Этот бессвязный, влюбленный в непонятно что текст был написан в благословенном Мадриде, где я останавливался в любимом отеле Хэмингуэя и вообще провел слишком много времени, чтобы безболезненно покинуть этот волшебный город. Но по большому счету, это все равно не про то.

***
Дыхание толпы — чеканный шаг
По мостовым, по тротуарам — дробный стук
Движеньем ног — каблук, носок, каблук,
Безмолвно, как часы, они спешат

Рубиновый, с прожилками, гранит,
Словно разломленный, разрезанный гранат
Живет — и звук шагов хранит,
Звучит — подошвами, что цвет его хранят
***

На следующий день я встал без пятнадцати девять. Убрал постель (несмотря на то, что в отеле это не обязательно), принял душ, вышел, запер номер и опустил ключ в карман лёгкой куртки. В коридоре мне никто не встретился, только внизу, в фойе, приветливо прозвенел пару раз маленький звоночек, возвещавший о прибытии нового постояльца: чемоданы, обклеенные белыми таможенными бирками, трэвел-чеки и потусторонний огонёк в глазах… Когда-то я сам точно так же приехал сюда – толкнул тяжёлую стеклянную дверь с большим голубым глазом посередине, потом ещё одну (это при входе такой шлюз, чтобы пыль и шум не попадали с улицы) – и позвонил в звоночек. Коротко стриженный клерк – кстати, прошедший обязательную двухмесячную подготовку в ONI – предлагает новообращенному подписать несколько бумаг и выбрать номер из тех, что свободны. А на стойке стоит крошечная хрустальная розеточка с леденцами. На выбор: апельсиновые, лимонные и со вкусом лесных ягод. Я перепробовал все: иногда так хорошо просто посидеть в фойе, ничего не делая, перелистывая английские и французские газеты, которые лежат на стойке, под ключницей… На всякий случай проверяю – да, точно, ключ от моего номера – в правом кармане куртки. В лифте приятно пахнет кофе – отмечаю я, и нажимаю кнопку «Lobby». Задняя стенка лифта –зеркальная. Я смотрю на своё отражение и улыбаюсь. Надо будет после завтрака не заваливаться на оправленную room service постель, а вышколить своё лицо автоматической бритвой… Нос чуть великоват, и уши оттопырены – зато цвет лица здоровый, приличная стрижка и, вот – даже улыбка! На мне – рабочего покроя синяя куртка, голубые джинсы, а между ними – мой любимый DKNY-шный пуловер, уже потёртый, но ещё вполне приличный. Да и то сказать, кто будет придираться в такое светлое, свежее и простецки-доброе утро в городе!

Мне всегда нравился ресторан на первом этаже моего отеля. Просторное, светлое помещение, стены цвета ряженки, простые белые скатерти, блестящие хромом стулья со спинками в форме трапеции, кое-где мохнатые пальмы с мясистыми тёмно-зелёными листьями. При входят стоят двое в форменных тёмно-синих костюмах: мужчина и женщина. Приветливо улыбаясь входящим и выходящим, они следят за порядком. Тоже, наверное, в ONI стажировались, но меня это не обескураживает. Проходя мимо мужчины, который что-то вежливо объясняет по-испански подошедшему к нему постояльцу с «El Mundo» под мышкой, вежливо улыбаюсь девушке: мне нравится её белоснежная полотняная рубашка.

Выбираю стол у окна. Мне не терпится скорее начать завтрак: впереди ведь целый день в городе: солнце, зеркальные витрины и свежий ветер… Сегодня в ресторане совсем мало народу: пара толстых американок (одна в чёрных лосинах, другая в зелёных), смуглая пара (она – в бурнусе, он – в серых брюках и шерстяной водолазке, рядом на стуле лежит его кожаная куртка) и несколько невыразительных клерков. Не садясь за стол, отодвигаю пепельницу подальше – чтобы не напоминала о тех временах, когда я боялся сорваться и закурить, и, вежливо обойдя третью американку, которая копошится, выбирая джем для своих тостов, направляюсь к стопке белых тарелок, в углу.
Набираю полную тарелку сыра разных сортов – обожаю сыр! – потом ветчину, ломоть дыни, два красно-зелёных плода в форме сердца – манго, зелёный салат, побольше, так… что ещё? За сладким подойду потом, теперь главное – успеть к соковыжималке! Иногда за апельсиновым соком выстраивается целая очередь, а через десять минут смотришь – никого. Это как приливы и отливы, только закономерности, на первый взгляд, никакой: повезло – возьмёшь без очереди, не повезло – придётся рассматривать коллекцию пакетированных травяных сборов, «infusions», чтобы не жечь взглядом спину четвёртой американки, которая набрала целый поднос обезжиренных йогуртов.

