Бузько Е.А. «Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века. – М.: Индрик, 2014. – 282 с.; ил. – тираж 500 экз.

«Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле постриженника Святой Горы Афонской инока Парфения», вышедшее из печати в 1855 г., оказалось крупнейшим литературным событием этого года – и одним из наиболее значительных на протяжении ближайших лет, уже в 1856 г. потребовав второго издания.

На него откликнулись многие значительные литераторы и публицисты – рецензии написали столь разные авторы, как Н.П. Гиляров-Платонов, Н.Г. Чернышевский, М.Е. Салтыков-Щедрин¹, собирался писать рецензию А.А. Григорьев, в письмах и устных беседах «Сказание…» активно обсуждали еще в 1858 году. (далее…)

Писатель Анатолий Рясов ответил на вопросы корреспондента о романе «Пустырь», моноспектакле «Притворство», языке Платонова и философии звука.

Артём Комаров: Ваш роман «Пустырь». Как создавалась книга? О чем она? Почему Вы решили создать произведение в жанре «деревенской прозы»?

Анатолий Рясов: Забавно: если не ошибаюсь – единственным случаем, когда словосочетание «деревенская проза» прозвучало применительно к «Пустырю», стала радиопередача Дмитрия Волчека, в которой мы с ним что-то пошутили на эту тему… Нет, во время работы над текстом меньше всего я задумывался о том, чтобы продолжить какое-нибудь литературное направление. (далее…)

Мартынов В.А. Золотой век «русской идеи». Историко-типологические очерки. – М.: ФОРУМ, ИНФРА-М, 2014. – 320 с.

Прежде всего отметим, что это странный текст, принадлежащий другому времени, заставляющий вспоминать конец 1980-х – начало 90-х, когда «русская философия» (под которой подразумевалась «русская религиозная философия», образ которой отсылал в первую очередь к В.В. Зеньковскому и Н.О. Лосскому) казалась тем, что может быть непосредственно продолжено – что можно здесь и сейчас философствовать в точности так же, как философствовали «соловьевцы», подхватив нить рассуждений.

И продолжено еще и в другом отношении – непосредственной публицистичности, обращения одновременно и к своей профессиональной среде, и к публике, в стремлении непосредственно связать исторические изыскания и современные споры, в убежденности, что прошлое слово имеет прямое, однозначное значение для современности – его достаточно лишь произнести, напомнить: ситуация осталась неизменной, былые споры лишь по видимости отошли в прошлое, единственное, что требуется – реальный комментарий, поскольку смыслы все пребывают в неизменности. (далее…)

Он шёл вдоль линии прибоя, выискивая среди выброшенных на берег пластиковых бутылей, вороха тростника, стволов пальм, вывороченных с корнем кустов цветущего дрока, брошенных с прошлого сезона сломанных шезлонгов и остовов пляжных зонтов – маленькие оранжевые мячики.

Весь бесконечный пляж от Нижней Никотеры до еле видного в дымке порта Джойя-Тауро был усыпан мандаринами.

Сотни тысяч плодов: крупных, мелких, пупырчатых, гладких, сочных, повядших, целых или обглоданных и полусгнивших – источали на солнце густой щекочущий ноздри аромат жаркой цедры, как кулич, который пекла его бабка, Анна Сергеевна, к Пасхе.

Заворачивала в хрусткий крафт, и потом освещённый в церкви на Новослободской кулич стоял фасонистым битюгом на столе в гостиной, истыканный свечками, в карамельных подтёках от воска, и нагло пах счастьем. (далее…)

Однажды в начале осени, под желтеющим вечерним небом, произошла такая история.

Николай Сергеевич Жуков, школьный дворник, с виду силач и богатырь, оказался в плену у Летучего зверя-налима. Пожалуй, стоит описать обоих участников этой встречи, иначе представить ее непросто. Жуков был, несмотря на высокий рост и покатые, как холмы, плечи, побит и потрепан жизнью: имел один глаз, неполный комплект пальцев на левой руке и клочковатые, как старый мох, волосы, неровно покрывавшие голову; к тому же изо рта его несся дух могилы – по-видимому, из-за некачественного питания и пристрастия к алкоголю.

