20 октября 1854 года родился поэт Артюр Рембо

Ernest Pignon-Ernest, pignon-ernest.com

Он прожил 37 лет. Большую часть своей короткой жизни был нищим, голодным, замерзающим бродягой. Из Франции пешком и без денег уходил в Италию, Германию, Бельгию. Перешёл через снежные Альпы. А умирая, просил сестру только об одном: купить ему билет в Эфиопию.

Стихи, которые он написал в возрасте с 15 до 19 лет, спровоцировали появление символизма и отчасти футуризма. Жар юности заставлял его бежать, искать, создавать и разрушать с немыслимой стремительностью. Он схватил парящую в облаках поэзию романтизма за шкирку. Стащил с неё тесный корсет рифм и размеров. Вымазал её пеплом земли, а затем… в 17 лет Рембо поставил себе задачу стать поэтом-пророком. И принялся рьяно экспериментировать над собой.

Шарлевиль – самый обычный захолустный город. Семья идёт в церковь. Дети построены парами – впереди сёстры, за ними братья – Фредерик и Артюр. Грозной тенью над ними – мать. Госпожа Рембо всегда требовала от детей исключительного послушания. За провинности – домашний арест на хлебе и воде.

На Артюра мать всегда возлагала особенные надежды. Свою одарённость он проявил в раннем детстве. Маленький Артюр был первым учеником по всем предметам. Набожным и послушным. (далее…)

Что мы знаем про «заденги»?..  Не много. Есть такой феномен. Заденги.. Этакая современная отечественная парадоксальная единица измерения человеческого действия. Или воздействия.. Почему отечественного? — У нас всегда следует уточнять, это было действительно сделано или заденги? Многие и поныне в этом не разбираются.

Они не понимают различий. Что это совершенно две отдельные графы. Аквус и Пламез даже можно сказать. Любое деяние сопровождаемое ритуалом заденги подобно костру залитому ведром воды.

На самом деле, если кто-то делает заденги, то просто регистрирует свои действия в канцелярии чортиваныча. Своеобразное добровольное декларирование такое.. С приснопамятных времён чортиваныч этим занят, собирая подробное досье где и сколько произведено деяний именно с учётом это самого заденги.

Когда это не выполняется, чортваныч нервничает. Когда кто-то сделаете что-то за просто так и не поставит его в известность, ситуация можете улизнуть от чортиванычева всевидящего ока. И он частенько уже близок к тому, чтобы назвать подобное воровством, но пока ещё побаивается. Он говорит, Мир блять для этого ещё недостаточно продвинут!

Сегодня, 15 октября – день рождения двух поэтов, чьи имена знакомы каждому. Михаил Лермонтов и Фридрих Ницше. Так случилось, что эти двое связаны не только общей датой рождения, но и общим поэтическим полем. Образы двух поэтов часто оказывались сходными, и это давало повод многим российским философам и литераторам усматривать в их текстах сходство мировоззренческое…

Первым об этом сходстве заговорил Владимир Соловьев. В своей знаменитой статье-лекции «Лермонтов» он прямо утверждал, что Михаил Юрьевич – предшественник Ницше. Текст Соловьева с этого и начинается:

«Произведения Лермонтова, так тесно связанные с его личной судьбой, кажутся мне особенно замечательными в одном отношении. Я вижу в Лермонтове прямого родоначальника того духовного настроения и того направления чувств и мыслей, а отчасти и действий, которые для краткости можно назвать «ницшеанством», — по имени писателя, всех отчетливее и громче выразившего это настроение, всех ярче обозначившего это направление». (далее…)

John McLaughlin — It’s Funny

Мои ноги опять чувствуют песок. Горячо. Хочется подпрыгивать, но невидимый туман боли еще сильнее прижимает меня к земле. Слева – море, справа – песок. Все предельно просто. Люди, зонтики, музыка, кровавые тампоны, полуголодные собаки, шикарные груди, воздушный змей, сочно-красные губы, обрюзгшие жопы, простите за французский. Я был здесь десять лет назад. Так получилось, что я вернулся сюда на некоторое время. Картина та же, но что-то изменилось. Камыши по краям дороги стали ниже, дома присели к земле, от некоторых зданий осталась лишь пыль воспоминаний.

