— Сюда, скорее! – крикнул он нам, хотя лишний раз напрягать свои связки было совсем необязательно, ведь мы с курьером стояли не так далеко.
Эта эмоциональное появление не могло не привлечь собравшихся перед разбитым телевизором молодых людей. Они обернулись, и тут сразу же выяснилось, что мой добрый товарищ нисколько не врал, заявляя, будто у него полно знакомых художников здесь, в галерее – Стасика явно узнали. Только вот, как мне показалось, да и курьеру, наверное, тоже, Стасик все же сильно преувеличил насчет того, что художники остро нуждались в его моральной поддержке.
— Так, это снова он! – воскликнул один из молодых людей – короткостриженый, походивший чем-то на менеджера того злосчастного кафе, – и я бы не сказал, что в его возгласе слышалась радость или же облегчение. Даже не поздоровавшись со Стасиком, он быстрыми шагами направился к помещению за белыми дверьми, с тем чтобы прервать проходившую там лекцию и экстренно созвать всех в главный зал, тогда как оставшиеся трое ребят неуверенно подошли к моему бесценному другу, который продолжал знакомиться с экспонатами. (далее…)
— Да уж, — прокашлявшись, сказал паренек, — не думал, что работать курьером окажется так тяжело. Выходит, одного навигатора недостаточно, чтобы успеть куда нужно. И это на мне сегодня только этот документ. А что будет в дни, когда меня пошлют сразу в несколько точек? Надеюсь, Станислав не всегда будет ездить со мной.
— У него разбилось бы сердце, если бы он это услышал, — ответил я на эти предательские по отношению к Стасику слова, — он из кожи вон лезет, пытаясь помочь.
Курьер помолчал, а затем продолжил свои рассуждения:
— Поскорее бы моим начальником снова стал дядя. А то наш временный слишком непредсказуемый. Но он, конечно, занятная личность. Ему бы на телевидение или на Youtube – красиво все говорит. Вот только сам себе иногда противоречит. Сначала у него одно, а потом резко другое. (далее…)
Ценность мудрых слов неизмеримо ценнее того материального тела, в котором они обретают дом. Автор возвышается до Демиурга, создающего душу, а забота об одежде становится достоянием других лиц – художников, верстальщиков, работников типографии.
Но при создании рукописной книги всё не так.
Создание рукописной книги – процесс таинственный. Священнодействие. Ему предшествует длительный этап подготовки: придумывание образа книги, а следом – разработка технологии для успешного воплощения образа. Если задана тема – создать рукописную книгу, то реализовать тему можно множеством способов, из которых будет выбран лишь один. И это будет идея книги – ядро замысла, которое даст единственный и неповторимый облик. (далее…)
В том кафе основной приток посетителей намечался обычно под вечер; заведение толком еще не проснулось, когда мы вошли: казались сонными ненакрытые столики, половина которых была отодвинута вместе со стульями к стене, отчего зал как будто потягивался, и даже светловолосая официантка, сидевшая в ярких лучах солнца в самом углу, выглядела отголоском красивого сновидения, что вот-вот окончательно смоет течением буднего дня.
— Чорский и компаньоны! – громко представился Стасик.
Они с пареньком выбрали столик возле большего окна, а я был вынужден выйти на улицу, чтобы ответить на звонок. Звонил наш уважаемый начальник. Владельцу конторы было страсть как интересно, куда это мы со Стасиком подевались, и я ему честно сказал, что мы помогаем его драгоценному племяннику отвезти документ. Нашего капитана очень обеспокоили мои слова, он укорил себя за то, что оставил паренька в первый же день одного. Еще его удивило, что мы до сих не доставили нашу посылку. (далее…)
Тверской бульвар весь будто выгнулся перед нашей троицей, как кошка под ласковой рукой, и мы, включив неспешную походку, двинулись по его хребту.
Стасик какое-то время с сумрачным видом держался позади. Курьер тем временем делился с нами любопытными эпизодами из своей жизни в родном городе. Так, он поведал крайне загадочную историю о том, как двое его одноклассников нагрубили священнику и буквально через пять, может, десять минут рядом с ними, в метре или двух, ну, может быть в трех, с крыши упала огромная ледяная глыба. Меня этот случай очень удивил; я был ошарашен, словно та глыба рухнула прямо на меня. Я сказал курьеру, что его история о многом заставляет задуматься. А Стасик, доселе наказывавший нас молчанием, по такому поводу даже прервал свою мучительную пытку:
— Не знаю, чему так удивляется Марат, но лично для меня здесь всё обыденно, — произнес он холодным тоном, останавливаясь возле свободной скамьи. Стасик скрестил руки на груди и проводил презрительным взглядом весело беседующую парочку. Он явно изготовился ко второй волне долгих и серьезных речей. Тяжело вздохнув, Стасик продолжил: (далее…)
Стасик всю дорогу обиженно молчал, и благодаря этому я смог побольше узнать о парнишке. Выяснилось, что нам с моим добрым товарищем доводилось бывать в его родном городе, причем на встрече с самим губернатором края, о чем я вкратце ему рассказал.
