Мысли | БЛОГ ПЕРЕМЕН. Peremeny.Ru - Part 74


Обновления под рубрикой 'Мысли':

Почитал, как всегда довольно глубокий разбор, сделанный Олегом Давыдовым — на этот раз — образа Остапа Бендера.

Остап Бендер

«Мефистофельская демоничность Остапа начинает проглядывать с первых же его шагов в романе. Уже то, что он появляется с северо-запада, ориентирует на местообитание Мефистофеля. Остаповы «лаковые штиблеты с замшевым верхом» (которые постоянно упоминаются в тексте) слишком похожи на копыта. Его «зеленый в талию костюм» дал повод Дмитрию Лихачеву говорить о «зеленом змии». Первый же поступок Остапа в романе – «вынул из кармана нагретое яблоко и подал его беспризорному» — заставляет вспомнить библейскую сцену соблазнения (особенно если иметь в виду, что конец апреля – не совсем подходящий сезон для раздачи яблок). Первые же слова: «Может быть, тебе дать еще ключ от квартиры, где деньги лежат?» — позволяют думать о ключах от обывательского рая. Но ключа от рая у беса, конечно же, нет. «Молодой человек солгал», — комментируют авторы. Вообще говоря, сценка эта имеет в основе своей извечный прототип: искушение отцом лжи первого человека. «Беспризорный» (не имеющий родителей) – это как раз первый человек (то есть вообще человек), встречаемый демоническим Остапом в идеальном пространстве романа. Их краткое взаимодействие архетипично и задает тон всем дальнейшим взаимоотношениям лукавого (низведенного в данном тексте до уровня жулика) и человека, оставленного без высшего присмотра. В дальнейшем сын турецко-подданного (турецкий след – еще один элемент демонизма товарища Бендера) будет всегда беззлобно обманывать беспризорного советского человека, а человек всегда будет с готовностью поддаваться на этот обман».

Со многим из этого можно согласиться, но из Бендера-черта «12 стульев» – Ильф и Петров — в «Золотом теленке» все больше делали Бендера-ангела. Дали ему возраст Христа — 33. Хотя в 1931 году – Бендеру – должно было быть, соответственно, 31 ( в «12 ст.» — 27 лет).
В первой версии второго романа концовка была совершенно иная.
Не «Графа Монте-Кристо из меня не вышло…»

а «Иисуса Христа из меня не вышло. Не смог воскресить даже одного человека (Паниковского)….» Бендер женился на Зосе. И вообще, превращался в максимально позитивного типа.
Два месяца авторы не находили себе места.

Почувствовав, перебор они, стали исправлять финал.

Роман уже печатался в журнале. Переделывали «на ходу». Отмена женитьбы, переход через румынскую границу.

И финальная фраза только тогда обрела классическую завершенность: «Графа Монте-Кристо из меня не вышло, придется переквалифицироваться в управдомы».

Метаморфозы «12 стульев»- «Золотой теленок» таковы: все больше Бендер из «черного человека» — становился «белым» (благотворительность по отношению к Балаганову и Козлевичу). Ильф и Петров пошли по гоголевскому пути (неудавшемуся у Николая Васильевича ) – преображения главного героя. У них это получилось, потому как авторы все же соблюли меру.

В общем мироновский Бендер вполне справедливо пел (стихи Кима): «Я не разбойник и не апостол, и для меня конечно тоже все не просто, и очень может быть что от забот моих я поседею раньше остальных».

Его заботы – привносить в жизнь динамику, игру. («Вы оцените красоту игры»!).

Играет он красиво! Бендер – катализатор! Жулик, который изобличает «голубого воришку», Корейко. Друг, который никогда не предает (ни Кису, ни членов экипажа «Антилопы «Гну»). Прожигатель, который не умеет тратить деньги. Любитель наживы, который расставаясь с золотом, не жалеет о нем («Графа Монте-Кристо…).

Благородного жулика О.Генри Энди Таккера (авторы дают сноску в романе на прототип: «Как в таких случаях говорил Энди Таккер», — завляет Остап) Ильф и Петров превращают в чуть ли не олицетворение благородства. Русский феномен!

ЗЫ
Только вот позавчера глядел кино – про другого русского жулика – Егора Прокудина. Опять в конце обливался слезами. Примерно как в финале «12 стульев» Марка Захарова. Да, наши писатели почему-то производят на свет самых добрых и справедливых демонов на свете. Что когда их под занавес мочат – «сердце рвется на куски».

