревшего невроза…
К чему же приходит Мария Степанова? Да к тому же, к чему и я. О поэзии лучше молчать. А если говорить, то очень осторожно. Это не новость, тайна эта приоткрыта уже давно:
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои —
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи,-
Любуйся ими — и молчи.
«Единственным выбором представляется непрозрачность: темное, закрытое, непопулярное, незанимательное, неуспешное катакомбное существование, идущее в стороне. В том числе и от собственных «хочу» и «могу», погружающих каждое действие в логику рынка, готовых вписаться в любой контекст и превратить любое поражение в хорошо рассчитанный выигрыш». Прочитайте полностью (там еще есть , не все замечают сразу). А потом возвращайтесь на Перемены и знакомьтесь с поэзией Перемен. У нас как раз опубликован сегодня новый сборник из серии PDF-поэзию Peremeny.ru. Автор попросил подписать его сборник псевдонимом Prosto Dostali. «Сразу оговорюсь, — пишет она. — я надеюсь на то, что Вы не станете «изымать» оттуда что-либо, в противном случае, как мне кажется, из сборника исчезнет жизнь. А я не хочу заниматься скучным и не живым плодоношением». Сборник называется «СТИХИЙНОЕ ТВОРЕНИЕ». Из него ничего не «изъято», ни одного необходимого слова. И он уже представлен на странице проекта.
Сегодня в гостях у проекта Неудобная литература — писатель Денис Драгунский. Денис — сын известного детского писателя Виктора Драгунского. И прототип героя его известнейших «Денискиных рассказов». Работал журналистом и редактором в разного рода изданиях, занимался политикой (был членом Комиссии по идеологии Федерального политсовета партии «Союз правых сил»), был научным сотрудником Института мира (США) и стал одним из основателей Института национального проекта (ИНП). Ведет очень популярный ЖЖ , где пишет рассказы, которые потом сводит в сборники (издающиеся уже на бумаге). Рассказы эти пользуются бешеной популярностью, а совсем недавно критик Лев Данилкин до того проникновенно похвалил Дениса Викторовича в молодежном журнале «Афиша» (назвав его «возможно, лучшим автором короткой прозы на русском»), что теперь Денис Викторович стал вдобавок ко всему еще и одним из must read писателей для московской модной молодежи…
Читаете ли вы современную художественную литературу, публикуемую в издательствах и толстых журналах? Если да, то как часто? Многое ли нравится? Назовите, пожалуйста, последний из понравившихся прозаических текстов, автора, время и место публикации.
Нет, практически не читаю. Ну очень редко. Если подарят. Иногда мне кажется, что я свои «читальные годы» уже миновал. А еще сколько великих книг осталось непрочитанными! Кроме того, я ужасно, просто отвратительно придирчивый читатель. Хотя у нас есть талантливые авторы, конечно. Скажем так — я верю, что они есть.
Часто бывает так, что издательства и толстые журналы отказываются публиковать по-настоящему хорошие тексты, называя разные причины отказа, либо без объяснения причин. Как вы думаете, почему это происходит? Каковы, как вы полагаете, настоящие причины таких отказов?
Тут непонятно, что такое «по-настоящему хороший текст». Который автору нравится? Или одному из рецензентов? Причин, однако, может быть тысяча. От интриг в рамках данного журнала до вкусов редактора отдела — и ничего тут нет удивительного или обидного. Каждый журнал ведет свою литературную политику, потому что иначе это не журнал, а какая-то папка для публикаций тех, кто первый прибежал. И совершенно естественно, что руководство журнала часто думает: «да, это сукин сын, но…» То есть: «да, это бездарность, но это наша бездарность. А это талант, но это не наш талант». Нормальная ситуация. И почему редактор должен печатать что-то, что ему не по вкусу? Собственно, редактор отдела — это руководитель, наделенный правом принимать самостоятельное решение. Не надо драматизировать.
Читаете ли вы статьи литературных критиков и обозревателей книжных новинок? Если да, то кто из этих критиков и обозревателей, на ваш взгляд, наиболее адекватен?