Сажусь за стол и сразу погружаюсь в город за окном. Внизу, почти напротив входа в отель, стоит газетный киоск. Кроме газет и журналов, там продают всякую всячину: брелки с гербом города (дракон, обвившийся вокруг дерева), солнцезащитные очки, гелевые ручки и маркеры всех цветов радуги, карты города, игральные и гадальные карты, а также видеокассеты «National Geographic» и мелкие мягкие игрушки – вроде как для брелков. Начищенные до блеска такси отражаются в прозрачных холодильниках с шипучкой. Мимо киоска деловито снуют пешеходы. Лысенький старичок в больших очках с коричневыми стёклами идёт, скинув лёгкий белый плащ на руку, которой он опирается на трость. Две девушки-китаянки, в блестящих кожаных плащах – чёрном и красном – пробегают, размахивая руками, причём та, что в красном, несколько забегает вперёд и оборачивается, что-то доказывая той, что в чёрном. Они переходят дорогу, не обращая внимание на редкие машины, и вместе, боком, втискиваются в зеркальную дверь под тяжёлой вывеской из неоновых трубок: «Transport 2000»… (далее…)

Сегодня мне приснился ужасный сон: люди, с которыми я общаюсь ежедневно, танцевали танец маленьких утят. Я тупо стоял среди них и не мог понять, зачем они совершают все эти нелепые движения. Проснулся и понял: сука, то, что они называют жизнью — это танец маленьких утят.
Раньше от «танца маленьких утят» меня спасало похмелье. Или пьянство – я притворялся мертвым, хотя всего лишь был мертвецки пьян. А они плясали по мне, как могли — наступали на руки, били по голове, пытались отрезать от меня прядь волос, чтобы показать своему ублюдку-боссу. Они знали, что я победил их, и что по-настоящему мертвы-убиты они. А мне светило электричество водки, или, например, сияние долгих таблеток, и убаюкивало мерцание полной луны…
И вот опять: вокруг убийственная нежность дикой весны. Я опять забыл, что и как надо думать, чтобы подчинить себе это животное. Это мучительно неприятно — почувствовав себя на некоторое время сильным хищным зверем, резко ощутить себя насекомым. Я просто забыл интонацию, при которой мысли принимали бы именно тот материальный облик, который мне нужен. А вокруг снова наступает на пятки бессмысленный вековечный детсадовский ТАНЕЦ МАЛЕНЬКИХ УТЯТ. Самсара.

— Слушай, кстати, я тут недавно нашла твои рассказы на сайте Proza.ru, ну скажи пожалуйста, зачем тебе это надо? — с таким вопросом обратилась ко мне вчера знакомая студентка второго курса Литературного института.

— Рассказы? — переспросил я с недоумением.

— Да, я даже разочаровалась в тебе, но потом поняла, что это наверное юношеские опыты. Я-то ведь знаю, что ты хорошо пишешь. Конечно, все экспериментируют в юности, но ведь нужно фильтровать! Зачем все это выкладывать в сеть?

— Аня, но у меня нет никакого аккаунта на сайте Proza.ru и никогда не было и не будет. Да и рассказов никаких я нигде в последнее время не публиковал. Разве что трипы на Переменах…

Так я ответил своей знакомой и крепко задумался… Уже не в первый раз мне сообщают о каких-то моих литературных опытах и намекают на то, что «мои рассказы» — это бездарная графомания. Зачем, спрашивают, я вообще это публикую… В ответ мне оставалось только разводить руками. О каких таких рассказах они толкуют? Но вот, наконец, все открылось. После вчерашнего диалога с Аней я не поленился и через гугл отыскал на сайте Proza.ru аккаунт под названием «Глеб Давыдов». Да, рассказы действительно весьма посредственные. И, конечно же, не мои. Неудобная ситуация…

…

Приговорить к высшей мере наказания?