Надо добавить, что лицо дворника имело цвет второсортной бумаги, а под глазами лежали желтоватые круги. Но внешняя ущербность с лихвой компенсировалась качествами души и характером дворника. Больше всего на свете Жуков любил размышлять и, случалось, стоял столбом посреди пустынного школьного двора, будто мысли налетели на него, подобно шквалу ледяного ветра. Размышления настигали его на работе и дома, в любую погоду, а иногда в глухой ночной час. Никто толком не знал, о чем таком размышлял дворник – но свидетелей его дум хватало. (далее…)

Дорогие читатели! «Перемены» переехали на новый, более мощный, сервер. В связи с переездом какое-то время могут некорректно работать некоторые страницы сайта. Если вы заметили какие-либо несоответствия, ошибки или странности в работе сайта, пожалуйста, сообщайте нам об этом в комментариях к этой заметке. С указанием ссылки на соответствующую страницу и кратким описанием сути дела. Этим вы очень поможете нам максимально быстро устранить подобные недоразумения.
Раздел «Радио» временно не работает в связи с переездом.
Спасибо!

Лебина Н. Советская повседневность: нормы и аномалии. От военного коммунизма к большому стилю. – М.: Новое литературное обозрение, 2015. – 488 с.: ил. – (серия: «Культура повседневности»).

Издательство «Новое литературное обозрение» приступило к очень ценному делу – переизданию работ по истории советской повседневности, которые выходили уже довольно давно и в относительно небольших издательствах и, вызвав заслуженное уважение специалистов, оказались теперь или стали сразу же после выхода (в силу ограниченности тиражей) недоступными большинству читателей.

В прошлом году вышла в свет книга А. Рожкова «В кругу сверстников», посвященная молодежи 1920-х гг. (в трех средах – школе, институте и армии), а в этом издана новая версия книги Н. Лебиной – качественно переработанный вариант ее известной работы 1999 г. «Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии. 1920 – 1930-е годы». (далее…)

Прямой самолет Москва-Львов летает три раза в неделю.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. ПЕРВАЯ ЧАСТЬ ЗДЕСЬ

Салон заполнен на две трети. Нахожу сзади свободный ряд кресел. Погода солнечная, видимость хорошая. Справа по курсу оставляем белеющую на холме Почаевскую лавру. Скоро Львов.

На паспортном контроле все по уже накатанной дорожке. Занимаю очередь на собеседование для граждан РФ. Минуты по две на человека. За столиком в небольшой комнате две женщины в погонах. На этот раз старшая игнорирует мое приветствие на украинском и ведет разговор по-русски. Смотрит в паспорт. (далее…)

Андрей Бычков. На золотых дождях. М.: Эксмо, 2015. 224 стр.

Швейцарский теолог-иезуит кардинал Ханс Урс фон Бальтазар писал о плене ограниченности: «Как и любое другое существо, человек рождается в плену: душа, тело, мысли, одежда – у всего этого есть свои границы, и все это само по себе тоже служит границей. Все, что нас окружает, делится на некое “то” и некое “это”; они отделены друг от друга и друг с другом не сочетаются».

Русский писатель Андрей Бычков с блеском выходит из этого плена и переходит в победоносное наступление – марш-броском проходит по минному полю конвенционального, разбивает ряды жанров, штурмует редуты экзистенционального… Трансгрессивный прорыв в трансцендентное на пятачке небольшого романа, повести даже, совершен – но оттуда нам не доходят вестей, разве что следует ждать следующую книгу автора. (далее…)

– Боря, – сказала мать спине отца, снимая с меня ушанку (на улице была зима). – У нас сын – собака.

– Угу, – сказала спина.

Отец вечно что-то писал за своим столом. Он был учёный.

– Что «угу», – заводилась мать, – хоть глянь на него!

Отец повернул голову:

– Мальчик как мальчик, – сказал отец. – И зовут Саша. Был бы собака, звали Пират или Тузик!

Я кивнул.

– Вот видишь, Лидочка (Лидочка – это моя мать), и он так думает. – Отец отвернулся к своим бумагам. (далее…)

То, как человек обращается с книгой, – многое способно рассказать о нем.