У меня в руках фотоаппарат, я в поисках красивого тела, должного украсить собой не менее красивый кадр. А под руку подворачиваются только героини фильмов, снимавшихся в роли главных наркоманок Бруклина.

Девушка в воде улыбается мне. Я смущенно машу рукой и, словив себя на ассоциации «джунгли – река – крокодил», скорее ухожу дальше вдоль берега.

Слишком типичная картина: девушка, явно не смотревшая на себя в зеркало со времен стройки Байкало-Амурской магистрали, по колено заходит в воду, к небу простирает руки толщиной в два мамонтовых бивня, улыбается, оголяя неровные зубы, и сквозь брекеты что-то мямлит, вроде: «Эх, Машка, сфотографируй-ка меня как положено! Давай!» Вот человек, знающий настоящее счастье. Ни тебе кривые ноги, ни отрезанное ухо, ни целлюлит вместо кожи – ничто не мешает чувствовать себя на вершине мира, находясь где-то у подножия битвы за звание «Мисс-Костюковка 2009».

Собственно, в наше время уже трудно чему-то удивляться, коль скоро в поисковиках набирают «фото голых инвалидов». Спасение нашего века – это хороший, здоровый цинизм и охлажденная до известной температуры бутылочка водки. Результаты в любом случае чем-то схожи, за исключением, конечно, алкогольного психоза, бреда ревности, делириума и тому подобных фантастических штучек. Это что же получается? Болезнь нации? Изобретение тысячелетия? Подарок преисподней?

Во имя спасения красоты мира – неба, земли, огня и воды – следовало бы согнать все человечество на нескольких островах Полинезии и повторить историю Хиросимы, а затем свершить над собою ритуал сэппуку, прежде смазав кинжал оливковым маслом. Пусть тогда природа станет нашим сёгуном, а мы покоримся отважной судьбе самураев. По крайней мере, тогда ни одна «красотка» не перепутает свое болото с Лазурным берегом Средиземного моря.

Нет, я вас просто умоляю, смотритесь в зеркало, прежде чем лезть в объектив! У меня был небольшой опыт фотографирования в ночных клубах, и тогда я заметил одну очень интересную тенденцию: чем дальше лицо девушки от идеала, тем ближе она подходит к фотографу и тем сильнее хочет сфотографироваться. Симпатичные же, наоборот, — прячут личики под крылья и небрежно кудахчут в смеси восторга и смущения (явно комплексуя из-за какой-то родинки над бровью).

Я лениво чешу бок и выглядываю местных красоток. Ухожу не меньше чем с пятью новыми номерами, но на следующее утро забываю, кто и почем, и удаляю все неизвестные номера. Земля им пухом.

Все верно, ущербность замечаешь со стороны. Молча жрешь свой манго, смакуешь дикий виноград и плачешь оттого, что кто-то опять попытался спрятаться под метровой штукатуркой. Такие дела, брат, такие дела.

Вынесен приговор владельцам «Пиратской Бухты»: зажиточные корпорации думают, что победили

Время детей приходит тогда, когда взрослый мир обнаруживает свою полную несостоятельность. Вот она, эта несостоятельность, зафиксирована прыжками валютного курса, уровнем зарплат, лихорадкой биржи и мышеловкой экономики, в которую поймано 6 миллиардов людей. Кому еще не ясно, что это кривое мироустройство неисправимо и что надо пробовать создавать что-то еще?

«Пиратская Бухта» — это крестовый поход детей за лучший мир.

(далее…)

Читатель! Проект «PDF-поэзия Peremeny.Ru» продолжается. Оказалось, что он очень востребован. Очевидно, поэзия снова становится важной частью жизни, и не только для авторов, но и для читателей.