Когда руки вдруг становятся столь огромны, что попасть пальцем по нужной клавише, не задев восемь соседних, более невозможно, остается, задумчиво почёсывая паркет, думать о светлом будущем Родины. Выковыривая из-под ногтей жужжащих зелёных мух и закрывая их в банке с перемолотым в мясорубке шоколадным тортом (в таком виде торт почти похож на дерьмо), не уставать визуализировать облик Золотого Правителя, плывущего в весельном кроме с сахарными яркими звёздами по текиловой речке. О Золотой Правитель! Из груди моей недостойные языки всклокоченного духовного, сплевывая прежнее, отказываясь от колючего дел неправедных, лакают из реки Позволенного Посвящения. Где хитрые взгляды вверх и восторженные в иную сторону, где репейный комок хулы, осквернявший горло мое в силу неведения? Обновленная жизнь моя светом теперь залита твоим! Зелёные, почти золотые мухи смешиваются с мякотью торта и я вижу жизнь в мертвом и уже почти не вижу отличия их. Радостный полнящий всплеск солнца из форточки режет на части взгляд, раня до стены, до кирпича вглубь. В желтом небе летают, жестикулируя, легкие пальцы твоих единственно верных рук, сто ликов твоих со всех возможных сторон, изнутри и из запредельного являют нам все, что есть и нет, лики истины. Твои слова играют, как бронза мух в банке, жужжат, как их лёгкие крылья, рождают истину в любом месте и для любой ситуации. Нержавеющие зубы твои перемалывают неправое — течет по миру красное, коричневое, всех цветов, кровь смешивается с текилой речной. И только твоею милостию руки у нас тяжелеют, как жены крестьянские от оккупации, как зерно щавеля в добрый год, как туча, к которой привязали слона. И листы наши боле не вбирают хулу, и волосы касаются неба, и сладкий весельный кром килем режет нас напополам. Славься и царствуй, и вОроны твоя да долбят древо земли, и червие твоя да пожирают его. Ох-ох…

вчера, прежде чем уснуть, внимательно вслушивался: в голове копошилось такое, что трудно было распознать, и тут я понял, что напрочь лишен возможности как-либо вербально выразиться. Любая фигня, которую я тут – или еще где – могу написать, абсолютно не соответствует – то есть вообще совершенно никак – тому, что происходит на самом деле. Грубо говоря, если бы я, к примеру, не думал бы над своими словами, а просто вот так-то и так-то фиксировал то, что там есть, как некий аппарат, то вышло бы сейчас что-то вроде:

Тракторы, Ира, иероглифы. Античная литература. Впрыскивание. Летательный аппарат. Сумка с документами. Студентка технического вуза.

шестиполосный еженедельник про небесную ртуть и телевизионные объявления для утопленников.

Замирает свет. Шоколадный воздух оставляет шанс задохнуться как следует. Приятные воспоминания ни о чем — воспоминания, похожие на еле уловимый запах опавших листьев. Свежесть закончившегося дождя, печальные шорохи ветра в умирающей листве.

Дюймовочка! Мечта! Хрустальные вафли. звездные капли.

Прозрачен вечер
А значит нечего
ждать
Нечего черного
неба беречь
Ласковым солнцем вернется
Плеть огня
блудного дня
Берег-корона-карета-земля

Перочинный нож для меркантильных ублюдков, сонные прения весенних месяцев, блошиный рынок на окраине города, безмозглые сандаловые кроты.

Мировая экономика под угрозой срыва, в больницах опять не кормят больных, все, что кому-то приснилось сегодня, будет. Море…

Она села напротив меня. Ей было не уютно, ей везде было не уютно — особенно рядом со мной, но она умела тщательно скрывать свою неприязнь под маской безразличия. И даже когда наступит конец света, её лицо не будет выражать ничего, кроме апатии. Она вообще скрывала все свои, когда-либо испытываемые чувства, кроме ненависти. Она любила ненавидеть и всячески это демонстрировала.

Подошла официантка с кофе и коньяком. Она хотела было взять чашку с подноса официантки, но, увидев свои неконтролируемо дрожащие руки, поспешила опустить их на стол и дождаться действия самой официантки. От чашки исходил приятный, горячий аромат в виде переплетающихся нитей, устремлённых к потолку. Она достала из сумки сигарету и тщетно пыталась вывести огонь на чистую воду из сломанной зажигалки. Матернувшись про себя, она хлопнула зажигалкой о стол и стала рыться в сумке в поисках спичек, но спичек там не оказалось. Поняв, что она вот-вот взорвётся, я достала из сумки свою зажигалку и поставила прямо перед собой. Наконец заметив это, она отбросила попытки найти в сумке спички, которых там нет. Движением пальца вызвала огонь и с наслаждением сделала первую затяжку. С её лица сошло напряженное выражение, плечи опустились. Она стала поглаживать края чашки кончиками среднего и указательного пальцев левой руки, сосредоточенно разглядывать колеблющуюся поверхность кофе и будто бы плавно погружалась в этот омут сознанием. Чтобы вернуть её мысли, я упрекнула её за вредную привычку, в ответ она злобно обматерила меня взглядом, нервно стряхивая пепел с сигареты. Мы просидели ещё несколько минут в полном молчании. Нижняя губа её дрогнула, она глубоко затянулась и хотела было что-то мне сказать, но передумала и вместо этого испустила прерывистым своим дыханием облако серого, отравленного воздуха. Она старалась не смотреть на меня, отводила глаза в сторону, а если случайно встречалась с моим взглядом, то начинала матерится про себя и трогать костлявыми пальцами свои иссохшие губы. Я же внимательно разглядывала морщинки на её лице и вспоминала историю каждой. Она ненавидит, когда я так на неё смотрю, она вообще меня ненавидит. Ненавидит и безмерно любит. Любит и боится потерять. Боится потерять и стыдится меня. Вернее стыдится себя рядом со мной. Я же всегда буду рядом.