Олег Стукалов. Блюз бродячего пса

Сегодня мы начали публиковать на Переменах один из самых стильных текстов, читанных мной за последний год. «Блюз бродячего пса» Олега Стукалова. Книгу необычную по форме (не роман, не повесть, а «сочинение» — так определил жанр сам автор — имея в виду музыкальный термин).

Воздушное, синкопированное повествование о музыканте, жившем в Советском Союзе конца 70-х-начала 80-х годов.

Герой текста — сын народного артиста СССР (заслуженного советского кинорежиссера). Он играет в джазовой группе на трубе. Группа выступает в ресторанах и на закрытых частных комсомольских вечеринках (порой перерастающих в оргии), а по ночам, укрывшись на подмосковной даче, парни лабают для себя.

Мертвенный мрачный совок и естественная русская свобода (и то, и другое описано очень правдоподобно) переплетаются, но не сливаются, живут параллельно и почти не вступают в отношения, но – наблюдают друг друга. С оттенком брезгливости и понимания. И ни разу не вступают в схватку. И все было бы очень ровно, если бы не постоянно искрящая между этими двумя отторгающими друг друга мирами магия. То и дело в этих просветах открывается какая-то светящаяся бездна…

…И все время звучит музыка (музыкальные критики должны бы умереть со стыда и зависти, читая столь адекватную передачу музыки средствами языка).

Параллельно с этими легкими и надрывными звуками разыгрывается тяжелая партия отца. Кинорежиссер по заданию партии отправляется в Голливуд, на вручение Оскара, и там с ним происходят до того невероятные вещи, что, вернувшись, он медленно и необратимо меняется. Но вовсе не увиденная там американская реальность на него так повлияла, а те события, которые никто не может объяснить ничем, кроме как вмешательством потусторонних сил.

Момент перехода от застоя к перестройке — эта характеристическая точка перемен — передан в «Блюзе бродячего пса» очень точно. Читайте сами с самого начала, книга настолько стоит того, что я, между прочим, не могу не удивиться: каким образом она до сих пор не была нигде издана?! Отчасти ответ на этот вопрос дает сын автора, Федор Погодин, предоставивший нам для публикации текст «Блюза». Цитирую его предисловие: «После смерти отца я пробовал опубликовать сочинение в журналах, но безуспешно. Лучшую рецензию я получил из «Знамени». Рецензент Александр Рыбаков отметил, что автор «не переосмыслил общую концепцию в соответствии с периодом гласности, открытости».»

Тут я всеми силами, конечно же, стараюсь удержаться от грубых слов. Это был, наверное, год 1987-1988… Но ведь ничего и сейчас не изменилось в этих литературных журналах… Я, к счастью, довольно далек от того, что называется у нас в Москве и в России «литературным процессом», но, если судить по публикациям безусловно заслуживающего доверия Виктора Топорова на Часкоре, коррумпированность и своячество в большинстве из этих изданий процветает по-прежнему. У живых текстов (подобных «Блюзу» и многим другим публикуемым на Переменах произведениям) нет никаких шансов на попадание на их страницы. (А ведь товарищ Путин собирается выделить бюджетные деньги на существование этих толстых оффлайновых журналов… И у меня есть короткий вопрос к товарищу Путину: зачем? Если они публикуют только своих друзей-графоманов и друзей друзей либо — полных бездарей, на фоне которых друзья смотрелись бы не так уж и плохо… А потом жалуются, что никто их не покупает и они, мол, не могут так больше жить, то зачем их поддерживать? Вообще, зачем поддерживать все эти отжившие институты, присвоившие себе громкое брендовое наименование «культурные», в то время как с подлинной культурой и настоящим искусством они не имеют уже давно ничего общего? Да их ведь читает один только отчаявшийся найти хоть что-то стоящее лит.критик Виктор Топоров, ну и, конечно, незначительная горстка самих всех этих «литераторов», которые там печатаются и печатают друг друга… А ведь эти люди давно уже не решают ничего ни на метафизическом уровне, ни даже в реальном культурном пространстве. Так пусть останутся они в прошлом! Пусть умрут проповедники смерти! Закрываю скобку.)

Точно так же нет у живых текстов шансов быть опубликованными и в виде отдельных книг, в крупных, например, издательствах. Потому что там тоже все построено исключительно на клановой системе. Я тут читал некоторое время назад «Креативную редактуру» все того же Топорова (отрывки из которой мы публиковали на Переменах), и Топоров там — всех сдал. Ему, повторю, можно верить, он знает эту систему изнутри, сам был главредом какого-то большого питерского издательства.