Критические статьи читаю иногда. В большинстве случаев они адекватны. Адекватная критическая статья, на мой взгляд, должна содержать две вещи: рассказать, о чем речь в книге, и сообщить, нравится ли книга рецензенту. Большего я не жду. Но иногда и этого не дожидаюсь.
Как вы думаете, переместится ли в ближайшие лет десять хорошая (большая) литература окончательно в интернет? Отпадёт ли необходимость в бумажных изданиях? Если нет, то почему вы так думаете?
Литература, конечно же, будет жить в интернете. «И» в интернете, я бы сказал. Потому что бумажная литература никуда не денется — по самой простой причине: кино не отменило театра, ТВ не отменило кино, Ю-Тьюб не отменил ТВ… До сих пор пишут картины маслом на холсте, и будут это делать всегда. И книги издавать, покупать, читать и на полку ставить — тоже всегда. Другое дело, что объем и структура библиотек изменится, наверное, но тут ничего страшного нет.
Все другое только музыка, отраженье, колдовство… «…Спираль была закинута глубоко в вечность. По ней пролетало все: окурки, закаты, бессмертные стихи, обстриженные ногти, грязь из-под этих ногтей. Мировые идеи, кровь, пролитая за них, кровь убийства и совокупления, геморроидальная кровь, кровь из гнойных язв. Черемуха, звёзды, невинность, фановые трубы, раковые опухоли, заповеди блаженства, ирония, альпийский снег». «Распада атома» и «Петербургских зим» чувствительные дамы (Ахматова, Цветаева, Надежда Мандельштам), конечно же, вынести не могли. Не могли простить такой откровенности, возненавидев Георгия Иванова и тем самым однозначно определив его в предтечи движения «Неудобная литература» (и даже авторитетно помешав некоторым потомкам оценить его стихи по достоинству). Ему, впрочем, было наплевать на это с большой высоты. Важнее — оставаться «метафизически правдивым» (Зинаида Гиппиус), чем политкорректным и вежливым. «Стихи и звёзды остаются, / А остальное — всё равно». весь текст
Новый сборник, восьмой по счету, называется «Leine» (с немецкого слово «Leine» переводится как «верёвка, бечева, канат, трос»). Автор — Никита Сологуб.
«Картинка имеет отношение к названию сборника,но практически не связана с его содержимым» (автор).
Мне нравится ловить солнца блики
На твоей размазанной туши,
Мы здесь безнадежно залипли,
Даже не думай, что может стать лучше,
Перевязанные морским узлом уши
Не в силах нарушить этот вечный
Обет тишины. Ароматный мир голосов стих,
Мы повязаны в этом болоте.
Ты думаешь, мне не хочется жить?
Просто развеялись стимулы
В мелочных эпизодах, а ода жизни
Больше походит на миф.
Песня нимф кончилась,
Они забыли мотив и перестали
Жонглировать минорными нотами,
Засыпай, моя молодость.
hail to the thief
* * *
Я смотрю на себя сверху вниз,
Смотрю, как ползет это чудовище
С миллионом деревянных щупалец,
Зеленых ресниц и грустных,
Краснеющих глаз. Три-два-раз,
Еще немного усилий и мы снова
Встретимся, еще несколько капель
Пота и кончится лестница
Еще пара убийств и наши чары
Развеются, начнется веселье
И альбатросы споют свою забытую
Песню, споют только для нас.
Ползи, мое немое чудовище, я буду
Жить в ожидании того что
Когда-нибудь ты все же достигнешь
Своей призрачной цели, мы обнимемся И
прекратим считать нудные дни Недели,
Мы сожжем бесконечные наши календари,
И оставшись одни, мы станцуем фокстрот
Наступая друг другу на пятки и тени.
В 2010 году в издательстве «Вита Нова» (Санкт-Петербург) вышла первая биография Валерия Брюсова (672 страницы, отлично иллюстрированное энциклопедическое издание). Автор этого исследования, Василий Молодяков, в предисловии задается вопросом, почему до сих пор в России не было биографических трудов, посвященных этому великому поэту и литературному деятелю? Ответом на этот вопрос отчасти может служить то, о чем мы 
Журнал "Перемены" в ВК >>
Вы можете поблагодарить редакторов Перемен >>