Это была сущая правда: за пару лет до описываемых в этом великом рассказе событий, в родных краях паренька состоялась эпохальная встреча между тамошним губернатором и работниками крупнейшего в тех местах предприятия. И для того, чтобы данное мероприятие получило еще большую значимость, из столицы туда был отправлен один молодой, перспективный депутат – не кто иной, как старший брат Стасика. (далее…)
Из своей ссылки Стасик вернулся преображенным, и первыми это почувствовали на себе всё те же студенты нашего вуза. Так, пятый курс обучения прошел для Стасика под знаком высокой морали: он вдруг полюбил проводить с окружающими долгие задушевные разговоры, в которых любезно пояснял собеседникам, как им следует жить, и отныне срывался на крик и агрессию только в тех случаях, когда видел, что кто-нибудь из первокурсников предается алкоголю или же табаку. Стоит ли говорить, сколь сильно возросла к Стасику в тот год неприязнь.
Также мой добрый товарищ в который раз попытался стать жильцом общежития и теперь он преследовал воистину благородные цели. Он собирался врываться в комнаты по ночам и проверять, не нарушает ли кто режим. Этот проект Стасик осуществить так и не успел, поскольку закончилась учеба, однако, ради хорошего дела, он был готов специально оставаться там на ночь после работы. Ему предельно вежливо отказали. (далее…)
Когда-то очень давно, уже не помню точно когда, мы с моим добрым товарищем по имени Стасик решили отныне всё делать исключительно в шутку, не снимая с себя различные образы и разнообразные личины, словом, даже мыслить и чувствовать начать не всерьёз.
Сложно сказать, собирались ли мы стать какими-то сверхлюдьми или это был эксперимент над собой, послание миру, либо ни к чему особенному мы не стремились, однако, задуманное стало даваться нам довольно легко – если только мы вообще хоть что-то задумывали, возможно, шутка сама выбрала нас для каких-то своих таинственных целей.
Всецело отдавшись течению, что навязала нам та самая священная шутка, мы беззаботно порхали по жизни, равнодушные ко всему – как к обстоятельствам, так и к собственным судьбам. (далее…)
Бывает, что детство иногда тянется за человеком всю жизнь.
Джеральд Даррелл
«Моя семья и другие животные» — и другие книги Джеральда Даррелла тянутся к нам со времён детства, и порой не отдаёшь отчёта, где и когда и это было? Вчера, «до войны», после войны?
Это было всегда!
Мальчишка Джерри, державший в постельке черепах и лягушек. Небывалые пауки по потолкам и стенам, заменяющие ему игрушек нелюбознательных и скучных детей. Его мир — зоопарк острова Корфу, зоопарк острова Джерси.
Старший брат, Лоуренс Даррелл, поэт и путешественник, один из самых знаменитых англичан-экспатов. (далее…)
Первое, что приходит в голову, когда читаешь новый роман Платона Беседина «Дети декабря» — это обман. Нет, война на Донбассе, мир в Крыму и воспоминания детства и юности у него описаны вполне достоверно, наверное, многие могли бы подтвердить слово в слово, что именно так и было.
Обстрелы, разруха, очереди на пропускных пунктах. Так в чем же обман?
А ведь он — это главное, что движет главным героем на протяжении всех четырех разделов, озаглавленных, словно старые песни о главном.
«Стучаться в двери травы» напоминает об Уитмене, «Воскрешение мумий» — Эдгара По, «Дети декабря» — название альбома «Аквариума», а все вместе — какую-то большую Книгу жизни, в которой не свалены в кучу воспоминания, рефлексии, зарисовки, а произведена тщательная классификация и даже ревизия прошлого и настоящего. Будущее в каждой из глав — под вопросом, оно как бы ускользает от рассказчика, переходя в следующий рассказ с узнаваемым героем. (далее…)
Летопись культурной жизни русского зарубежья была бы абсолютно невозможна без Леонида Ржевского1. Несмотря на тридцать один год, прошедший со дня смерти яркого прозаика второй волны эмиграции и одного из авторитетнейших профессоров русской литературы в США в XX веке, коллеги вспоминают этого неординарного человека с огромной теплотой и уважением.
