ОКОНЧАНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ

Заметки на полях романа Евгения Сорокина «Пуштунвали»

В эти дни исполнилось 39 лет со дня начала боевых действий в Афганистане. Также 30-летию вывода советских войск посвящается…

*

Евгению Сорокину тут же (кто б опять подумал!) вторит А. Проханов:

«Афганцы грелись у костерка, кипятили котелок, подкладывали дощечки и щепочки. И им на головы с хрястом и хрипом прыгали солдаты спецназа. Заваливали, месили кулаками, глушили прикладами…»

Ну и, — устами комбата Калмыкова («Война с востока»), — горькое резюме:

«Здорово получается, по-людски!.. Они нас в дом пустили, а мы их молотками по башке!..»

Неминуемо начинают прилетать и «ответки» со стороны пуштунов, тут же организовавшихся и взявшихся за оружие: душманы устраивают нашим жуткую душегубку в туннеле под Салангом… Действие родило противодействие, дальше уже — цепная реакция. Психологически сильно описана и реакция бывшего поначалу против ввода войск генерала Федоткина на смерть полковника Артемьева, своего приёмного сына, похороненного без почестей и в братской могиле, его бессилие и бешенство, когда он в ответ на Саланг впервые поднимает «в воздух всё, что может летать», приказав «израсходовать… весь боекомплект всех лётных эскадрилий», долбить по всем квадратам до последнего снаряда… Запылали склоны гор, и «сколько погибло душманов, а сколько дехкан — никогда не узнать», — стонет автор. (И тут же — хула генерала в адрес Кремля — горькая, в воздух: «…Что армия из солдатиков, чьих-то сыновей состоит, откуда им знать? А войну затевают…») (далее…)

«Было просто чистое желание, которое ничего ни о чем не знало. Но будучи соединенным с креативностью это желание приобрело тело. Ведь Сознание это креативность, это Создатель всего.

Вот почему еще одно имя Бога — Создатель. Но Создатель не усилием, а безусильностью. Все просто разворачивается, вещи происходят сами по себе без всякого усилия. Никто не создает ничего, но тем не менее вещи создаются. Как бы выходят прекрасным образом. Итак, Оно обретает тело. То, какое тело оно обретёт, зависит от того, какой именно опыт Оно хочет переживать в этот момент. Если Оно хочет прожить опыт дикой природы, дикой страсти, то оно обретает тело животного. И так Оно проходит через разные формы опытов. Через разные тела, посредством которых Оно проживает опыты.

И однажды этот опыт заканчивается. И по ходу проживания опытов достигается чувство отделенности. Я сказал «достигается», и здесь нет ошибки, это именно достижение Жизни, когда в человеческой форме достигается чувство чистой отделенности. Не во всех людях, а в тех немногих, которые ясно осознают свое существование в теле. И когда это происходит, Оно уже больше не особенно интересуется опытами. И вот тогда начинаются страдания, настоящие страдания начинаются. И это уже не страдания от тех или иных обстоятельств, в которых оказывается человек, а страдание как зов твоей истинной природы. И вот тогда ты начинаешь вспоминать, какова твоя природа. И теперь ты хочешь вернуться к своей природе. Вот почему ты начинаешь чувствовать это удушье. Вот так».

Интервью с Раджи, духовным учителем из Пуны (Индия), учеником Муджи можно прочитать полностью по этой ссылке.

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ

Страшный мир Франца Кафки

Обращение Ф. М. Достоевского к мифу было обусловлено психологически. Мифологемы смерти-возрождения, проникавшие в его сочинения бессознательно, были призваны снять или сделать более терпимыми те неразрешимые психические проблемы, которые разрывали его на части. Это сочетание мифопоэтики и психопоэтики стало характерной чертой «мифологического» романа XX века.

Елеазар Мелетинский настаивал в свое время на необходимости «подчеркнуть такую важнейшую особенность неомифологизма в романе XX века, как его теснейшую, хотя и парадоксальную, связь с неопсихологизмом, т. е. универсальной психологией подсознания, оттеснившей социальную характерологию романа XIX в». Там, где Мелетинский увидел парадокс, я вижу закономерность.