Когда меня заносит в какое-нибудь заведение типа клуба «OPERA» или там в какой-нибудь еще такого рода «RAЙ», я, в зависимости от настроения и событий прошедшего дня, либо впадаю зону беспредельного отвращения к посетителям этого места, либо чувствую крайнее удивление по поводу того, как могут все эти люди тратить драгоценное время своей краткой молодости на потные пляски под бессмысленную музыку, похожую на предродовые схватки беременной самки опоссума. Либо же – третий вариант – я… души в них не чаю.
«Надо же, какая нелепая сучка!» – думаю я, глядя на извивающуюся на танцполе разряженную гламурную пигалицу. Девочка в этот момент замечает мой прицельно направленный на нее взгляд и посылая мне улыбку, призванную очаровывать и сбивать с толку, начинает выделывать еще более, по ее мнению, сексуально-дурманящие па. Я отворачиваюсь и думаю: «Нет, ну и дура, это же повеситься можно. Зачем я здесь? Если бы только у меня были деньги на такси…»
Но когда мне хорошо, когда я получил много денег, когда по улице летает теплый ветер, а в улыбках всех красивых девушек сквозят неуловимые обещания мимолетного счастья, все по-другому. Я знакомлюсь с этой оперной матрешкой и через полчаса уже мы едем ко мне. И плевать на то, что она дура. Все равно нам будет приятно.

Жизнь хомяков наступает. От неё не убежать, если ты не социальный гений или, например, тебя в дестве не научили быть буддой.

Она везде и ждёт каждого в свои объятия, кого-то сразу и забирает, а кого-то ближе к старости. Иногда она не хомяк вовсе, а морская свинка или псевдо-ядовитый уж.

А меня захватила жизнь настоящего хомяка: 9-18х5. Пойду в террариум и подарю свою жизнь питону, а сам буду жить сам по себе. Я уже узнал адрес террариума, скоро узнаю график работы и цену за вход и начну копить деньги.

Возможно, кому-то покажется интересной моя идея, я подумал было бы неплохо сделать такую штуку, вы пишите несколько своих отличительных черт, на ваш взгляд. Допустим пять духовных и пять физических отличительных черт, или столько сколько напишите. Не хочу никого ограничивать. Можете придумать какое-либо другое описание себя. А я сделаю вашу картинку по этим описаниям.

Но только тех, кого я знаю и кто знает меня. Если всё получится, мне кажется будет интересно. Перемены, в воображаемых лицах так сказать. Посмотрим во что это всё выльется.

Попробуем?

..нежность — это когда просыпаешься,а сквозь косые солнечные
лучи,разрезающие комнату на множество диагоналей, видны миллиарды
пылинок,которые купаются в океане света. Примятая подушка хранит запах
твоих духов, закутаться в одеяло и слушать как тихо шелестит липа за
окном. И тебя уже нет,но на тумбочке свежесрезанный пахучий букет
сирени, пара булочек из французской выпечки за окном,свежий сок, и 19
сигарет в только что купленной пачке.

..нежность-это когда в огромном шумном,вечно движущемся городе,есть
ровно 30 минут на то чтобы уйти в небытие в тихом lounge-кафе в
центре городе. Кафе у которого нет ни вывески,ни рекламы.Сидя на мягких
диванчиках, пить терпкий ароматный чай, соприкасаться ладошками,
плечом к плечу.

