Что у нас есть? Только слепая вера, что Всё будет-хорошо.. И точное знание, что Всё будет-ещё-хуже. Веками человечество аккумулирует исключительно негативный опыт. Прилежно его складирует.. И верит в ЧУДО.. Иногда, впрочем, оно случается. На деле же оказывается, это только лёгкий подскок перед новым стремительным обвалом в очередную пропасть.

Возьми кого-нибудь в заложники — и тем живи, шантажируй, требуй.. Собственного ребёнка, пожилых родителей.. друзей, соседей, подчинённых, клиентов. Чем больше таких, тем больше вокруг и Стокгольмского синдрома. Назовёшь это потом взаимопониманием, преданностью и даже любовью.. Ты возлюбил их как Источник собственной силы, а они тебя, за проявленное Великодушие.

(далее…)

Сегодня день рождения Пушкина, великого и любимого мной поэта!

Как старый пушкинист, относящийся к его творчеству не более и не менее как к магии (я писал об этом и писал неоднократно), я отмечаю сейчас это событие обильным возлиянием молодого пуэра, и всем крайне рекомендую прочитать труд Олега Давыдова о Пушкине, только что опубликованный на Переменах. Мне кажется, что это, в принципе, чуть ли не единственная адекватная статья про Пушкина, а главное — совершенно неортодоксальная, что позволяет, наконец, отнестись к Александру Сергеичу по-человечески, а значит — по-живому. И это правильно. Ибо Пушкин — БОГ.

Предисловие:
Этот материал написан по просьбе Льва Пирогова для «Литературной газеты». В качестве повода для разговора он дал мне ссылку на свой пост в Живом Журнале и свою же статью в «Литературной газете». В двух словах вопрос сводился к следующему: каков в наше время должен быть литературный герой и какой вообще должна быть литература? Тема показалась занятной…

АНАТОМИЯ ГЕРОЯ

Раздумывая о том, с чего бы начать, я решил прибегнуть к старому испытанному средству: гаданию по книгам. Взял из книжного шкафа первую попавшуюся (попался Эдуард Лимонов, «В плену у мертвецов» — текст, написанный во время отсидки в 2001 году) и открыл ее наугад. Взгляд тут же упал на следующие строки.

«Следователь Шишкин, лицемер, много раз подчеркнуто заявлял, что он не читал моих книг. Всё они отлично прочли! «Анатомия героя» была настольной книгой толстого оперативника капитана Эдуарда Вадимовича, он сам признавался еще при аресте на Алтае. В значительной степени они арестовали меня за мои книги». В этом своем тюремном труде Лимонов не раз предпринимает попытку понять, как и почему он очутился за решеткой. И всякий раз неизбежно закольцовывается на рассуждениях о писательстве. Чует…

Герой текстов Лимонова – всегда он сам. А он сам – герой своих текстов. При этом тексты Лимонова без сомнений хороши, а Лимонов – большой писатель. И делает его таковым не только и не столько писательский дар, сколько именно тот факт, что он свои произведения не просто пишет, но – предварительно проигрывает их в жизни. Вся эта его политика, романы с глянцем и транснациональной гомосексуальной богемой, все его позы, жесты, глупости и подлости – не более (и не менее), как повод. Возможность и средство отпустить своего героя, предоставить ему поле деятельности – среду, пространство, воздух. И лишь потом начинается рутина: мастерство, буквы, переплёт. Таков его творческий метод.

В апреле 2007 года у Эдуарда Лимонова изъяли печатную машинку и лампу — в счет оплаты компенсации морального ущерба, который он, согласно решению суда, причинил мэру Лужкову, сказав про него что-то по радио. Компьютера у Эдуарда Вениаминовича нет (да он и не умеет на нем работать), и печатная машинка была единственным инструментом, с помощью которого писатель мог заработать. Поэтому он собрал волю в кулак и недавно через Басманный суд печатную машинку себе вернул. Итог? Отличный фельетон. Бодался теленок с дубом. (далее…)

В предвкушении лета меня вечно распирало Замыслом.. До жути чесалось поведать Миру ПРО что-нибудь ЭТАКОЕ..

Про Странный Рыцарь Троллейбус, имевший повадки лорда. Или Пляски Раскомплексованных, галдящих тут на своём птичьем языке у меня под окнами.. Про Дудочку и Торсион. Или Кисломолочные Штаны с удобной застёжкой со склада под ключ..