Впрочем, я хочу обрадовать вас, дорогие читатели: все меняется — к лучшему (и на этом я вот-вот уже завершу свою затянувшуюся речь). Про бумажные журналы я говорил и снова скажу: их сейчас уже почти никто не читает. И не только потому что они не публикуют ничего заслуживающего читательского внимания. Но и потому, что большинство из них сегодня представлены в интернете. Читателю достаточно забрести в какой-нибудь Журнальный зал на русс.ру, чтобы понять, насколько это заросшее тиной и водорослями болото топко и безжизненно (и даже клюква там не растет). И точно также бумажные книги — читают все меньше и меньше. И будут читать еще меньше с распространением е-буков и интернета. И это — хорошо, экологично! Пусть деревья растут!

Средний тираж изданной на бумаге книги сейчас, ну, скажем, 5 000 экземпляров. (Редкие исключения постоянно допечатываемых бестселлеров вроде книг Дарьи Донцовой и Минаева не в счет). Для сравнения — блог-книгу «Побег» за три года (с момента ее открытия в августе 2007 г.) прочитали более 11 000 человек (можете проверить, статистика у нас открыта). Прочитали. И продолжают читать. Для интернета 11 000 человек это не особо много, но зато это абсолютно реальные читатели (в отличие от многих культурных порталов, Перемены не пользуются всякими порно-технологиями, все наши читатели — действительно читают нас, а не просто случайно забредают к нам, шаловливо кликнув какую-нибудь привлекательную кнопку). Больше ли людей прочитали бы «Побег», если бы какой-нибудь «Ад Маргинем» издал его тиражом 3 000 экземпляров? Не факт…

ОК, насчет того, что изданная на бумаге книга — это твердый материальный объект, который очень приятно держать в руках и который является осязаемым свидетельством вложенного в произведение труда (не только писательского, но и прочего)… я слышал все эти возражения, но все еще не готов к ним серьезно относиться. Книга, конечно же, станет предметом роскоши и в этом виде останется. Но это уже совершенно другая история, которую нужно рассматривать не в контексте культуры и искусства, а в контексте общества потребления и красивой жизни. Спасибо.

P.S.: Отсюда следуетпроект НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА

20 марта (1 апреля) 1809 года родился Николай Васильевич Гоголь

Николай Васильевич Гоголь

«Чуден Днепр при тихой погоде… Редкая птица долетит до середины Днепра» — всех заставляли в школе учить этот отрывок из Гоголя. И мы, не заглядывая в содержание повести, исправно бубнили его.

Как-то я заболел и решил от скуки почитать полностью эту вещицу — «Страшную месть». Современные мистические триллеры отдыхают. Тут действительно страшно. На ночь читать не рекомендуется.

Сюжет: жила красавица Катерина, но папаша ее, бесподобная сволочь и колдун, сексуально домогался собственной дочери. Его не смущало ни ее замужество, ни то, что недавно она родила сына.

Муж Катерины застукал папашу за сеансом черной магии и поместил его в темницу. Доця выпустила отца, надеясь на его перековку. Перековался он так: застрелил ее мужа, убил внука и в конце концов зарезал саму!

Как в армянском анекдоте:

«Как назвать человека, убившего всех родственников?» — «Круглым сиротой!»

Но концовка окончательно срывала крышу. По Карпатам носился на коне неведомый великан-богатырь с ЗАКРЫТЫМИ газами. Колдуна к нему тянуло против воли. Богатырь открывает глаза, ловит серийного маньяка и кидает в пропасть.

Сейчас трудно понять, как Хармс, живя без денег, погрязая в долгах и голодая, при этом мог что-то писать. Хотя, на самом деле он только текстами и жил. Потому что хотел быть в жизни тем же, «чем Лобачевский был в геометрии». Менял литературу, ломал старые схемы, сумасбродствовал. А она, литература, сопротивлялась. И эта бесславная борьба привела к появлению большого количества текстов. Некоторым они кажутся забавными. Но, честно говоря, многие страшно читать – начинаешь вникать, и голова кругом.

В финале повести бандурист объясняет в былине подоплеку биографии героического папашки. Его предок из зависти сбросил в пропасть лучшего друга вместе с маленьким сыном. На том свете Бог разрешил жертве придумать казнь для предателя. И тот решил, что все потомки гада будут злоумышленниками, но последний в роду — негде клейма ставить. После каждого его нового убийства покойные родственники будут выбираться из могил — и падать обратно.