..нежность-это когда можно ночью не спать,а угадывать в полумраке
знакомые черты лица. Курить на балконе,не стряхивая пепла,ежесекундно
поглядывая в окно, не проснулся ли. Как на пуантах,ходить на цыпочках
чтобы не разбудить.И легонько касаться губами щек,и поправлять одеяло.

www.vottovaara.ru

Море загадочно мерцало ярким светом, оно ждало трех гостей и свет только обозначал точку сбора. Три урагана шли из разных краёв света в одну точку, чтобы устроить репетицию апокалипсиса. Один самый спокойный из них, но методично хладнокровно уничтожающий то, что ему попадалось второму под руку. Второй как истеричная женщина кидается на любую мишень, но никогда не заканчивает начатое. Третий же самый грозный налетает внезапно и так же внезапно уходит, оставляя после себя только обломки.
Город, стоящий у этого моря, стоял в страхе, люди оставили его уже спешно покинув. Город был против моря и дал приют людям, которые терзали море нефтяными вышками, рыболовецкими артелями, канализационными выбросами.
Скоро не станет города, но люди не перестанут ошибаться, потому что приют не будет внезапной вотчиной для непрерывных излучений в области полярно-инфернального строения земной поверхности, а в частности верхнего слоя.

Многое из того, что я, возможно, мог бы написать здесь, наверняка было бы воспринято превратно, тем не менее, я продолжаю.
Часто мне кажется, что мои дни сочтены, а все мои друзья, которые пока остались в живых, давно уже стали совсем другими, и, скорее всего, сошли с ума. Тоже самое можно было бы сказать и обо мне.
То, что я интересуюсь, по большому счету, только своей персоной, конечно, не подлежит никакому сомнению. Я знаю, что это неправильно, и что надо жить по-другому. Я даже приблизительно знаю, как это “по-другому”, но…
Мне отвратительно, душно и холодно одновременно. Очень хочется выпить или вмазаться. Душно и холодно не физически, а на духовном уровне, разумеется. Не то чтобы это была пустота, скорее это какое-то внутреннее осознание собственной никчемности и оторванности от некого жизненного центра на уровне чувств. Зависимость, психологическая, наверно, это и есть подобного рода оторванность.
ПРосто мир за окном в какой-то момент вдруг стал ошеломляюще, чудовищно желтым. Желтый воздух, желтое небо, желтые деревья, желтые дома. Мне стало даже страшно, к тому же стекла в окнах невыносимо тускло звенят от ветра. “В сумерки у тебя стеклышки в окнах звенят от ветра”, — сказал мне однажды мой дачный приятель Артем, когда мы накурились как-то летним вечером у меня на терраске. Я помню, пришел тогда в полный восторг от этого замечания, и даже поначалу не поверил ему, — только потом, когда немного отошел и сидел там уже один-одинешенек, услышал: действительно — звенят. Звенят не так красиво и грустно, как хотелось бы, когда я пытался себе это представить, только-только восприняв сообщение Артема. Но все-таки звенят: низко и пошло. Звенят всего лишь потому, что плохо вставлены в оконные рамы.
Теперь они звенят иначе, но тоже ничего красивого. Все мы тоже так вот по-уродски чего-то там звеним, как грязные стекла, плохо вставленные в кривые оконные рамы… Танцуем, общаемся, разговариваем, отступаем, сдаемся, целимся, стареем… Мертвые могут танцевать. Звени, город!

Знаете ли вы, каково Ваше предназначение на этой земле?

ОК, ребята, прошло больше восьми часов и никто из вас не ответил на поставленный простейший вопрос. У вас не сложилось даже просто написать — «да» или «нет». Ну добже, как говорят в таких случаях лица польской национальности. Добже. Теперь я отвечу за вас, мои милые инертные идиоты. Потому что это — опрос без правил! А значит результаты этого опроса тоже ничем не лимитированы, кроме вашей и, естественно, моей фантазии. Вот ответ: у вас нет никакого предназначения на этой земле, и даже больше — вы не представляете себе вовсе, что такое предназначение. Поэтому-то вы и не можете отвечать ни на какие вопросы по заданной в топике теме! Вы пыль. Вы призрак. Вы ничто, мои распрекрасные восхитительные распиздяи, мои ненавистные несуществующие читатели. А то, чего нет, не имеет ни предназначения, ни сознания, ни воображения. Прощайте, друзья мои, мне совсем неинтересно с вами. Я больше не приду. Финита ля комедия! Точка.

Если взять свою продрогшую от холода память, добавить в неё тринадцать граммов ртути и всё это варить на медленном огне, каждую минуту добавляя соль и произнося своё имя, то можно избавиться от своей привычки грузиться по чертовски плохим временам, и как паразиты умирают при сантех обработке, так и боль уходит из души под действием паров ртути, как сорняки вырываются с корнем из земли, так и пустота в душе заполнится именем.
И всё ради того чтобы прочувствовать время до конца.