Мы получаем все ваши письма и заявки на участие в проекте, но не можем отвечать всем и тем более рецензировать присылаемые стихи. Отнеситесь к этому с пониманием, пожалуйста. Если мы решим опубликовать ваш сборник, мы сразу вам напишем. Если же нет — это вовсе не означает, что мы считаем ваши стихи «плохими». Есть много разных причин, почему мы публикуем не всё, и пока не пришло еще время писать о них.

Сейчас опубликовано уже три сборника. Последний из которых появился вот только что. Это стихи Михаила Рыбина. Скачать можно здесь.

На мгновение свет замирает. Словно Солнце моргнуло. Это за окном пролетела птица. Потом снова, как всегда, яркий свет. Свет, который заставляет закрывать глаза.

Я лежу на кровати, под низким небом квартиры. «Признайся, — шепчу я сам себе на ухо, — признайся: таким ты не хотел быть никогда.» Я охотно признаюсь. Солнце снова моргает: легкое движение ресниц, прекрасное, как полет птицы. Солнце нынче не то, что раньше. Такое отстраненное, забывчивое солнце. И я уже не тот. Тоже отстраненный и забывчивый. Я забыл, что я такое. Ведь это не «я» шепчу себе на ухо, а кто-то шепчет мне на ухо мое «я»…

(далее…)

На странице «О САЙТЕ» обновлена рубрика «История Портала Перемены». В частности, добавлена оценка актуального состояния журнала:

— В начале 2009 года в каталоге Yandex сайт Перемены числился в рубрике «Информационные агентства» и имел ошибочный подзаголовок «Портал долгого действия» (вместо «Портал вечного возвращения»). Такая характеристика как нельзя лучше согласовывалась с естественно сформировавшимся к тому моменту взглядом создателей Перемен на свое творение. Журналу как раз был присвоен титул «Толстый веб-журнал XXI века», и Глеб Давыдов в интервью сайту Look at Me развивал мысль о том, что такое, собственно, толстый веб-журнал. Цитата:

«Это ведь проект совершенно неконъюнктурный. В том смысле, что 95 процентов текстов и фотографий, публикуемых у нас, никак не связаны с какими-либо новостными поводами и поверхностно актуальными темами. А такой подход по определению не может принести популярность и очень высокую посещаемость. По крайней мере, в наше время. Вообще Перемены это такой веб-журнал, который имеет дело непосредственно с вечностью, а не с сиюминутной коммерчески ориентированной повседневностью. В этом смысле мы наследуем литературным журналам 19 века. Так называемым «толстым» журналам. И, если погрузится в историю этого вопроса, Пушкин, например, был весь в долгах в связи с низкими продажами своего журнала «Современник»…»

Перемены стали превращаться в журнал, большинство обновлений которого не привязаны к конкретному времени и с интересом будут читаться как сегодня, так и через лет семьдесят. То есть это периодическое издание именно «долгого действия». Медиа, в котором в качестве актуального временного цикла принята не еженедельность, ежемесячность или ежегодность, а периоды гораздо больших масштабов – например, столетие.

В дальних горах доходят четыре номера газет. В одной читаем о закрытии более двух тысяч банков в Соединенных Штатах. Другой говорит о падении мощного Женевского банка. В третьем узнаем о крахе большого Дармштадтского банка и закрытии банков в Германии. Последняя газета сообщает о закрытии банков в Австрии и в Венгрии. Наконец приходит весть о падении золотой валюты.

Так, так, не приходится ли нам вспомнить, что мы писали десять лет тому назад о грудах “бесценных” в буквальном смысле банкнот. Не приходится ли нам опять вспомнить рассказы из времени первой революции в Германии и России, когда люди, обладавшие колоссальными бумажными состояниями, к ужасу убеждались, что их сокровища поистине бумажны. Когда вместо того, чтобы затрачивать деньги на пивные ярлыки, предприниматели предпочитали наклеивать на бутылке крупные бумажные ассигнации. (далее…)

Мой отец был ребенком в стране, где в главном городе на площади выставили мумию мифического вождя для массового поклонения. С таким же успехом он мог бы жить во времена Хлодвига или Атиллы. Дед отца погиб на стародавней войне, унесшей жизни каждого десятого в стране.