Когда же колдун-горбун будет сброшен в бездну, им разрешится его погрызть. Но тому, первому иуде, из-за которого началась катавасия, не дадут присоединиться к пиршеству. Только кости его еще больше врастут в землю…

Неслабо для произведения из школьной хрестоматии?! (далее…)

Патрик Зюскинд

26 марта 1949 года родился писатель Патрик Зюскинд, автор нашумевшего романа «Парфюмер»

В порядке зависимости

Мы говорим Зюскинд, подразумеваем «Парфюмер», и с этим, видимо, уже ничего нельзя поделать. Скорее всего, перед нами и впрямь автор одной книги. Надежды на новый, не обязательно даже равнозначный «Парфюмеру», а просто новый роман практически нет. Писатель вообще молчит как минимум последние лет пятнадцать. Если не считать киносценария о Россини (1997), его последнее собственно литературное произведение — не что иное, как завещание: «Завещание мэтра Мюссара». Оно о том, что весь мир превращается в раковину.

В подобной же раковине (футляре, флаконе, как угодно) прячется и сам Патрик Зюскинд.

Его биография никогда не была чем-то особенно интересным. Школа, гимназия, занятия музыкой из-под палки, армия, Мюнхенский университет. Что потом? Тапёр в баре. Тренер по настольному теннису. Работник патентного бюро. Наконец, свободный писатель. Собственно, уже на этом этапе, в начале 70-х годов прошлого века, человеческая биография Зюскинда завершилась. Литературная, та по большому счёту завершилась в 1985-м с выходом «Парфюмера». Автор едва ли не главного интеллектуального бестселлера последних десятилетий интервью не даёт и встреч с читателями не устраивает. Невозможно даже сказать, где он в точности живёт. По одним слухам, в Мюнхене, по другим — будто бы в Париже. Отчего всё так получилось? (далее…)

Раз уж разговор зашёл о мифах, настоятельно рекомендую к прочтению эту статью Владимира Авдеева.

http://velesova-sloboda.org/christ/overcoming.html

Николай Бердяев

18 марта 1874 года родился русский философ Николай Бердяев.

Наследие Бердяева обширно, но с какой бы стороны его ни рассматривали, очевидно, что едва ли не главное место в нём занимает тема творчества. «Смысл творчества. Опыт оправдания человека» — быть может, самая сокровенная книга философа. Речь в ней идёт о переходе к новой религиозной эпохе, эпохе Третьего завета, когда человек раскроется как творец.

Поразительно, но Бердяев основывал свою теорию на том, что в первых двух заветах — Ветхом и Новом — о творчестве нет ни слова. Это, мол, великое умолчание, смысл которого нужно раскрыть. Возьмём и мы на себя смелость раскрыть смысл одного великого умолчания самого философа: в «Смысле творчества…» нет ни слова о скуке — чувстве, с которым до интимности близко знаком всякий творец (не исключая, видимо, и того, что на небе).

Несколько слов о философии скуки

Народ разучился скучать — в этом вся проблема. (далее…)

«Алиса» Бертона – недофильм. И в первую очередь из-за слабого сценария.

Добро – не доброе, зло – не злое. А никакое.

«О, потрясающий, честолюбивый, великолепный идиот! Слава тебе! В наше прагматичное время он доказывал, что играть в шахматы можно по правилам карточной игры. Правда, кто-то за спиной должен все-таки предохранять от окончательного разрушения… Рационализм одного финансирует идиотизм другого» (цитирую свой роман «Брачные игры»).

Бертоновская система рассыпается. Он разрушил систему Кэрролла, а свою не смог сделать, потому как ШАХМАТЫ ПО ПРАВИЛАМ КАРТОЧНОЙ ИГРЫ НЕ РАБОТАЮТ. Бертон перехитрил сам себя.

B_2009_06_22_Alice_Burton_01

Собачий монстр Брандашмыг хватает девочку Алису. Добрая Мышь ему вырвала глаз. Алиса вернула глаз Брандашмыгу. Он за это помогает Алисе. Отвозит ее с мечом к Белой Королеве. И монстр остался на половине доброй БК. Ему никто не мстил за предательство.

Злая – Красная Червовая Дама. У нее все в красных сердечках (аллюзии с Тимошенко?) Красные сердечки – зло? Странно. Червовая Дама любит Валета и сомневается в каждом своем шаге. Зато добрая Белая Королева – без сомнений. Когда была в силе злая Червовая Дама – ее сестра Белая Королева – жила во дворце, который весь в сиреневых кустах. Когда власть отошла Королеве – она решила (по доброте?) сослать сестрицу на каторгу.

Шляпник-бунтарь когда пребывал в покоях злой Червовой Дамы – делал что хотел. Свои шляпы опять же. Приговорили его к казни, только за слишком активную «антигосударственную пропаганду»: «Долой Красную Ведьму!»

Запомнилась и микстура доброй Белой Королевы для уменьшения роста Алисы – из гнилых пальцев. Она не Ведьма?

