Я родился мальчиком в родильном доме № 9 Миусской Рощи. Это Москва.

– Мальчик, – сказала санитарка Афросинья Аркадиевна и поправила на моей лодыжке бирку из розовой клеёнки: – Прямо бегемот какой-то, а не мальчик.

На клеёнке чернильным карандашом было написано: «Мальчик: 53см, 3 600 кг».

Меня на такси привезли домой, и положили на чёрный дерматиновый диван, на высокой спинке которого стояло шестнадцать фарфоровых слоников. У самого крупного из слонов были отбиты бивни. (далее…)

Концлагерь, временный перерыв.
Противно, верните мне смелость,
Так, чтобы мне не спалось, чтобы пелось,
И чтобы шел из меня надрыв.

Осенью я смогу сдать экзамены,
А сегодня оставьте, мы слепы, мы ранены,
Пёстрых песен бодрящий мотив
Бросит ниц всех тех, кто тих.

Отблеск облака ласка луны
Растворил свои двери апрель,
Замерцали по небу немые слова
Чьих-то грёз и невнятных вопросов
Как кабала, как взрослые, как они,
Невесёлые, Господи!
Травы твари по паре по особи
Жулик старый, промокший конвойный и малые,
Пробираясь сквозь хрип,
Кто последний – залип,
Затвердел и остался без воли, без вальса.

Поэтическая книга Евгения Чигрина «Погонщик» пахнет «тмином, кардамоном, кориандром и ванилью» – колониальными пряностями. В спектр поэтических запахов современности Чигрин вносит именно колониальный, экзотический аромат. Я не знаю природы этого интереса: диковинные штучки сейчас вряд ли кого удивят, расширение поэтического словаря на самоцель не тянет. Рядом с образцами авангардного минимализма ход со словарем смотрится положительно, хотя меня больше бы обрадовало возвращение к словарю В.Даля, или еще более архаичному – летописному. В этом смысле выигрышно смотрятся стихи Марии Вирхов (1969-2011), поэта из Болгарии, обогатившей русский стих неологизмами, исходящими от старославянского корня – движение вслед за звуком Хлебникова, но не за его идейным масштабом.

Чигрин выбирает более детский путь – многократно опробованный в культуре нового времени – и до сих пор работающий, привлекательный. «Джаботикаба», «гиппогриф», «лагорио», «лангур», «аграфы», «осколки фарфора», «кифарный слог», «телеса таитянских камен», «житель тропиков», «запах чепати», «саподилла в тележке», «желтый Христос»… Другими словами, «у ней такая маленькая грудь и губы алые, как маки». Красиво? Конечно, красиво. Евгений Рейн замечает, что стихи Чигрина полны “бессмысленных слов. Что-то совсем детское, яркое, щебечущее, как тропические птицы. Эта книга похожа на коллекцию почтовых марок, на игру с географическими картами». Не очень понятно, почему эти слова бессмысленны, если соотносятся с конкретными вещами, пусть и в другом климатическом поясе – видимо, их диковинность видится мэтру нонсенсом.  Рейну вторит Кирилл Анкудинов  – «волшебно-сновидческое барокко Евгения Чигрина, закованное в железную постакмеистическую силлаботонику». (далее…)

По ратушной площади городка Fazano сеньора Розалина ведёт за руку маленького Антонио.

Длинные шнурки его розовых кроссовок волочатся по стёртым плитам.

Как у всех подростков Италии. Он спотыкается.

– Антонио, тебе не мешают шнурки? – кричат прохожие.

– Нет, – отрезает Антонио, – мода.

(Из дневника.)

Итальянцы известные модники. Даже больше, чем можно себе вообразить.

В этом году моден – «фисташковый» и «канареечный».

Я стою на набережной и наблюдаю, как канареечное солнце садится в фисташковое морем. Мода.

– Salve, – говорю я Антонио и Фабио, идущим навстречу.

– Salve, – говорят они и поправляют стоящие воротнички на своих поло: фисташковом и канареечном. И оглаживают гребешок набриолиненных волос и маленькие бородки клинышком. А я рассматриваю, как между их узкими брючками и штиблетами на босу ногу шевелят лапками и таращатся на меня, татуированные на их загорелых щиколотках: саламандра и тритон. Мода.