Пионеры собирались в школах на линейки, поднимали флаг. Директор ходил, слегка прихрамывая, мимо шеренги школьников, и рассказывал им сквозь зубы, какие они ничтожества. Начинал директор тихо и презрительно, но с каждой минутой злился сильнее, не мог вынести, как эти ухмыляющиеся, прыщавые, голоногие ничтожества существуют, бьют стеклянные шкафы, чертят по линолеуму ботинками, смеются так, что дрожат стекла. Он возводил очи горе, тряс кулаком и кричал:

— Фашисты! Фашисты! ФАШИСТЫ!

Потом, должно быть, находил трясунец, стекала по подбородку пена, директор падал без сил, а пионервожатые несли его в школу, в красный уголок, где клали на стол, покрытый красной скатертью, головой к ленинскому бюсту. После звали удивленных пионеров, становились кружком над подрагивающим директорским телом и пели «Боже, Цека храни» Такой ежегодний катарсис.

Галстуки мой отец и другие пионеры не очень любили, и чуть что преступно cовали в карман. А на виду полагалось носить всякие редкие и красивые вещи, к примеру часы. В таких часах отец бегал по коридору, счастливый, солнце с каждым взмахом его руки вспыхивало на запястье, и вся школа расступалась перед ним. Пока он не влетел в директора.

— О? Что такое? Безобразие! Что ж ты делаешь, фашист? – удивился директор.

— О? А это что? Часы? Не положено! – деловито отобрав часы у пацана, директор ушел восвояси.

Этот эпизод мог бы стать символом отношения моей семьи и той хмурой страны, однако мать отца, моя бабушка, таки пустяки в расчет не принимала. Партия один раз ее обманула, сказав, что Сталин велик и честен, и больше бабушка этим людям не верила. Директор, гнида, наверняка побледнел, когда она пришла за часами. Бабушка была невропатологом, и всю жизнь тренировалась на чужих рефлексах. Часы вернулись, и так все загладилось еще на двадцать лет. Так вышло, что отец, единственный из семьи, был спокойным и сильным, но в советском аквариуме всю жизнь работал вхолостую.

Мне мало часов, коль скоро в свидетельстве о рождении написано «СССР». Там написано также и «русский», что ж, смотрите на русского. Уйти на войну, как дед, не погибнуть, но и не вернуться, скрыться в лесу, партизаном. Мне бы оружие и свободу, а там справлюсь и со спокойствием, и с силой. Часы? Вот тебе часы, только песочные. Чтобы не «Тик-так, мой фюрер», а только скрежещущий шелест песчинок, еле различимый, но застревающий в голове, чтобы эти палачи не избавились от безумия никогда, а я чтоб слушал тишину и не думал, что проклят веком, на исходе которого родился.

Через пятнадцать минут после того, как закончилась музыка, я встал и включил свет. Немедленно комната озарилась невыносимо ярким блеском, и я вдруг с нарастающей тревогой стал осознавать, что предметы утратили свои прежние очертания и — без моего участия — стали обретать какие-то новые, абсолютно им не свойственные (как раньше казалось) формы.

Мои мысли текут совершенно непонятными мне путями. Как будто я смотрю на высохшие давно русла, по которым мысли текли когда-то, пытаюсь выдавить из-под потрескавшейся на солнце почвы хоть каплю содержания, а оно — содержание — давно уже полноводной рекой невыносимо быстро несется куда-то где-то в других, новых местах, в местах, мне не ведомых.

Хотя если закрыть глаза, заглушить в себе нарастающий с каждой минутой гул отчаянья, не обращать внимание на поглотившую сознания головную боль и прислушаться к тому, что происходит в воздухе, можно различить едва заметные, но сразу действующие благодатно звуки — нет, не звуки даже, а какие-то еле различимые полунамёки на солнце, на свет и тепло, скрытые за облаками моего омраченного мозга.