Представители «неомифологизма» ХХ века обращались к мифу — сознательно, как Томас Манн и Джеймс Джойс, или бессознательно, как Франц Кафка и Джером Дэвид Сэлинджер, — по той же причине, что и Федор Достоевский, — они искали в нем разрешения собственных психических противоречий и конфликтов. Эпоха Просвещения с ее культом разума, восходящим к картезианскому «cogito ergo sum», не смогла объяснить человеческую природу во всей ее полноте. (далее…)

Андрей Шарый. Дунай: река империй. М.: КоЛибри; Азбука-Аттикус, 2017. 464 с.

Работающий в пражском офисе «Радио Свобода» Андрей Шарый очень удачно инвестировал свое местопребывание в книги. Где научные изыскания переплетаются с травелогом, теория — с озарениями имени Эрнста Юнгера. Оно и хорошо, ведь что Австро-Венгрия, что балканские страны — на виду, но тайные, нагружены стереотипами, и кто точно знает, что там происходит…

В очередном издании книги автор взялся за в полной мере сравнительное исследование — пройти, проплыть по Дунаю, второй по размеру реке Европы, «наколовшей на себя — словно кусочки мяса на шампур — обычаи, навыки, традиции, языки, уклады многих народов Европы» (раньше, из доступного на русском, по этому маршруту плавал Клаудио Магрис в «Дунае»). Протекает она по территории 10 стран — а сколько народов, судеб и вдохновений затрагивает? (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ

Заметки на полях романа Евгения Сорокина «Пуштунвали»

В эти дни исполнилось 39 лет со дня начала боевых действий в Афганистане. Также 30-летию вывода советских войск посвящается…

*

Так что пройдёмся по основным нашим героям.

Живее всех живых (причём везде и всегда) — конечно, Геннадий Сергеевич Малинин, маленький, хоть и совсем не маленький, подлый, власто- и честолюбивый партийный чинуша. В Узбекистане, куда его направило ЦК контролировать размещение войск у границы, считает он окружающих «людишками» «на краю империи»… А располагая информацией о планируемых событиях, уже воображает себя в их центре: он «пробудит богом забытую Азию, своим появлением вдохнёт новую, свежую жизнь в затхлость пустыни…»

Весьма живо и точно описано его возвышенное психологическое состояние ночью на реке, на границе с Афганистаном, когда его — в сущности, недалёкого позёра и фанфарона — потянуло на подвиги… А как буйно, прям по-детски льётся из него фантазия на балконе Дома приёмов ЦК — это же настоящая мрия о том, с какой честью выйдет он из сетей законспирированных резидентов! После чего уже сам Брежнев примет его по возвращению из секретной миссии, свойски хлопая по плечу в благодарность за справку по Афганистану, по запросу ЦК написанную историком Илюшиным, противником войны и переписанную с изменением всех акцентов уже в пользу вторжения им, Малининым!.. (далее…)

Первыми из творений Иосифа Бродского в конце 60-х годов мне попались «Пилигримы» и «На Васильевский остров». Стихи мне понравились, в них дышала поэзия. Другие я слышал в исполнении автора. Он словно захлебывался собственной речью, и его строки так спешили опередить друг друга, что их смысла я не уловил.

Это был какой-то особый обрядовый распев. Должно быть, такую манеру исполнения сам Бродский считал фирменным знаком настоящего поэта.

Рифмованные строки лились быстро, бурно и неудержимо, словно вода, прорвавшаяся из испорченного водопроводного крана. Автор явно не сомневался в боговдохновенности собственного стихоизвержения. И лицо его было обращено куда-то ввысь. Так в представлении обывателя былых времен и должен выглядеть великий поэт, не сомневающийся в своем высоком предназначении.

И вот Иосиф Бродский — мировая знаменитость, лауреат Нобелевской премии. По телевизору, по радио, по компьютеру о нем говорят с придыханием, как о величайшем современном классике. (далее…)

Заметки на полях романа Евгения Сорокина «Пуштунвали»

Предстоящей 39-й годовщине начала боевых действий в Афганистане и 30-летию вывода советских войск посвящается.