Нелепо думать, что господь сидит над своей Италией в той самой скучной тунике, шитой серебром и тех, самых золотых сандалиях из буйволовой кожи.

Я задираю голову, но могу разглядеть только носок его модного штиблета. И всё. Очень высоко…

Понятно, что Итальянцы рождаются модными. (далее…)

С какой лёгкостью верят у нас иноземцам…

Пригласили прочитать лекцию о Ломоносове (по книжке «Помощник царям») на Экономико-математической школе, в пансионат «Университетский». Чтобы не было скучно в дороге, позвал своего друга — художника Александра Блинова, – нам нужно было обсудить проекты, а в дороге можно поболтать спокойно. В пути говорили о детских книгах, любимых писателей вспоминали. Мы оба любим Николая Носова – как там у него в начале: «В одном сказочном городе жили коротышки». Знайка знал всё, зато Незнайку знали все – вот это актуально, сейчас важно не то, что ты знаешь, а чтобы тебя знали!

Водитель, жизнерадостный человек из Смоленска, книг не читал и не помнил, но с интересом прислушивался к нашему разговору. Ехали через Кубинку; после неё пошли такие чудесные поля и сосновые леса, что мы забыли о книгах…

В пансионате нам дали номер, в котором кто-то уже оставил свою куртку. Это оказался журналист Панюшкин. Мы заглянули на его лекцию, где было человек сто молодого народу; некоторые сидели в одеялах, потягивали кофе из стаканов с закрытым верхом – такие дают в Макдональдсе. Ребята – студенты и школьники, показались мне резвыми и крупными: у нас на факультет помельче народец приходит – видно, эти экономисты были отборными, прошли какие-то крепкие шлюзы, чтобы сюда попасть. (далее…)

Фото: http://novosti-n.mk.ua

Депардье – гражданин России? В далеком детстве я, хохотавший воскресным вечером над приключениями «Папаш» и «Невезучих», и моя сидящая рядом, искренне смеющаяся мама – могли ли мы себе такое представить? Нет, и не потому что это казалось чем-то невероятным, а потому что мы просто не могли о таком задуматься. Постоянно попадающие в комичные и абсурдные ситуации, персонажи этих фильмов и без гражданства были «нашими»: недаром каждый, кто рассмешит русского хорошей шуткой, всегда воспринимается как свой. Вот только у чувства юмора, которое так роднит русскую нацию с французской, есть, как и у чувства меры, одно неприятное свойство: однажды оно может изменить.

Песня о неразделенной любви к родине

Молодой Депардье, не будучи комедийным актером, снискал любовь в СССР и России именно благодаря этим, «народным» фильмам. На контрасте с героем Пьера Ришара персонаж Депардье был эдаким «мужиком», который легко находит проблемы и так же легко их решает. Что, несомненно, также добавляло ему «русскости». Но проблемы кинематографические остались в далеком прошлом, как и те герои: Ришар выбрал тихую жизнь на барже, Депардье же все больше сам напоминает комедийного персонажа. Когда перед ним не возникла даже, а замаячила реальная проблема в виде налога на богатство в родной стране (причем не принятого к тому моменту, а лишь обсуждаемого), он не стал вникать в ее суть. Заявления правительства о том, что налог этот временный, потому что «Франция в тяжелой ситуации», актера не убедили, и он решил не помогать родине, а перебраться в соседнюю Бельгию, чем вызвал гнев премьера: тот охарактеризовал решение Депардье как жалкий и достойный презрения поступок. Тогда и родилась фраза «Путин уже выслал мне российский паспорт» — как крайняя степень досады и раздражения. (далее…)

Одна нога у него была короче другой. И сухонькая…

Он шёл вдоль набережной, неловко опираясь на сухую ногу и нелепо, по-птичьи, размахивая руками, то терял равновесие, то вдруг находил его. Точно в последний миг его подхватывали под руки…

Все облегченно выдыхали:

– …Ой, ё-моё!

Его так и звали – «Ё-моё», за глаза.

На самом деле, его звали Джованни, и на вид ему было за пятьдесят. С гаком. То ли он уродился такой, то ли сызмальства ему баркасом ногу прищемило, никто и не помнил.