Если тупо терпеть боль, это не приведет ни к чему. Надо отвлечься от нее и что-то делать.

Чернота. Желтая чернота. Отголоски, звезды — все летит в неизбежную неизвестность. Поет кто-то там, за соседним столиком. Тысячи обезглавленных тел ждут своей очереди — и каждый хочет жить.

Музыка — это гимнастика для души. Она делает человека не просто более восприимчивым, а более артистичным. Душа становится более мускулистой и гибкой. Если много слушать хорошей музыки, можно стать Художником (а ведь это единственный смысл этой чертовой жизни!)

В чём принципиальная разница, воровать яблоки из чужого личного сада или колхозного? А вытаптывать сад и устраивать дикие оргии за оградой того же Храма, где отошедшие от Мира бережно хранят своими трудами и молитвами слабеющие искры чьей-то угасающей жизни? — Ни в чём!..

Всё ЭТО давно за гранью Разума. И мы все об этом знаем, ну или догадываемся. Чувствуем наверняка или хотя бы помним, что это как-то оччень не правильно. Что ЭТО нас до добра не доведёт.
 
 На кого мы сегодня расчитываем в повседневной жизни? На кого полагаемся? На родителей, близких, начальство, деловых партнёров, подчинённых, коллег, знакомых? А те сами на кого полагаются?.. Что мы, что они — на кого угодно, только не на себя самих. Вся эта поголовная тенденция, это чума, что охватила всех нас с конца прошлого столетия. Обычная суть пирамида в качестве единственного навыка прожить.

Всё, что мы планируем, делаем всякий день делается только ради единственной цели — самого факта участия в ней. Участия в чужом Обмане, Воровстве, участия в Тотальной Круговой Лжи. Как бы они не назывались или выглядели со стороны, все эти их нынешние «социальные игры», они как две капли схожи пресловутому посещению игровых залов (бирж) и разница там только в количестве звёзд — ассортименте коек, игровых столов и разнообразии кухни.

Люди давно по-другому не умеют. Люди строят свои замки уже и не на песке, а на каком-то болоте с мусором. Постоянно обманывают друг друга, обещают что-то друг другу, котируют всю это ложь на свободном рынке Иллюзий. Снова и снова эти цепочки рвутся. Рвутся и героически восстанавливаются, с каждым новым разом становясь всё короче. Делая наших людей всё более одинокими, жалкими и беспомощными, раздражёнными и замкнутыми.

Когда-нибудь все они бросают собственный автомобиль на стоянке, с треском хлопают дверцей и на шатающихся ножках ребёнка выходят на свежий воздух. Вдыхают ароматы влажного, слегка подёрнутого уже осенью леса и восклицают: Госсподибожештымой! Какже блять пиздато!

      Не знаю — не знаю. Пугает меня это слово.  То есть, Перемены не пугают, а слово пугает. 

      В большинстве своём, чем люди теперь занимаются называется Онанизм. Верю, ещё чуть-чуть и «толстый журнал» под таким названием обязательно появится.

Както так..

На Look at me появилось забавное интервью, которое Маша Новикова взяла у меня на днях.

— То есть Перемены не очень посещаемый сайт?

— Смотря с чем сравнивать. Это ведь проект совершенно неконъюнктурный. В том смысле, что 95 процентов текстов и фотографий, публикуемых у нас, никак не связаны с какими-либо новостными поводами и поверхностно актуальными темами. А такой подход по определению не может принести популярность и очень высокую посещаемость. По крайней мере, в наше время. Вообще Перемены это такой веб-журнал, который имеет дело непосредственно с вечностью, а не с сиюминутной коммерчески ориентированной повседневностью. В этом смысле мы наследуем литературным журналам 19 века. Так называемым «толстым» журналам. И, если погрузится в историю этого вопроса, Пушкин, например, был весь в долгах в связи с низкими продажами своего журнала «Современник»… Кроме того, надо понимать, что я ведь сделал этот проект в первую очередь для себя и почти без финансовых вложений. А при таком подходе сейчас невозможно сделать что-либо популярное…

вот полностью