На худой конец, про самый мой любимый персонаж Последних Времён — про замечательную женщину, мастера 4-й гильдии и по совместительству частнопрактикующего экстрасенса без руля и ветрил, с простой и располагающей к дискурсу фамилией Ититская..

(далее…)

Я тут подумал: вот у поезда на полной скорости тормозной путь 300 метров (минимум), это известный факт. На самом деле, до полутора километров может быть.. А какой тормозной путь у человека, который весь в своих мыслях и у него планы на сегодня, и на сегодняшний вечер, и вообще на несколько лет вперед (то есть полный вперед)? И тут вдруг – впереди – какой-то непонятный объект: то ли человек стоит на пути, то ли событие грядет.. То ли облом какой-то, то ли реальный шанс на что-то невообразимое мозгом. Человек – бах по тормозам – ан нет! Мне кажется, тормозной путь будет тут офигительный.. И, что примечательно, человек всю дорогу тормозит по полной. А человек без тормозов – тот вообще сразу сходит с рельсов. А еще забавнее «машинист», который вообще не видит, что надо тормозить – тот, конечно, едет до конечной станции.. Это так, вроде эпиграфа.

Что я заметил, это то, что масса народу сейчас (вот прямо в эту минуту) индульгирует в попытке сверхпотребления.. Т.е. потребления изысканных вещей.. В попытке доказать себе самому что жизнь идет не зря.. и это не сила это слабость.. Изысканное нельзя потреблять, это можно только творить, либо _испытывать_.. «Испытывать» — само слово — активное.. Оно значит: проверять на зубок, рассматривать с разных сторон, с полным вниманием и полностью включившись, а не вырубившись с попкорном или с пластиковым членом в руке..

Счастье быть – это не пассивное роняние слюней на изысканные вещи, которые не станут работать без электричества, или без регулярного денежного вливания..

Жизнь в кредит, ай-под-жизнь. Все это космическая икра, которой давно пора стать головастиками – обрести собственную голову, чтобы увидеть: ты планктон, который скармливают рыбкам. А может, ты – икринка на берегу безбрежного океана, и осталось только отрастить помаленьку ластоножку и в путь. Вопрос не в том, быть или не быть, а в том, куда тянуть свою точку сборки. Понятно только то, что ничего на самом деле не понятно. Нужно честно себе в этом признаться, и не спешить следовать привычкам. Любая активность, даже практики, если они выполняются без чего-то, что сложно выразить словами (Дух? Осознанность? Один мой знакомый называет это «гармония») совершенно в другую сторону ведут, то есть ВРЕДНЫ..

Получается, неделание — единственный путь реального делания.. Становления.. Все это может казаться очень туманным сквозь пелену привычных ощущений, особенно если они крайне комфортны (либо крайне дискомфортны), но в действительности это реально как открытая рана, кровь течет а ты размышляешь.. Реальность в том, что есть что-то, что СОСЕТ из людей крофф.. А есть что-то, что открывает глаза и делает жизнь СЧАТЬСТЬЕм, о котором ты всегда мечтал… И выбор СОВСЕМ не очевиден…. Выбор закамуфлирован, эвфеминизирован (!), забыт, заставлен рекламными щитами и завуалирован как только можно, на это работает многомиллионная машина.. Сами люди.

И тут вот как раз важен тормозной путь.. Насколько ты быстро переключаешься.. но еще важно — на что.. Самые захватывающие с точки зрения обычного человека вещи — секс, развлечение, кино, разговор с себе подобным, потребление, еда — они же самые опасные с точки зрения вовлечения внимания, которое становится уже НЕВНИМАНИЕМ. Добившись «своего», ты думаешь что ты ВСЁ — а ты как раз сейчас ничто.. Биомасса, торжествующая биомасса.. фригидная инфузория.. батарейка в фасеточной матрице.. Если ты лузанул, облажался — то же самое, ты вовлечен в непонятноенечто. Которые ты делишь, как МЕГА-мак-пирог, с миллионами себе подобных муравьев. И чем больше удовольствия (или неу-довольствия, тут главное — эмоции) в «твоем» вовлечении, тем мизернее твой шанс на реальное видение.. Не ТЕЛЕ- а просто — видение..