В общем Бертон – все перемешал, добавив готики. Поэтому – все не белые или красные, цветные и т.п., а какие-то – серые. Этот невзрачный цвет доминирует в Стране Чудес. Волшебник Изумрудного Города – это ярко. А Серая Страна Чудес? Но здесь она именно такая: поросшая мхами, лишайниками и грибами. Поэтому когда 3D к самому носу приближает мхи и грибную плесень – противно.

Охотничью собаку – тоже никто не наказал – за перебежку на другую строну. Хотя собака типа рисковала семьей. В общем, зло и добро посерели у Бертона – до неразличимости.

Удачи-находки: их немного. (далее…)

Владислав Ходасевич

В ночь на 23 февраля 1928 года, в Париже, в нищенском отеле нищенского квартала, открыв газ, покончила с собой писательница Нина Ивановна Петровская. Писательницей называли ее по этому поводу в газетных заметках. Но такое прозвание как-то не вполне к ней подходит. По правде сказать, ею написанное было незначительно и по количеству, и по качеству1. То небольшое дарование, которое у нее было, она не умела, а главное — вовсе и не хотела «истратить» на литературу. Однако в жизни литературной Москвы, между 1903-1909 годами, она сыграла видную роль. Ее личность повлияла на такие обстоятельства и события, которые с ее именем как будто вовсе не связаны. Однако прежде, чем рассказать о ней, надо коснуться того, что зовется духом эпохи. История Нины Петровской без этого непонятна, а то и незанимательна.

***

Символисты не хотели отделять писателя от человека2, литературную биографию от личной. Символизм не хотел быть только художественной школой, литературным течением. Все время он порывался стать жизненно-творческим методом, и в том была его глубочайшая, быть может, невоплотимая правда, но в постоянном стремлении к этой правде протекла, в сущности, вся его история. Это был ряд попыток, порой истинно героических, — найти сплав жизни и творчества, своего рода философский камень искусства. Символизм упорно искал в своей среде гения, который сумел бы слить жизнь и творчество воедино. Мы знаем теперь, что гений такой не явился, формула не была открыта. Дело свелось к тому, что история символистов превратилась в историю разбитых жизней, а их творчество как бы недовоплотилось: часть творческой энергии и часть внутреннего опыта воплощалась в писаниях, а часть недовоплощалась, утекала в жизнь, как утекает электричество при недостаточной изоляции.

Процент этой «утечки» в разных случаях был различен. Внутри каждой личности боролись за преобладание «человек» и «писатель». Иногда побеждал один, иногда другой. Победа чаще всего доставалась той стороне личности, которая была даровитее, сильнее, жизнеспособнее. Если талант литературный оказывался сильнее — «писатель» побеждал «человека». Если сильнее литературного таланта оказывался талант жить — литературное творчество отступало на задний план, подавлялось творчеством иного, «жизненного» порядка. На первый взгляд странно, но в сущности последовательно было то, что в ту пору и среди тех людей «дар писать» и «дар жить» расценивались почти одинаково.

Выпуская впервые «Будем как Солнце»3, Бальмонт писал, между прочим, в посвящении: «Модесту Дурнову, художнику, создавшему поэму из своей личности». Тогда это были совсем не пустые слова. В них очень запечатлен дух эпохи. Модест Дурнов, художник и стихотворец, в искусстве прошел бесследно. Несколько слабых стихотворений, несколько неважных обложек и иллюстраций — и кончено. Но о жизни его, о личности слагались легенды. Художник, создающий «поэму» не в искусстве своем, а в жизни, был законным явлением в ту пору. И Модест Дурнов был не одинок. Таких, как он, было много, — в том числе Нина Петровская. Литературный дар ее был невелик. Дар жить — неизмеримо больше.

Из жизни бедной и случайной
Я сделал трепет без конца4

она с полным правом могла бы сказать это о себе. Из жизни своей она воистину сделала бесконечный трепет, из творчества — ничего. Искуснее и решительнее других создала она «поэму из своей жизни». Надо прибавить: и о ней самой создалась поэма. Но об этом речь впереди. (далее…)

Jack Kerouac

12 марта 1922 года родился писатель, который возвёл словцо Beat из уличного жаргона на уровень религии. Его роман «На дороге» называют «евангелием поколения».

Джек Керуак рос в католической семье. Его родители, канадские французы, приехали в Лоуэлл (штат Массачусетс) из Квебека в поисках лучшей доли. Его брат Жерар умер в возрасте девяти лет, Джеку тогда было всего четыре. Брату посвящено самое его трогательное сочинение – роман «Видения Жерара» (1963).