***
Что сейчас для нас и прежде всего для поколений ещё «советских» — та далёкая, не совсем понятная нам тогда Афганская война?.. Боль отдалённых знакомых, свежие похороны молодых орденоносцев на Хованском, изредка — бодрые военные сводки по программе «Время»…

Да, теперь мы осознаём, что многое было сделано неправильно. Никто наверху не учел условия, приведшие к трагическому столкновению культур, религий, обычаев двух разных миров и — в конечном счёте — к неизбежным военным неудачам.
Да, тема бессмысленности войны, войны «спрятанной» от глаз россиян, тема абсурда и неприятия войны вообще пронизывает практически каждое современное произведение данной тематики. При этом принято считать, что для нашей новейшей военной прозы характерна множественность точек зрения на современные конфликты.

Так, в общем-то, и есть: с 90-х годов в афганской прозе присутствуют две главенствующие тоники — обличение и героизация. Олег Ермаков, сам ветеран, уже почти «афганский классик» (Арифметика войны, Знак Зверя, Возвращение в Кандагар, Афганские рассказы), «эту войну не одобряет и не оправдывает. Читателей ранних афганских рассказов, должно быть, поражали сцены, где советские солдаты убивали ни в чем не повинных или едва-едва подозрительных афганцев, снимали с трупов часы». (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ

Шерлок Холмс в преисподней

Из «страшного мира» романтиков — мрачного мира, полного тайн, зловещих предзнаменований, обреченности и чудовищных обстоятельств, ломавших судьбы персонажей, — вышел светлый герой, принимавший все эти превратности судьбы с иронической и чуть надменной улыбкой; герой, который не бежал от ужасов этого мира, а, напротив, искал их, чтобы разоблачить их призрачную суть; солнечный герой, не пугавшийся ночи, но любивший ночь и ее чудовищ. Речь идет о персонаже нескольких детективных рассказов Эдгара Алана По С.- Огюсте Дюпене, интеллектуале и мечтателе, занимавшемся раскрытием преступлений ради собственной забавы.

Лаконичное описание Дюпена, данное Эдгаром По, не оставляет сомнений в истоках происхождения этого образа:

«Еще молодой человек, потомок знатного и даже прославленного рода, он испытал превратности судьбы и оказался в обстоятельствах столь плачевных, что утратил всю свою природную энергию, ничего не добивался в жизни и меньше всего помышлял о возвращении прежнего богатства».

В этом описании без труда прочитывается герой французского «комического» романа, рыцарь и плут, образ которого характеризуют «проделки, совершаемые ради одного удовольствия» и «проделки с намерением наказать порок». Разумеется, Дюпен — не Франсион и даже не Жиль Блас. Французский «комический» герой переосмыслен Эдгаром По в контексте романтизма; более того, ему переданы некоторые черты характера самого По. И тем не менее, истоки образа Дюпена очевидны.

Некоторые авторы, впрочем, полагают, что на создание образа Дюпена Эдгара По вдохновил небезызвестный Эжен Франсуа Видок, мошенник и каторжник (получивший прозвище «король риска» и «оборотень»), ставший главой полицейской бригады «Сюрте», а позднее — первым частным сыщиком. Автобиография Видока «Мемуары Видока, шефа полиции Сюрте» пользовались в свое время большим успехом и, по всей видимости, были знакомы Эдгару По. (далее…)

Недавно власти Украины сделали еще один шаг по героизации своего нацистско-бандеровского прошлого. Вызвало это вполне понятную реакцию в России – с попыткой осудить киевский демарш даже на уровне ООН. И вновь США, сама Украина и «передовая» Европа инициативу не поддержали и пытались заблокировать. Удивительного в этом ничего нет.