В общем, где-то посередке иногда открывается просвет.. И туда можно заглянуть — и увидеть там Бога .. Или самого себя, что одно и то же.. Увидеть и потрогать, пощупать, проверить на реальность и полностью получить — то что ты хочешь.. То, что ты ЛЮБИШЬ. (Это не МакДональдс!) Это то, что ЕСТЬ, а не то, что ты ЕШЬ, хотя.. кто знает!

Фишка в том, что _то что есть в этой базовой действительности, то, что даже ТЫ — ЕСТЬ — это НЕ то что ты хочешь_. Признайся себе. Нажми на стоп-кран.. Но человек упорно едет до конечной станции — потому, что спит, потому, что газета интересная, потому что конечную уже объявили по радио.. Человек-ай-под выбирает то, что «есть»… Хотя, в общем-то, давно известно, что всего этого НЕТ. Вот загадка..

Апатия, равнодушие, позитив становятся символами моего поколения, моей эпохи, окружающего меня мира и общества. Эти три вещи плотно врастают в головы моих сверстников и родителей, для них они становятся ничем иным как атрибутами свободы, заменяя морально устаревшие идеалы семидесятых: секс наркотики и рок-н-ролл. Да, каждое поколение разительно отличается от поколения своих отцов, и на смену либералам приходят реакционеры, так было и будет всегда. И для меня лично поколение семидесятников олицетворяет собой верх либерализма. Либерализма не политического, а душевного, либерализма куда более глубокого и достойного уважения. Но эпоха семидесятников уже уходит от нас семимильными шагами, и на смену ей приходит эпоха рожденных в девяностые, эпоха реакционеров. И идеалы этой эпохи вполне логично вытекают из ярких семидесятых, идеалы эти крайне нездоровые и странные. Апатия, равнодушие, позитив, а проще говоря, импотенция, ломка и тишина. (далее…)

Я пришел в белый клуб под названием “Джаз”.

Дамы в вечерних платьях, господа во фраках, кокотки в черных чулках – известная публика собралась здесь той ночью.

В огромном белом зале томился по неузнанному наваждению фонтан. Кто-то играл в карты. Под сводами зала разносился симфонический фанк.

У колонны я заметил фрика в цветастых одеждах: желто-черные квадраты отблесками извивались на его атласном халате. Голова его была столь же гладкой, как и колонна, к которой он прислонился. Сквозь щелочки глаз он направил на меня взгляд, показавшийся мне давно знакомым.

Я спросил его: “Что за странное место, клуб Джаз?”. И в этот самый момент заметил в отдалении другого фрика. Тот был одет в древне-римскую тогу и походил на императора Гая Калигулу.

“Раньше, — отвечал фрик, — этот клуб был местом для карнавалов. Но от тех далеких времен ничего почти не осталось, кроме нас троих. Кокотки поменяли свои одежды. Господа – это просто богатые светские люди. Они здесь отдыхают. Вон там, например, в углу, Лев Термен объясняет Джо Дассену как устроен терменвокс, а там Джеймс Джойс пьет шампанское с Мариной Владе. А нас осталось трое”.

Фрик в тоге, накинутой на голое тело, не отрываясь, смотрел в это время на меня – взгляд его был при этом весьма серьезен.

Кокотка в прозрачной шелковой юбке и чулках, таких же черных, как юбка и лиф, посылала вызов мужчинам, проходившим по ступенькам из соседнего зала.

“Почему здесь больше не делают карнавалы?” — спросил я у своего нетрадиционно одетого собеседника. Черно-желтый фрик ответил, атласом бросая на меня свет люстр: “Джаз теперь – казино, это более выгодно. Нас осталось лишь трое. Иди развлекись”.

Я прошелся по зале и решил посмотреть, что находится за обнаруженной мной незаметной дверью. За дверью оказалась узкая комната, похожая на коридор: стены были выложены белым кафелем, и по ним в ряд стояли три ванны. В них уже нежились все те же знакомые мне фрики вместе со сладкими кокотками (тело – сахар, рот – клубничное варенье, между ног – потоки меда), они занимались любовью – лениво сосали, лизали, ласкали друг друга. Я взял себе двух красивейших кокоток и залез с ними в третью, свободную еще ванну.

Одна из девушек, раздвинув ноги, села своей сладкой пиздой мне на язык и стала сосать мой высоко трепетавший член. Другая – лизала промежность, в то время как я, захватив ее ноги, притянул их к себе (она оказалась гибка) и лизал ее нежные стопы.