Отец Джека владел небольшой типографией, издавал газету. Он был человеком экстравагантным, любил бары и скачки, пил. Главной в семье была мать, властная женщина, истовая католичка. Сын подчинялся матери во всём. Или – почти во всём.

В старших классах Керуак, благодаря достижениям в лёгкой атлетике и футболе, стал знаменитостью Лоуэлла.

В семье говорили на квебекском французском (joual). Английский Джек начал учить только в шесть лет. После окончания колледжа он решил осуществить свою мечту – стать писателем – и отправился в Колумбийский университет изучать литературу. Но вскоре поссорился с футбольным тренером и – бросил университет.

Он ходил матросом на кораблях торгового флота, а в 1942 году записался в ВМФ – шла Вторая мировая война. Однако через полгода его комиссовали с диагнозом «шизоидное расстройство личности». Керуак говорил потом, что диагноз ему поставили из-за того, что он сказал, что не будет убивать. Впрочем, среди битников многие были с диагнозом. А то и с тюремным сроком.

Вниз по лестнице, ведущей вверх

Jack Kerouac and Lucien Carr

В 1944 году Керуак появился в Колумбийском университете в надежде восстано-виться. Новый приятель, «белокурый ангел» Люсьен Карр, познакомил его с Алленом Гинсбергом и Уильямом Берроузом (тот был на 10 с лишним лет старше остальных, но вряд ли взрослее). Составилась компания, литературная и интеллектуальная. Но рядом постоянно крутились проститутки обоих полов, драгдилеры и прочие сомнительные личности. И литераторы-интеллектуалы мчали вниз по лестнице, ведущей вверх, — на дно, которое они осваивали с восторгом и упоением. Там они искали и находили хипстеров, у которых учились пробиваться к «высшей реальности» (как выражался Гинсберг). «Органичную святость» «естественного человека» — хипстера — они противопоставляли ценностям нормальных американцев – squares, то есть обывателей, поражённых конформизмом и консьюмеризмом.

Пили, курили травку, закидывались, кололись. И говорили, говорили, говорили, ночами напролёт, обо всём, и больше всего – о литературе.

Притом Керуак был самым правильным (если так можно сказать о человеке с диагнозом и алкоголике, принимающем к тому же наркотики). Окружающих он удивлял работоспособностью и пунктуальностью, с которой считал, сколько слов написал за день (терзаясь сомнениями, имеет ли он право на творчество, когда его мать работает на фабрике).

Гинсберг говорил, что узнал о поэзии больше всего от Керуака, нежели от кого-то ещё. Берроуз называл Керуака главным источником своего вдохновения. Кстати, именно Керуак придумал названия для их сочинений, ставших знаменитыми, — «Вопль» и «Голый завтрак». (далее…)

10 марта 1920 года родился автор культового романа «Пена дней» Борис Виан.

bvian

    Но молчи: несравненное право —
    Самому выбирать свою смерть.

    Н. С. Гумилев, «Выбор»

Борис Виан умер не как-нибудь. Он символично скончался 23 июня 1959 года на премьере фильма, поставленного по его треш-триллеру «Я приду плюнуть на ваши могилы». Виан выдержал всего десять минут просмотра, потом закатил глаза, откинулся на спинку кресла и умер, не приходя в сознание, в «скорой помощи» по дороге в больницу. То есть, последнее, что он видел в своей жизни, – то низкопробное «криминальное чтиво», та жуть, которую он сам сотворил…

Число Виана – десять. Он родился 10 марта, написал 10 романов, ему было суждено 10 лет литературного творчества, и его сердце разорвалось через 10 минут просмотра фильма по собственному «шедевру», который начался в 10 часов утра… Стоп. Давайте – как бывает в фильмах, поставленных по треш-триллерам – вернемся к тому, с чего все начиналось, и попробуем разобраться, почему все закончилось именно так.

Хороший, плохой, негр

Итак, Виан родился 10 марта 1920 года в городке Виль-ДґАвре недалеко от Парижа и получил странное для коренного француза имя «Борис» — в честь оперы «Борис Годунов», по которой с ума сходила его музыкальная матушка… Нет, не то. «Прокручиваем» вперед… Вот! Виану два года. Он перенес сильнейшую ангину с осложнениями на сердце, заполучает ревматизм на всю жизнь. Пятнадцать лет. Виан заболевает брюшным тифом. Опять последствия на сердце. Всё! Формирование бренного тела будущего писателя завершено: порок сердца, аортальная недостаточность. Виан выбирает свою раннюю смерть, решив играть на трубе, что было ему категорически противопоказано – но что безусловно отражало (уже тогда, в пятнадцать лет!) его отчаянный, страстный – и философский одновременно – взгляд на жизнь – и смерть.