И еще он был с приветом.

– Меня ангел носит, – смеялся Джованни.

– Ну, Ё-моё своего и умотал, – шутили люди.

– Эй, Джованни, пожалел бы хоть Ангела, – кричали они. – Ангел не носильщик. (далее…)

Андрей Левкин. Вена, операционная система (Wien OS). М.: Новое литературное обозрение, 2012. 176 с.

Прошлый год был богат на книги дважды необычные – во-первых, в новом, еще неистоптанном жанре травелога, во-вторых, пытающиеся нащупать, вскрыть что-то новое не только в описываемых городах, но и в рамках заявленного жанра. Я имею в виду прежде всего замечательный «Город заката» Александра Иличевского об Иерусалиме и книгу Андрея Левкина о Вене.

Вена, имперская столица в прошлом, буржуазный тихий город ныне, кажется, должна была бы противиться тому неформальному подходу, что практикует с ней Левкин. Вена скорее благосклонно допустит фундированные научные исследования, солидные тома. Левкин, кстати, цитирует в паре мест основопологающего веноведа Шорске (о нем и других последних исследованиях Вены мне приходилось писать в журнале издательства, выпустившего эту книгу), а саму специфику венского сопротивления прекрасно чувствует, отмечая, в частности: «Им вот что надо было сделать: вернуть себе ощущение венского ценностного вакуума. Потому что, впав в государственное ничтожество после двух мировых, они как-то слишком заросли мясом. Надо было обнулить пространство».

Но это в целом, метафизический призыв. Так же – книга как раз о пространстве и его ощущениях. Своих географических, вкусовых и даже телесных воспоминаний и их утрат. Ведь «все на свете – ах, осталось лишь вздохнуть – было липким от каких-то бесконечных связей, от их переплетения: к середине, даже уже в конце середины жизни они начинали душить, свалявшись в войлок». Книга, надо отдать ей должное и заодно предупредить читателя, который ненароком возомнит тут банальный путеводитель, во многом о поиске того языка, которым оптимально можно выговаривать пространство: «Но тогда проблема: если попадаешь в такие свои, дополнительные ко всему прочему, места, то их надо бы зафиксировать, пусть словами. А это сложно, потому что слова будут связаны с привычной реальностью, а она тогда – как ее ни искажай, описывая, — затянет в себя». (далее…)

Звери в Италии имеют голубые глаза, как Христос – васильковые.

Поэтому, если все звери Италии соберутся вместе и разом посмотрят на Вас, то это будет как Ионическое море на закате. Осенью. Ну, примерно…

Не надо думать, что звери Италии только мычат, блеют, лают, шипят и всё такое… Это не так. Ведь и люди тоже так часто делают.

На самом деле, звери Италии разговаривают, как и люди. Просто их не слышно: ведь итальянцы говорят громче, да ещё отчаянно жестикулируют. А когда те замолкают, то обычно замолкают и звери. Из уважения. И ещё потому, что стоит им начать, как опять какой-нибудь синьор Калабрези тут же вступит и, почитай, всё пропало!

Главные звери Италии – это Глупый Ёж, Хитрая Лиса, Просто Собака и Длинная Змея (длиной до метра). Их изображения я видел во всех соборах Италии. Ну, почти во всех.

И ещё я видел их раздавленными вдоль дорог, когда ездил по Италии на машине. Особенно глупых ежей – понятно почему. (далее…)

О романе Платона Беседина «Книга Греха».

О романе Платона Беседина «Книга Греха» я собрался написать с изрядным опозданием. Однако и сам «Грех» следует признать несколько запоздавшей книжкой.

Точнее, совершенно архаической.

Дело даже не в постоянных аллюзиях на священные тексты (прежде всего ветхозаветные; тут самый близкий Беседину пример – «Псалом» Фридриха Горенштейна, хотя палитра цитирования у Платона не в пример шире – не только библейские пророки, но и тезка автора, Платон, равно как Будда, Сведенборг, Ницше, Селин, профессор Болингер; вся сходка авторитетов русской классики во главе с Достоевским).