Так лизали, сосали, ласкали мы долго друг друга. Я проснулся от силы оргазма, охватившего их: их тела задрожали, и, в диком восторге, та, что сверху была, прислонила свое естество к моему лицу, вся прижалась, и, вскрикнув, обмякла. Другая же натянула себя на мой член и стала, крича и рыдая, скакать, как дикая сучка…

Я – музыка, которую ты слышишь, когда перестаешь слушать. Я – тишина, которая отвечает на каждое твое слово, когда ты перестаешь дышать.

Я – твой первый крик, я – твой последний стон.

Я – тень, твоя ноша, которую ты всегда носишь с собой. И я же – свет, который видит даже слепой.

Я – сладость вина на губах твоей возлюбленной, сладость меда на острие ножа. Я – твоя собственная кровь, которую ты пробуешь на вкус – такая соленая!

Я – сила в твоих руках, которые не могут ничего изменить. Я – слабость, которой подчиняется любая сила.

Я – всесильная любовь, которая легко перешагивает даже через небытие. Я – абсолютная ярость, против которой бессильна даже любовь.

Я – источник, и я – слияние всех рек. Я – бушующий океан.

Я – бесконечное «может быть», которое воронкой уходит в пропасть «никогда» через угольное ушко «сейчас».

Я – окончательный ответ на изначальный вопрос. Я – вопрос, на который нет ответа, я – ответ на все вопросы.

Я – это ты, посмотри!

Сегодня день рождения Вильгельма Рихарда Вагнера, одного из немногих Родителей всего, что нас окружает. Он впервые озвучил открытия и войны XX века, он их оформил и сформировал их, штурмовав своими образами умы наиболее чувствительных современников — тех, которые только и могут творить реальность.

«Как человек до тех пор не освободится, пока не примет радостно узы, соединяющие его с Природой, так и искусство не станет свободным, пока у него не исчезнут причины стыдиться связи с жизнью«, — утверждал он (в первую очередь он был поэтом).

Над ним смеялись, его ненавидели, боялись и презирали. Его музыку называли шумом и безвкусицей. Но какое Вагнеру, слышавшему Дух Времени, было дело до этих глупцов?

Те, кто считает его просто композитором (пусть даже и великим композитором) совсем далеки от правды. Как высказался Томас Манн в «Докторе Фаустусе» (вложив эти слова в уста одного из персонажей), музыка «как бы провозглашает себя подобием космоса, ибо первоосновы музыки, можно сказать, тождественны первейшим и простейшим столпам мироздания — параллель, которую умно использовал художник-философ недавнего прошлого (Кречмар и здесь имел в виду Вагнера), отождествивший в своем космогоническом мифе «Кольцо Нибелунгов» первоосновы музыки с первоосновами мироздания. У него начало вещей имеет свою музыку. Это музыка начала и в то же время начало музыки. Трезвучие в ми-бемоль-мажоре быстроструйных рейнских вод, семь простейших аккордов. Из них, словно из циклопических квадров и первозданных глыб, строится замок богов. Остроумно и величаво слил он миф музыки с мифом мироздания тем, что музыку приковал к вещам, а вещи заставил выражать себя в музыке, создал аппарат чувственной симультанности, великолепный и полный значения, хотя, может быть, слишком рассудочный сравнительно со стихийными откровениями в искусстве чистых музыкантов, Бетховена и Баха, например, в прелюдии из виолончельной сюиты последнего, тоже выдержанной в ми-бемоль-мажор и построенной на простейших трезвучиях».

О том, как Вагнер оказывал воздействие на историю человечества и творил современность через свою музыку, читаем у Музиля в «Человеке без свойств» («Время от времени до них доносилась волна наугад взбаламученных звуков. Ульрих знал, что она неделями отказывала в близости Вальтеру, если он играл Вагнера. Тем не менее он играл Вагнера; с нечистой совестью; словно это был мальчишеский порок». и далее: «как только он запирался, все чаще доносились звуки Вагнера, то есть музыки, которую он в прежние годы учил Клариссу презирать как типичный образец мещански-вычурного, упадочнического времени, но перед которой теперь сам не мог устоять, как перед крепким, горячим, пьянящим зельем.»).

Вагнеру сегодня 196 лет.

Ссылки:

1. А. Лиштанберже. Книга о Вагнере «Рихард Вагнер как поэт и мыслитель».
2. Роман Томасса Манна «Доктор Фаустус. Жизнь немецкого композитора Адриана Леверкюна, рассказанная его другом»
3. Фридрих Ницше «Казус Вагнер».
4. Роберт Музиль «Человек без свойств».