История творчества Бориса Виана – это практически история его болезни. Виан не был здоровым человеком. Как остроумно подметил один исследователь творчества писателя, «сердечная аритмия определила и характерную для Виана аритмию с умонастроениями своего времени». (далее…)

pasolini

5 марта 1922 года родился итальянский поэт и кинорежиссёр Пьер Паоло Пазолини

Повествуя о неком абстрактном индивидууме, жившем на свете, в первую очередь упоминают рождение его либо даты, ассоциируемые с теми или иными вехами жизнедеятельности. В случае с Пазолини напротив – говорят о смерти. Да, смерть Пьера Паоло Пазолини – это одна из известнейших и наиболее эксплуатируемых мифологем XX века, не прекращающая будоражить воспалённые умы доморощенных кухонных интеллектуалов и сегодня, в веке XXI. В мемической модели, посредством которой современное культурологическое болото продолжает успешно прозябать, фотография Пазолини-мертвяка, раздувшегося трупными выделениями и густо сдобренного кровоподтёками, по праву занимает одну из лидирующих позиций – где-то между снимком чегевары-иисуса, расколошмаченными талибами хинаянскими статуями и грустным нигретенком, убоявшимся стервятника.

Мем сей выкристаллизовался во многом благодаря стараниям близкого (во всяком случае, по его утверждениям) друга Пазолини – Джузеппе Дзигайна. Джузеппе Дзигайна, как Джузеппе из детской сказки, выпиливает из бревна того Пазолини, которого нам сегодня и подают на обед вместе с его метафизическими потрохами. А вот что говорят сухие хроники: Пьер Паоло Пазолини был убит 2 ноября 1975 года в Остии, периферии Рима, на том месте, где он за несколько лет до этого снимал сцену для одной из своих картин – «Кентерберийские рассказы». Тело было найдено в луже крови. У трупа было переломано 10 рёбер, раздавлено сердце, разбита челюсть, сломана левая рука и наполовину вырваны уши. По трупу несколько раз проехала машина. И, конечно, любой из этих фактов, по мнению Дзигайна, есть неоспоримое доказательство суицида Пазолини, и не просто суицида, а чётко сформулированного и обоснованного творческого акта.

morte-pasolini1

Теория Дзигайна, если говорить кратко и не углубляться в семиотические дебри, есть теория о последней сцене, срежиссированной Пазолини, — сцене собственной смерти.
(далее…)

Карл Густав Юнг

Введение

Без особых доказательств очевидно, что психология — будучи наукой о душевных процессах — может быть поставлена в связь с литературоведением. Ведь материнское лоно всех наук, как и любого произведения искусства,— душа. Поэтому наука о душе, казалось бы, должна быть в состоянии описать и объяснить в их соотнесенности два предмета: психологическую структуру произведения искусства, с одной стороны, и психологические предпосылки художественно продуктивного индивида — с другой. Обе эти задачи в своей глубинной сущности различны.

В первом случае дело идет о «предумышленно» оформленном продукте сложной душевной деятельности, во втором — о самом душевном аппарате. В первом случае объектом психологического анализа и истолкования служит конкретное произведение искусства, во втором же — творчески одаренный человек в своей неповторимой индивидуальности. Хотя эти два объекта находятся в интимнейшем сцеплении и неразложимом взаимодействии, все же один из них не в состоянии объяснить другой. Конечно, можно делать умозаключения от одного из них к другому, но такие умозаключения никогда не обладают принудительной силой. Они всегда остаются в лучшем случае догадками или метками, apercus. Разумеется, специфическое отношение Гёте к своей матери позволяет нам уловить нечто, когда мы читаем восклицание Фауста: «Как — Матери? Звучит так странно имя!» Однако нам не удается усмотреть, каким же образом из обусловленности представления о матери получается именно «Фауст», хотя глубочайшее ощущение говорит нам, что отношение к матери играло в человеке Гёте существенную роль и оставило многозначительные следы как раз в «Фаусте». Равным образом мы не можем и, наоборот, объяснить или хотя бы с логически принудительной силой вывести из «Кольца Нибелунга» то обстоятельство, что Вагнер отличался склонностью к перевоплощению в женщину, хотя и в этом случае тайные пути ведут от героической атмосферы «Кольца» к болезненно женскому в человеке Вагнере. Личная психология творца объясняет, конечно, многое в его произведении, но только не само это произведение. Если же она могла бы объяснить это последнее, и притом успешно, то его якобы творческие черты разоблачили бы себя как простой симптом, что не принесло бы произведению ни выгод, ни чести. (далее…)