Сознательно ли нащупал автор другой свой конёк – шокирующий физиологизм, сопровождаемый менторскими отступлениями о вредоносности, скажем, употребления пива или лапши быстрого приготовления – неизвестно. Но восходит прием, безусловно, к Библии, или, в русском варианте, к протопопу Аваккуму («Черви в ваши душах кипят!»). (далее…)

Коллаж на книгу Юрия Нечипоренко «Смеяться и свистеть» – по случаю присуждения старому другу серебряной премии Дельвига 2012.

Кажется, в одно прекрасное утро он проснулся в своём южном маленьком городке. (далее…)

Сколь угодно много сказано об отважном поступке Дмитрия Виноградова, сумевшего философски переосмыслить действительность и преодолеть в себе человеческое. В частности то, что офисная жизнь, беспощадная и бессмысленная, сама порождает подобных героев. То, что ненавидят – в открытую или втайне – дорогих коллег подавляющее большинство людей, пречисляемых к т.н. «планктону». Но это все не о том.

В феврале Виноградов вновь в топах. Начинается судебное разбирательство, возможно, всплывут какие-нибудь новые, незначительные подробности. Что важно в этой истории?

«Родство» нашего лирического героя с Брейвиком – первое, о чем поспешили заявить все журналисты, блоггеры и даже некоторые «специалисты». В обоих случаях массовое убийство было использовано как реклама, пиар-ход в поддержку некоего «манифеста» (у каждого свой, в силу различия интеллектуальных способностей персонажей).

Андерс Брейвик, человек здравого ума и холодного рассудка, вряд ли вообще осознавал себя как террориста, а свою акцию – как террористический акт. Когда, словно грибы после дождя, повыскакивали в соц. сетях группы в поддержку героя, руководимые истинными патриотами России, я, конечно, ознакомился с трактатом Брейвика о новом образе Европы-2083 на сумасшедшем количестве страниц. И вот к какому выводу пришел: никогда те же самые патриоты, да и вообще никто другой не узнали бы о том, что есть такой Брейвик и тем более какая-то Доктрина-83, и не было бы ни групп этих, ни обсуждений. Поэтому, понимая свою работу как нечто главное для себя и необходимое людям и отчаявшись донести до них другими способами, Брейвик разработал такую вот рекламную концепцию, промо-мероприятие, презентацию, если хотите, трейлер. (далее…)

К вопросу об авангарде во взросло-детской литературе

Доклад на I-й научной конференции памяти Ю.С. Степанова «Научные поколения и лингвистические парадигмы цивилизации XX-XXI вв.» в Институте языкознания РАН.

На конференции, посвященной научному наследству Юрия Сергеевича Степанова, и шире, научным поколениям, хотелось бы поговорить о двух вещах: во-первых, о наследовании не только научном, но и художественном (заметим, что Юрий Сергеевич был не чужд искусству и сам пробовал себя как драматург), и во-вторых, о поколении, которое каждый человек «носит внутри себя» – о соотношении «взрослый» и «детский» в писателе и читателе. Известно, что Юрий Сергеевич интересовался детской литературой. К сожалению, мы почти не говорили об этом, но вот этот мой доклад – как будто продолжение разговора… Речь пойдет о двух писателях – Юрии Ковале и Александре Дорофееве, которые связаны друг с другом как эстетическими, так и родственными узами. (далее…)

Нечто подобное тому, что было сегодня в Челябинске, наблюдалось в Великом Устюге 8 июля 1290 года. Это зафиксировано в житие Прокопия Устюжского, первого русского юродивого.

Справка о Прокопии

Святой Прокопий Устюжский (Святой Прокопий Любекский; нем. Prokopius von Ustjug und Lubeck), родился Любеке, умер 8 июля 1303 в Великом Устюге. Блаженный (юродивый во Христе) чудотворец, причисленный к лику святых Русской Православной Церкви. Перешедший из католицизма в православие бывший любекский ганзейский купец, по происхождению — из прусского знатного рода.

Отрывок из жития Прокопия с описанием каменного дождя

Важнейшим из многих пророческих предсказаний и чудес праведного Прокопия было избавление Устюга от истребления каменно-огненной тучей. Это было в 1290 году, за 13 лет до его кончины.