Скорей всего ты уже думал над тем, дорогой мой читатель, что, собственно, в русском языке — в его, так сказать, экспрессивном срезе — означает самое ходовое, самое емкое, самое крепкое и коренное словосочетание, — словосочетание, которое в звучащем своем аспекте от частого употребления (совсем как графитовый грифель карандаша) стирается до едва различимой аббревиатуры. «ЕБТЬ»; но зато в своем подлинном глубинном бытии стоит твердо, как в короне бриллиант, играющий всеми гранями своего смысла под лучами света, падающего на него от каждого нашего прикосновения к этой нетленной святыне.

Когда мы подчас в сердцах вдруг воскликнем: «еб твою мать!» — это звучит почти как заклинание. Нет, ты только прислушайся, брат мой, — «ЕБ ТВОЮ МАТЬ!!!» Речь здесь идет, конечно, не о какой–то конкретной матери, а о чем–то другом: о чем–то значительно большем и более значительном. О чем же? Быть может, некий намек нам даст тот факт, что считается неприличным ругаться при женщинах. И женщинам (по крайности так было раньше)! Почему?

Дело вовсе не в том, что такого рода выражения как–то особенно неприличны — нет! — они просто сакральны, а сакральное, как известно, — всегда табу, ибо оно оскверняет. Вот потому–то матерщина и называется сквернословием. И еще: о матершиннике говорят, что он выражается. И действительно, читатель, в матерщине выражается, проявляется, выходит наружу из глубины та религиозная сущность, которую я все никак не решаюсь назвать. Не решаюсь, но постоянно пробую: ведь то выражение, которое мы сейчас разбираем, — еб твою мать! — есть матерщина по преимуществу. По нему матерщина и называется матерщиной, а раз так — в матерщине выражается для нас ушедшая в недра народа религия Ебаной Матери Сырой Земли.

***
Когда я вошел в дом, возникло некоторое замешательство — оба они замолчали, видимо не хотели, чтоб я слышал их разговор. Хотя что ж тут такого? — ничего особенного я не услышал, разве что до моего прихода они обсуждали что–нибудь, что не должно было коснуться моих ушей? Странно. Марлинский прятал глаза, а Бенедиктов с безразличным видом помешивал ложечкой чай. Двуличная тварь! — только что предлагал мне сделаться «отцом всех лыжников» (то есть, фактически, утвердить новый закон) и вот уже пожалуйста — проповедует Марлинскому свои охранительные принципы, нерушимость, и твердость вечных железных законов — диалектик! Не то, чтобы я не понимал его (чего уж тут — логически все верно), — но, согласитесь, одно дело формальная диалектика и совсем другое, когда с ней вдруг сталкиваешься на практике: трудно дышать из–за дурного духа в этом загнивающем в себе болоте, все течет, переливаясь из одного в другое, не границ, ни одна вещь не является сама собой, но всякая означает все что угодно, не исключая себя. Поэтому можно говорить все, что угодно, — не ошибешься! — ибо ошибиться можно только там, где есть твердые границы, установленные законом противоречия. Впрочем, там, где есть эти границы, нет жизни; а где нет жизни, там царствует смерть — эта нелепая ошибка жизни, возжаждавшей истины.

Итак, мертвец — тот, кто совершил ошибку. Истина — это смерть. И я подумал, что Бенедиктов подталкивает, пытается вывести нас на путь истины, меня и Марлинского — обоих по-разному, — пытается нас обмануть, сам оставаясь в тени своего тухлого болота. Змей–искуситель, искушающий истиной, ты ошибёшься по крайней мере во мне.

Короче говоря, мне было неприятно, что для меня у Бенедиктова были заготовлены одни слова, а для Марлинского — совсем другие. Но пусть это даже будут одни и те же слова, пусть даже он нам говорил одно и то же — тем более неприятно. И в конце концов Фал Палыч отлично понял, что мне это будет неприятно: он замолчал, помешивая ложечкой в стакане свой остывший чай. Оставим это.

— Наговорились? — спросил я.

— Да, вполне.

— Ну так пора — как раз успеем на Гагаринскую электричку. Не провожай нас, Марли.

— Так мы еще увидимся, — сказал Бенедиктов. — Пока.

— Пока.

— Пока…

ПОБЕГ.