Поэт Наум Коржавин, метафорически называемый совестью русской диаспоры, признавался, что ему очень не хватает Леонида Денисовича, в личности которого его «привлекала точность и умеренность в суждениях». По мнению Коржавина, «Ржевский был хорошим, талантливым и культурным писателем, проза которого была очень выразительна, точна и лишена всяких крайностей»2.
А исследователь русской словесности Вероника Туркина-Штейн, старейшина Русской Школы Норвичского университета (Вермонт, США), отмечая масштабность дарований Леонида Ржевского, ставит ему в заслугу то, что он был не только настоящим носителем русской культуры, но и кропотливым исследователем и талантливым преподавателем русской литературы. (далее…)
В издательстве «Воймега» вышла книга Игоря Куницына — «Портсигар». Появилась она в конце 2016 года — и до сих пор не было написано ни одной толковой рецензии. Этому, конечно, есть свои объяснения.
Во-первых, Куницын — по большому счёту новый автор. Его первая книга «Некалендарная зима» выходила в 2008 году в Минске и “массовому” читателю (насколько это определение применимо к современному литературному процессу) неизвестна.
Если полвека назад можно было напечатать подборку в толстом журнале, а на следующее утро проснуться знаменитым, то сегодня такого просто не может случиться. Куницын попадал на страницы «Интерпоэзии» и «Плавучего моста», «Новой юности» и «Крещатика» — кажется, много, но надо помнить, что даже профессионально подготовленных людей, которые бы читали все толстые журналы (хотя бы поэтические подборки), у нас очень и очень мало. (далее…)
Постоянный автор журнала «Нью-Йоркер» Адам Гопник в номере от 3 Июля 2017 г. поместил с обзором современной критики и нового взгляда на творчество Эрнеста Хемингуэя как явления американской и мировой литературы. Статья приводится в изложении и переводе Ирины Вишневской.
Возможно ли тем, кто не жил в те времена, осознать в полной мере, что значил для Америки двадцатого столетия культ Хемингуэя?
Еще 1965 году редактор журнала “Atlantic” мог описывать сцены из его жизни так, будто вырванные из дневника самого Хэма:
«Утреннее похмелье в придорожном кафе. Бурные ночи en boites парижского Левого берега. Одинокий путь домой под дождём. Мысли о смерти, и смерть рядом под солнцем Испании. Тропы и трофеи зелёных холмов Танганьики. Утиная охота венецианских болот. Вино и любовь, рыбак и море Ки-Уэста и Гаваны».
Вот это и есть подлинная слава, а не получасовое интервью с Терри Гросс на телевидении — предел мечты современных авторов.
Почувствуйте дух времени и прибавьте к литературной славе Реймонда Карвера популярность обожаемого Брюса Спрингстина. Папа Хемингуэй не был обожаемым артистом. Он воплощал собой публичный образ Америки, величественную фигуру писателя даже для тех, кто ничего не читал вообще. (далее…)
Гештальты Натана Дубовицкого и власть Алексея Крученых
«Ультранормальность» («Издательские решения»; Ridero) — четвертый по счету роман Натана Дубовицкого. Любопытно, что интерес литературной тусовки (не путать с читателем, широким или узким) к произведениям одного из самых загадочных персонажей отечественной словесности развивался обратно пропорционально увеличению романного поголовья. Проще говоря, угасал.
Интрига и скандал, возбужденные острым внутриполитическим вопросом о возможном авторстве книжки «Околоноля» (2009 г.; а в авторстве уверенно подозревали Владислава Суркова, на тот момент — первого замглавы Администрации Президента) — отшумели довольно быстро, но и впрямь — не век же им было шуметь.
Роман «Машинка и Велик» — замечательный экшн о детях, моряках-подводниках, маньяке и особо важных следаках — встретили уже молчаливым поджиманием губ: откуда, мол, и что за стилистические новости? (далее…)
Одесский хам и острослов Всеволод Непогодин написал книгу, обличающую российское мещанство. Сделал он это в духе перестроечного киножурнала «Фитиль», пылая комсомольским задором. В его прожекторе перестройки так и всплывают карикатуры из сатирического журнала «Крокодил» и «Чаян», в них также нещадно пороли мещанские проявления.
Корень всех бед Непогодин видит в советском наследии, которое бурными сорняками проявляется в современной российской действительности, заглушая все новое. Выстраивается мифологема советского, противоположная другой популярной крайности — ностальгическому образу. (далее…)
Журнал "Перемены" в ВК >>
Вы можете поблагодарить редакторов Перемен >>