Для одного характерно осторожное поглаживание корешка кончиками пальцев, для другого – ощущение бумаги в старых книгах, которые еще печатались свинцовыми литерами, – оставленные последними неровности на страницах. Третьих приводит в восторг запах свежеотпечатанной книги, доставаемой из только что раскрытой пачки, или запах старых книг – в переплетах из свиной кожи или легких брошюр, удостоившихся лишь картонных самодельных оберток.

Существует масса способов хорошо издать книгу – и то, как издана книга, говорит о том, как к ней относились, когда издавали – автор, редактор, корректор, издатель. Иная вроде бы отлично изданная книга никак не желает читаться по несоответствию между тем, что в ней и как рассказывается – и как она напечатана и переплетена. В ином же случае самое невзрачное издание – на газетной бумаге, подслеповатой печатью, с разваливающимся от первого же прикосновения переплете – становится любимым. (далее…)

Как и многие, я с поэзией всю жизнь…

«Поэт – это существо лёгкое, крылатое и
священное; и он может творить лишь
тогда, когда сделается вдохновенным и
исступлённым и не будет в нём более
рассудка; а пока у человека есть этот
дар, он не способен творить и
пророчествовать». Платон, «Ион»

Пролог

…Это разные поэты разных эпох и стран, знаменитые и почти никому не известные, забытые и те, что на слуху. Всё разное у этих Божьих избранников – время, судьбы, сословность, образованность, темперамент, миропонимание… Одно только общее – печать Всевышнего, отпустившая им дар магии слова, дар предвидения и пророчества.

Страна Поэзия огромна, трудно и представить её размеры и масштабы. Однако ойкумена Духа ещё больше – это бесконечность. Оттуда и черпали наши избранные свои жемчужины. (далее…)

Если б мой сын стал таким, я бы его не осуждал. Но я бы каждый день думал, где я ошибся.

Мы с братом разные. Триста шестьдесят пять дней пятнадцать раз подряд, плюс два с половиной месяца, плюс четверо суток високосных надбавок. Этот срок разделяет мгновения, когда нашей матери взбрело подарить миру новую жизнь.

Будь я педантом, уточнил бы, что первый раз она скорее всего была пьяна, иначе бы не вела себя столь беспечно с черномазым. Да и в моём случае, полагаю, без бутылочки не обошлось.

А вопрос наш решался месяце на втором-третьем, и вылупились мы скорее благодаря материнскому страху перед врачами, чем чадолюбию. (далее…)

Семён Чкалин был, что называется по паспорту, Семён Шкалин…

…но хотел, чтобы фамилию его произносили чётко, через «Ч» оттого, что любил всё ясное, звонкое и членораздельное.

Семён Чкалин не был сухарём или чопорным педантом. И скорее склонен был к аллегориям и высокому мистическому порыву, но недолюбливал кошек.

Возможно оттого, что Семён Чкалин был кобель: большая короткошерстная уличная собака, спящая за мусорными бачками подворотни по улице Моховой Большого Злого Города, названия которого он так и не мог запомнить. Как ни старался.

Людей Семён Чкалин не то что не любил, но сторонился. Как сторонился ментов его бывший хозяин Семён Шкалин: «Хотя и люди…» (далее…)

«Христос пленит левиафана». Фрагмент иконы «Воскресение с праздниками».

В детстве я был так счастлив, когда оказывался с отцом на птичьем рынке! Аквариумисты как художники на выставке. Каждый художник у своей работы стоит, а на картинах – рыбки плавают цветные. Став чуть старше я заметил, что и у голубятников – своя улица с проулками, эпоха с датами. Голуби в огромных клетках, в открытых коробках гофрированных, сеткой обернутых, и даже в портфель какой-нибудь полуоткрытый заглянешь, а там голубь спит, в белый шар свернувшись.

Голубиная книга. Есть глаз соломенный, есть винный… Соколявый бъет, бывает, но гонец хороший не умирает, зайдет на страшной высоте за светлую тучу и, представляя, что туча это земля, медленно уйдет вместе с тучей, в небе растворившись. Бывало, придет гонец, сильный, чистый, а ты в глаза смотришь ему, насмотреться не можешь… (далее…)