К лету город меняется: окна становятся чище, и небо высокое, а дороги очищаются от льда — так что, может быть, даже можно куда-нибудь идти. Не «по делам», как зимой, а просто так. И главное, есть шанс прийти куда-нибудь по-настоящему. Не на горячий чай, не на shot спиртного в баре, не сесть спиной к батарее центрального отопления, а в открытое ветру, свободное место. Во внешний мир. Зима – как на картинах голландских мастеров, всё масляно-обывательское, даже если хорошо. А лето – свободное время, когда people can fly. Зелёная трава (так легко себе представить), и воздух на вкус совсем другой. И блестят глаза. Словно само время меняется – и мелькает призрак надежды. Хотя скорее всего, сейчас, на пороге лета, просто ярче видно то, что есть всегда.

Вот, например, из поездки в Египет я привёз одно самое яркое впечатление – запах живых очагов, который пронизывает Каир, это его дыхание, дух города . И ещё несколько таких вспышек, впечатлений. Но всё остальное, про что я читал в путеводителях и смотрел научно-популярные фильмы — выветрилось, схематично легло на дно памяти, как необходимое, неизбежное дополнение к настоящим воспоминаниям. Так получается, только те сенсорные осколки и были по-настоящему, а путеводители и карты – врут! Выходит, все наоборот: упорядоченность – это иллюзия, идеализм, наивная «обывательская романтика» своего рода.

Память играет не по правилам . Она всё равно расставит фигуры по-своему, как ребёнок, который играет в шахматы сам с собой. Сколько фотографий и видеосъемок не делай, от любимого человека может остаться какой-то взгляд, блик солнца на лице сквозь листву, от города – запах, от года – ничего. Свадебные альбомы – мусор. Ютюб маст дай. _Было_ действительно только то, что мы помним через несколько лет – эти осколки, иррациональные фрагменты головоломки; остальное пост-фактум достраивает наш мозг, наша бездушная логика, для самой себя любимой, удобства-комфорта ради.

Ожидания, мечты, поступки – всё это рамки, в которые (может быть!) можно будет вставить потом что-то действительно стоящее – когда и если оно промелькнет, и ЕСЛИ ты его вообще заметишь в реве телевизора и сверкании рекламных щитов. А если рамка будет испорчена, придётся лепить новые соты для меда, которого еще нет, вить новое гнездо для птиц, которых ты никогда не видел. Потому что не каждый день везет. И всё это время – не разлинованное, с правым или левым наклоном, здесь другое: ВРЕМЯ не течёт, как вода в унитаз, а пульсирует, как сердце в груди – оно никуда не спешит и никогда никого не ждёт.

А звёзды просто смотрят, без выражения – как глаза огромного чёрного дракона, искры и шрамы на его морде, не добрые и не злые, но тоже пульсирующие, дышашие, как время, живые, как мы, кто живет с открытыми глазами.

Вчера я гулял по центру Москвы со своей четвероюродной сестрой, приехавшей в Москву погостить из Чикаго… Мы прошлись по Александровскому саду и Манежной площади, и по пути я сделал несколько открытий. Я давно не гулял там, и поэтому происходящее вокруг занимало меня едва ли не сильнее, чем американскую гостью. Сперва меня удивило странное скопление народа вокруг каменного грота (это если пройти чуть-чуть дальше от Вечного огня). Люди что-то там ковыряли внутри этого грота, сменяли друг друга, продолжали ковырять, отковыривать… Мы подошли поближе, чтобы разглядеть, чем это там занимаются москвичи и гости столицы. Оказывается, выковыривают монетки. Что все это значит? — спросил девушку, увлеченно пытавшуюся указательным пальцем извлечь из трещин вулканической породы, из которой сделан грот, два рубля. Не поворачиваясь ко мне и не отрываясь от своего дела, она с улыбкой ответила: выковыриваешь монетку, вставляешь на ее место другую – свою, загадываешь желание, и оно сбывается.