Первая выставка девятнадцатилетнего Пикассо была устроена в феврале 1900 года в барселонском кафе «Четыре кота». Количество выставленных работ было для молодого художника не малым — 150 рисунков. В основном портреты друзей: поэтов, художников, музыкантов. Эти произведения были тем художественным багажом, с которым неистовый каталонец ринется на завоевание Парижа.

picasso

Неудивительно, что уже к столь юному возрасту у Пикассо поднакопилось картин, ведь первой своей серьёзной работой он считал «Пикадора», написанного в восемь лет. «Пикадора», где бы ни обитал Пикассо, он всегда возил с собой в качестве талисмана.

В среднем художники за свою жизнь делают около пяти тысяч работ. Пикассо сделал в десять раз больше — пятьдесят тысяч. Помимо полотен, это бесчисленного множество скульптур, керамики и даже концептуальное видео, где он выдавал рисунки в режиме онлайн.

Все его экспозиции вызывали недюжинный интерес. О цюрихской выставке 1932 года, где демонстрировалось 460 его творений, знаменитый психиатр и визионер Карл Юнг писал: «Пикассо и его выставка являются знамением времени точно так же, как и двадцать восемь тысяч людей, которые пришли посмотреть на эти картины». (далее…)

Fight club

Помню я ходил в школу. Нужно было рано вставать. Помню очень тяжело было рано вставать. Одеваться. Уроки никогда не были сделаны. Какие могут быть уроки, когда столько важных дел после школы… Есть по утрам совершенно не хотелось. Зато есть хотелось в школе. Мерзкие булки с морковкой. Кольца с сахаром и пережаренными орехами и чай в гранёных стаканах. Почему-то не принято было брать еду с собой как делают здесь на западе. Ведь это так удобно и просто. У нас был паренёк диабетик, жил в соседнем подъезде. Я учился с ним начальных классах. Мать ему носила еду в школу в банках, борщ, пельмени. Все смеялись над этим. Мать запрещала играть ему с другими детьми. Считала мы на него дурно влияем. Я помню он умер и мать его тайно похоронила. Я думаю он умер от одиночества.
(далее…)

19 февраля 1896 года родился Андре Бретон, французский писатель и поэт, основоположник сюрреализма.

Андре Бретон

Несколько лет назад на аукционе Сотбис был выставлен на продажу довольно необычный лот. Двадцать с лишним страниц, исписанных тревожным почерком. Изобилующих зачёркиваниями и неровностями и озаглавленных «Manifeste du surrealisme» («Манифест Сюрреализма»). Писано в 1924-ом году. Автор – некий Андре Бретон. Как вы понимаете, француз. Причем француз, замечу, рода далеко не знатного – не из Меровингов или Ламарков, а совсем наоборот – сын не то жандарма, не то конторщика, да еще и нормандца. В общем, событие сие можно бы было и не упоминать вовсе, если бы не одно «но»: начальная стоимость лота – пол миллиона евро.

Вот тут, на этом самом месте следовало бы пустить барабанную дробь, да не просто старательно вывести на бумаге именно это словосочетание – «барабанная дробь», а должным образом материализовать написанное, то есть, учитывая контекст современных технологий, в предыдущий абзац должен быть вживлён, например, звуковой файл, активизирующийся курсором мыши. Таким образом мы занялись бы подменой того, что, по сути, уже подменено. Бодрийяр, другой знаменитый француз, социолог, культуролог и философ-постмодернист, называл подобный подменённый объект – симулякром.

Мнимую образность действа (в данном случае речь идёт о барабанной дроби), которую читатель воссоздал бы совершенно моторно, без усилий и анализа, просто прочитав предложение, мы, вставив этот звук, вынесли бы за скобки и представили в форме более жесткого, хлёсткого, безапелляционного симулякра, произведённого сложной машиной. Избежав при этом пространных описаний, метафор и всего того, что Рембо (являющийся, кстати, одним из вдохновителей Бретона) метко называл «писаниной». Таким образом, симулякр канонического литературного свойства мы заменили бы симулякром эпохи постмодерна.

К чему это всё? К тому, что подобного рода трюки – частица удивительного метода, метафизического «ноу-хау», изобретённого Бретоном. Например, в романе «Надя» Бретон, как бы это не было атипично для романиста, опускает описания событийного ряда, взамен щедро сдабривая страницы своего непутёвого текста иллюстрациями. Вот это и есть тот самый, скажем так, «приём барабанной дроби». (далее…)