В начале и середине 30-ых годов ХХ века те же самые государства не то что блокировали, а, наоборот, всячески поддерживали другой нацизм – германский – видя в нём прежде всего «рациональное зерно» антисоветизма и русофобии. Да и не слишком ли поздно мы сами забили тревогу теперь, когда решено широко отпраздновать 110-летие со дня рождения Степана Бандеры, а всех его соратников прославить также на уровне государства в лице национальных героев и выдающихся борцов за независимость Украины? Пишу об этом, потому что вспоминаю, как ровно десять лет назад не менее широко отмечали столетие Бандеры. Но тогда с нашей стороны никаких протестов не было – все поглотил острый «газовый» конфликт между Москвой и Киевом, вовлекший в свою орбиту и страны Европы. (далее…)

О книге Юрия Нечипоренко «Плыви, силач!»

Ещё не вечер. Мы сидим с писателем Юрием Нечипоренко в золотом и хрустальном дворце, какой бывает лишь в волшебных сказках. Дворец называется кафе «Пушкин».

Почти двадцать лет назад, на строительстве кафе, Юрий Нечипоренко руководил здесь бригадой художников-оформителей. Они и создали это блистательное чудо. Из-за дружеской прихоти мы заказали чайник чаю и один пирожок.

Чай выпили, пирожок преломили, как это делали в прошлые века все ребята-школята. Мы обменялись подарками. Я ему — повесть для подростков «На спине у ветра». Он мне — повесть для них же (и не только) «Плыви, силач».

Сфотографировались. Это теперь, как ритуальное царапанье ладони лезвием ножа.

Итак, проза о русском богатыре «Плыви, силач!»

Юрий Нечипоренко написал сенсационную повесть. Сейчас поясню, почему она неординарная.

В ней «наше всё», солнце русской поэзии выглядит не как записной бретер и развратник с разными уклонами. Он даже не негр, которому поставили памятник в Эфиопии. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ

Мифопоэтика Достоевского

Наиболее полно мифопоэтика «страшного мира» выразилась, впрочем, не у «ясных» французов, а у «мрачного» Ф. М. Достоевского.

Мифопоэтические мотивы пронизывают все творчество Достоевского; их осмыслению посвящены работы самых разных авторов: от Н. А. Бердяева, характеризовавшего мир Достоевского как «мир огненных человеческих отношений» до В. Н. Топорова, описавшего мифопоэтику «петербургского текста», где Петербург Достоевского был представлен как преисподняя («Петербург — бездна, «иное» царство, смерть», но «творчество … всегда происходило над бездной, во всяком случае то, что связано с высшими взлетами художественного, научного, философского и религиозного гения»).

Такое проникновение мифопоэтических мотивов в творчество Ф. М. Достоевского было обусловлено его ранним детским переживанием, создавшим предпосылки для развития всей его психопоэтики:

«Когда я в детстве жил в Москве в больнице для бедных, рассказывал Достоевский, где мой отец был врачом, я играл с девочкой (дочкой кучера или повара). Это был хрупкий, грациозный ребенок лет девяти. Когда она видела цветок, пробивающийся между камней, то всегда говорила: «Посмотри какой красивый, какой добрый цветочек!» И вот какой-то мерзавец, в пьяном виде, изнасиловал эту девочку, и она умерла, истекая кровью. Помню, рассказывал Достоевский, меня послали за отцом в другой флигель больницы, прибежал отец, но было уже поздно. Всю жизнь это воспоминание меня преследует, как самое ужасное преступление, как самый страшный грех, для которого прощения нет и быть не может…»

(далее…)

Олег Шишкин. Последняя тайна Распутина. — М.: АСТ, 2018

…Среди вороха пожелтевших новостей и бесчисленного количества инсинуаций эта книга — настоящая сенсация, о которой хочется сказать, используя официальный стиль: «Написанному верить».

Дело в том, что новое расследование Олега Шишкина основано на секретном до недавнего времени «Деле об убийстве Распутина», которое было найдено автором в архиве Министерства юстиции Российской империи. И стоит сразу отметить, что упомянутая выше «сенсационность» — не преувеличение, поскольку этот документ полностью переворачивает представления о покушении на царского фаворита, влияние которого на государственные дела в Российской империи во времена Первой мировой войны называли «параллельным самодержавием».