Подивившись такой новой мифологии, мы взошли на Манежку и двинулись в направлении Охотного ряда. Люди пили пиво, фотографировались, играли в сокс, просто сидели и общались на солнышке, в общем – обычный ничем не примечательный майский день на Манежной площади. Вскоре мы увидали группу из пяти или шести грузинских подростков (лет от 15 до 19). Современно одетые (и даже, очевидно, по своим понятиям модно) джигиты встали в круг и энергично хлопали в ладоши. Из их числа выделился один, встал в центр круга и начал с залихватскими выкриками бойко отплясывать какой-то грузинский народный танец. «Аса!» — кричал он на всю площадь. «Аса, бля-нах!» — вторили ему соплеменники из круга. Когда он вернулся на свое прежнее место, в центр круга выдвинулся еще один грузинский парень, и – с горящими глазами и горячими выкриками – отплясал свою версию танца. Прямо как в фильме «Мимино», который я видел на днях… И так по очереди выступили из круга все. Некоторые люди, пившие пиво совсем близко от круга, стали отсаживаться. Но в остальном, похоже, на грузинов мало кто обращал внимания. Как будто такие танцевальные эпизоды происходят тут постоянно, и уже стали привычной частью общего пейзажа.

Мы шли по Манежной дальше, и я подумал, что когда учился тут неподалеку во второй половине 90-х, гуляющие люди были гораздо серее. Сейчас больше ярких, красиво одетых молодых людей, на которых приятно посмотреть. Причем даже у самых простецких людей как будто есть некая индивидуальность или попытка проявить таковую. Я произнес это вслух, и сестра сказала, что, да, в Москве действительно много красиво выглядящих молодых людей. И что совсем иначе с этим дело обстоит в Америке. «Там все абсолютно одинаковые. Все одеваются в Gap и еще в два-три бренда, к которым абсолютно все американцы лояльны. И никаких отступлений от нормы. Очень скучно. Причем ты даже не сможешь вычислить социальный статус человека по его одежде. Богатые одеваются совершенно так же, как и не очень богатые».

Дома я открыл наугад валявшуюся у меня в гостиной книжку «Nobrow» Джона Сибрука и увидел следующее:

Торстайн Веблен посмеивался над богатыми за их страсть к вещам ручной работы, утверждая, что они на самом деле хуже вещей машинного изготовления, но богатые смогли превратить их несовершенства в достоинства, такие, например, как уникальность. Но к концу девяностых этот трюк перестал работать. В то время как средний класс все более и более успешно копировал стиль богатых, в том числе все его несовершенства, последним пришлось пойти буквально на экстремальные несовершенства, чтобы выделиться, сделав высокой модой абсолютно несовершенную и уродливую одежду и мебель, — такой дурной стиль (с точки зрения старого деления на «высокое» и «низкое»), что ни один уважающий себя представитель среднего класса не захотел бы его копировать. Пример тому — разорванные джинсы с бусинками от Гуччи за 3800 долларов, бывшие пиком высокой моды прошлой осенью.

(далее…)

кручу педали
на скорости двадцать.
кручу педали —
калорий счет.

когда меня предали?
узнаю едва ли.
галлюцинации —
что нечет, что чет.

хочу заграницу:
развеются яды
по небу, по небосклону, пусть..

снимаю клипсу —
считать не надо
мой опустевший, выцветший пульс.

Так как двери в электричках автоматические и весьма трудно проконтролировать их действие, они по собственным причинам не закрылись. Поезд продолжал свой путь с открытой дверью. Стоя у обнаженного пространства, поверьте, было красивым, или, если хотите, необычным созерцать почти загородные пейзажи с вкраплениями железнодорожных путей, проходящих поверх неплохих по глубине оврагов.

«Пусть я буду бедным, но зато я буду богатым духовно. — думал я. — Человек должен стремиться к совершенству. Все попробовать невозможно. Аксессуаров жизни слишком много. Но понять себя, ощутить свой собственный смысл – это высшее наслаждение, без которого скучно жить».

Мои чувства, наверное, представляют собой тоннель. Тоннель – это вся система в целом. Существуют станции, на которых я появляюсь, держа в руках или… Неважно. Главное, что провод это и есть то или иное чувство.
Пишу тебе, Алекс, опять из прошлого. Ты знаешь, что я жду от тебя действий, но сам пока нахожусь в состоянии проматывания времени. Ты посмотри на меня, я не могу заняться делом. Единственное, что я делаю путного, это то, что я пишу сейчас. Мой интеллект бездействует, он не направлен никуда. И только мелочи, пожирающие все, что во мне есть прекрасного, существуют, давая результаты. Смотри… Читай…
Вдумайся в себя в прошлом, таким ты не должен быть, стань, наконец-таки, идеалом для меня. Я верю в тебя, я могу расплакаться, но эмоций слишком мало для этого. До свидания. Я начинаю новую жизнь.