В один воскресный день, когда было много народа за службой в соборе, юродивый вдруг обратился ко всем с таким увещанием: «Приближается гнев Божий, покайтесь, братия, во грехах ваших, умилостивляйте Бога постом и молитвой, иначе город погибнет от града огненного». «Он не в своем уме и никогда не говорит ничего дельного. Что его слушать?» — сказали устюжане и не обратили никакого внимания на слова праведника. (далее…)

Роман Богословский, прежде всего, известен как андеграундный рок-музыкант. И вот, в начале 2013 года в независимом издательстве “Dixi Press” вышла книга Богословского «Театр морд», включившая в себя скандальную повесть «Мешанина» и десять рассказов. Повесть, главными героями которой стали культовые постмодернисты России, Владимир Козлов назвал точной сатирой на сегодняшний российский литературный процесс. А Сергей Шаргунов определил как «яркую головокружительную вещь».
Мы побеседовали с Романом Богословским о том, как его кинул Бари Алибасов, о прозаическом сборнике, рок-музыке, молодых писателях, эпатаже, условности постмодернизма, цели «нового реализма», заговоре рептоидов и смелости отвечать за свои слова.

Роман, ты известен, прежде всего, как андеграундный рок-музыкант. И порой даже скандальный…
Рок-музыкой я действительно занимался долгое время. Возможно, когда-нибудь я к этому и вернусь. Но в последнее время мне больше нравится быть вдумчивым слушателем, чем исполнителем. На самом деле, быть слушателем музыки очень непросто. Именно слушателем, а не слышателем. Поставь Gentle Giant или ELP, Шнитке или Курехина. И сразу столкнёшься с неким неудобством, образованным внутри поп-бытием.

Что касается скандальности. Скандалы происходят, в основном, внутри меня. Множество различных и противоречивых частей сознания постоянно конфликтуют и скандалят между собой. Диалектика внутреннего скандала, так сказать.

Ты называешь Шнитке и Курёхина, но знаю, что однажды ты едва ни стал участником поп-группы в духе «На-На»…
Был такой момент. Алибасов собирал новую команду. Давно это было. Я прошёл вокальный конкурс, меня отобрали. Я, конечно, обрадовался: «Вот сейчас подраскручусь немножечко, да и пошлю Бари к чёрту, займусь роком». Слава Богу, что он меня, как и других отобранных, попросту кинул. Иначе обитал бы я сейчас на свалке русского шоубиза, нелепо кряхтя, вместо того, чтобы вести эту беседу.

С чем связан твой уход в литературу?
Я с детства писал. Плохо, коряво, но писал. И году в 2007-ом пришло понимание, что именно этим делом стоит заниматься по-настоящему, подвинув всё остальное. Такие вещи не обсуждают даже с самим собой – это приходит и наваливается, как домовой в полночь. Но это по факту.

А в Духе я пришёл в литературу гораздо раньше, когда отец моего двоюродного брата подсунул сначала два тома «Философии религии» Гегеля, затем «Самопознание» Бердяева. Кроме того, он, обладая немыслимой эрудицией, мог часами говорить со мной на философские и сопряжённые с ними темы. Сейчас я понимаю, что всё это имело для меня сакральный смысл. Здесь же нужно вспомнить и маму, которая в определённый момент заразила меня Есениным и различными боговдохновенными православными книгами. Да и бабушка с детства воспитывала меня в духе абсолютной свободы.

Твоя проза во многом эпатажна. Где легче эпатировать публику – в литературе или в музыке?
На самом деле, как я уже отметил выше, лучше скандалить с самим собой. А на суд публики выносить уже готовый продукт. Читатель или слушатель должен чётко осознавать, что твоё искусство хотя и предельно честное, но перебесившееся, основанное на опыте. Не надо грузить других своими проблемами. Хотя, есть примеры иного порядка. К примеру, группа «Sex Pistols». Но это не искусство, а, скорее, явление, рождённое потерей искусства и разрывом общества с ним.

Эпатировать, на самом деле, везде одинаково легко, если в этом есть какой-то смысл. Буковски эпатировал в литературе, Игги Поп – в музыке. У обоих вышло достойно. (далее…)