В принципе, неудивительно, что история судебного дела об убийстве Распутина кануло в лету, время от времени выплывая на свет то в конторе немецкого антиквара, то на страницах эмигрантских газет. В конце 1916-го—начале 1917 года это самое дело велось Петроградской судебной палатой, после, еще до февральских событий его затребовал к себе Николай II и якобы уничтожил в Царскосельском дворце как опасный документ. Однако это все это лишь легенды, которые традиционно сопровождают тень Распутина. (далее…)

Размышление по поводу фильма Ларса фон Триера «Дом, который построил Джек»

Черный кадр подобен белому листу бумаги, и мы слышим за ним голоса. Один рассказывает, а другой задает вопросы, возражает. Видеть и выражать увиденное, тем более в речи, — это разные вещи. Мы редко говорим о том, что видим сейчас, чаще говорим об этом после. Герой фон Триера путешествует в ад и рассказывает о своем путешествии. Серийного убийцу Джека сопровождает некий Вёрдж, на поверхности психоаналитик, в символической глубине уподобленный Вергилию, но в еще более глубокой глубине двойник, потаенная часть самого Джека. Их диалог пронизывает фильм параллельно тому, что мы видим на экране. Так вербальность одновременно и поддерживает видимое и разрушает его в комментарии, создавая более значимый символический пласт. Да и сам Джек разрушает жизнь своих жертв, чтобы придать ей смысл, который по его теории можно найти лишь после смерти. Кино от фон Триера, вопреки историческому определению себя как искусства движущихся образов, возводится в некий иной ранг, возвращая долг и искусству в целом, и, что особенно для нас интересно, — и литературе. Мимоходом стоит отметить концептуальное сходство поисков Ларса с поисками Годара. Оба режиссера ищут новый уровень киновысказывания. В каком-то смысле они реконструируют старую бергсоновскую доктрину, согласно которой интеллект суть киноаппарат. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ

Поэт в страшном мире

Если средневековые поэты открыли внутренний мир человека, творцы европейского романтизма придали ему статус второй реальности.

Программное заявление Новалиса может быть отнесено ко всему романтизму в целом:

«Мы грезим о странствиях по вселенной; разве же не в нас вселенная? Глубин своего духа мы не ведаем. Внутрь идет таинственный путь. В нас или нигде — вечность с ее мирами, Прошлое и Будущее».

Для самих романтиков внутренний мир человека являлся, собственно, первой — более истинной и ценностной — реальностью. По словам Фридриха Шлегеля, тот, кто приобщился романтическому миропониманию, «живет только в незримом», для него «все зримое имеет лишь истину аллегории».

Разумеется, не каждый человек способен жить в незримом. Подавляющее большинство людей даже не подозревает о нем. Только художник — будь то чародей, пророк, философ или поэт — способен, отрешившись от мира повседневности, приобщиться надмирному.

Новалис был убежден:

«Художник непременно трансцендентален».

Ему вторил Фр. Шлегель:

«Каждый художник — Деций, стать художником — значит посвятить себя подземным божествам. Лишь вдохновение гибели открывает смысл божественного творения. Лишь в средоточии смерти возжигается молния новой жизни».

(далее…)

Gunnar Decker. Hesse: The Wanderer and His Shadow. Translated from the German by Peter Lewis

Вступительное слово Ирины Вишневской

В ноябре этого года почти одновременно вышли две рецензии на одну и ту же книгу Гуннара Декера — «Путник и его Тень» (Gunnar Decker, The Wanderer and His Shadow) — новая биография новеллиста Германа Гессе в переводе на английский язык.

Приятно, что два англоязычных критика из солидных изданий по обе стороны океана оперативно отозвались на книгу, изданную Harvard University Press толщиной в 759 страниц.

Любопытны акценты, расставленные английскими и американскими рецензентами. Вспоминая живого свидетеля двух катастрофических войн, оставившего устойчивую и любовную память о себе как о великом художнике. Причём сознательно безразличного к трагическим событиям, опрокинувшим надежды Европы на обновление. Или даже на расцвет цивилизации и культуры в ХХ веке.

Появление новой биографии не выходит за рамки устоявшейся тенденции открывать небрежно забытые архивы — дневники и корреспонденцию — для нового поколения миллениума. (далее…)