куда не кинешь взгляд, проступят лица из под масок,
и когда устанешь бежать от реальности, захочется
резко повернувшись встретить эту волну. Она накроет
тебя преследовавшим ужасом. Мания бегства от иллюзий,
устав от преследования встречаешь своих демонов
лицом к лицу,
ад и хаос..

Сегодня, когда просматривала карманы в поисках забытой там мелочи, наткнулась на визитку геста, в котором останавливалась в Дели. И она заставила меня все очень живо вспомнить. На меня вкрадчиво наплыло то самое чувство, что наверняка будут чувствовать в будущем при пространственной трансформации. Запах, мысли, которые в тот момент жизни были у меня, ощущения и т.д. Незамедлительно у меня возникло чувство любви и привязанности к этому клочочку бумаги, который подействовал на меня как катализатор.

Что такое вообще «вещи» (дорогие тебе вещи или ненавистные, окружающие тебя)? В некотором смысле это просто кусочки твоей памяти, в данном случае находящиеся во вне тебя. Это не привычная привязанность к вещам (… мы рабы вещей), против которой так восстает Чак Паланик и другие, тем самым ограничивая наши возможности виденья того, что же такое вещи нас окружающие.

Иногда я пытаюсь вспомнить что-нибудь из прошлого — посмaковать, поразжевывать. Редко, но получается достичь той же ясности, что и при взаимодействии с вещами. Но возможность некоторых вещей и даже просто образов ввергать меня в такое четкое воспоминание просто пугает. Вот я подумала, может всякие там «вещицы» это просто части нас самих. Мы из-за своего эгоизма только чувствуем их как нечто отдельное, ведь это не наша рука или нога, которые при удачном стечении обстоятельств на протяжении всей жизни остаются с нами. Через руки мы чувствуем мир, но ведь и через некоторые «клочочки» тоже…

Можно также сказать, что не только вещи, а и мы сами — это память. Интересно вот только чья и в какой степени?

Я сидел у печки с кружкой горячего чая в руках, замерзших после вылазки за дровами, и думал: «А не послать ли мне все это к черту? Вся эта мистика ни разу еще не доводила меня до добра. Счастлив ли я? Был ли я счастлив хоть на секунду с тех пор, как вообразил себя мистическим поэтом, творцом вселенных и повелителем слов? Ни разу. Все это только один сплошной самообман, эфемерный соблазн, призрачные иллюзии…»

В этот момент что-то хрустнуло за моей спиной, как будто кто-то совсем близко от меня переломил еловую ветку… Я был один, на даче: зима, снегопад, вокруг на много километров никого — ни один идиот не попрется в такую погоду за столько километров от Москвы даже в пятницу вечером! Я обернулся.

То, что произошло потом… при одном воспоминании об этом у меня сердце проваливается в солнечное сплетение… становится так грустно и тяжело, что не хочется и жить дальше после такого чувства. На прогнившем досчатом полу, в углу, среди хвороста шевелилось нечто. Оно было похоже на медузу — полупрозрачное желеообразное ничто, воплощенная ненависть, которая, преодолевая препятствия, медленно и неуклонно ползла в мою сторону.

Я закрыл глаза и попытался сосредоточить все свои мысли на том, что там ничего нет. Я был уверен, что это все лишь игра расстроенного неумеренным образом жизни моего воображения. Я досчитал до семи, сделал три глубоких вдоха-выдоха и снова посмотрел туда, где ползло существо. Нет. Оно не только не исчезло, но как будто бы стало как-то больше. Я медленно поставил кружку на пол, прикрыл печку и встал. Меня тошнило.

Одним движением я выключил свет и выбежал на улицу. Запер дверь и помчался к своему нисcану. «Все, хватит с меня, довольно», — сбивчиво думал я, выруливая сквозь снежные вихри на пустынное шоссе. Хватит. Я больше не хочу играть в эту игру! Хватит!

«Это» было четыре года назад. Публикую без редактирования. Никаких моих моральных сил не хватит, чтоб изменить хотя бы одну строчку. Так что не судите строго=)

Шесть карт. Шестая открыта. Первый ряд — занятия бездельницы. А дальше — пять карт, пятая открыта, и так до одной. Лестничной очередью выстроились её лучшие друзья. Те, с кем она когда-либо искренне делилась. Ближе всего червовый король, потом трефовая семерка и бубновая девятка. В конце, на самом верху — червовая семерка.. Но их она трогать не станет. Прежде всего она отложит в сторону бубновый и пиковые тузы, что возглавляют четвертый и пятые ряды. С момента, как она убирает тузы и раскрывает две нижние карты, разгорается борьба за выживание.

«Если б сейчас была весна… Сосновый сад ждал бы нас с ним. Мы бы забывали про все на свете. Мне не было бы так одиноко. Но что ж я о себе только и говорю? Ведь все эти его холодные взгляды, безразличие и грубость — все это просто хорошо выкроенный и вышитый костюм для маскарада. Ведь под этим таится легко ранимая душа, чувственность, грусть и чистая детская радость каждой мелкой удаче в жизни. Ведь над всем этим висит тяжелый груз в груди. Груз от немощи, неопределенности и, возможно, страха. Он не знает, как поступить со мной, с родными, он боится думать, что же будет с ним… Казалось бы, обычный пофигист, грубиян, холодное отродье 21-ого века… Неееет! Не смей даже так думать о нем! Ты больший эгоист, чем он. Да, он всегда молчит, ему все одинаково, якобы не нужно. Но в нём есть то, чего нет ни в ком другом. Он не разливает слёзы людям на душу, он даже и не пытается сбросить с себя на другого этот тяжёлый груз. Он всё терпит, тащит это на себе. И не покажет ни своей грусти, ни тоски. Ни у кого сердце не болит от того, что этому человеку худо. Вот зачем он всё таит: не причинить боль людям, не расстроить человека… Но мне больно, мне тяжело, я знаю всё: и грусть, и счастье и любовь… На этот раз я не о себе. Это его груз мне известен, от того и тяжело. Видела! Онемела от страха, когда увидела, что творится у него внутри. Я там была!…

Через мрак, туман и голоса мученников ада ведёт куда-то узкая тропа. Тропу окружают тёмные леса и вдруг… Пусто! Ничего вокруг не оказывается. Я оглядываюсь — нет ни тропы, ни грешников несчастных, ни деревьев, ни души. Я наедине с холодным, мерзким туманом. Чуть слышен шум ливня. Я проделываю шаг, поставив ногу в пустоту, потом другой, и третий, и четвертый, и направляюсь в то невидимое никуда, откуда слышен дождь. Выхожу на маленькую серую полянку. Льет дождь. Шорох и топот холодного дождя сопровождается отрывистым, тихим, жалким свистом. Вдруг появляется за стенкой грозного ливня маленький ребёнок лет пяти. Ах это же не свист! Это дыхание ребёнка. (далее…)

Люди, легко управляющие чужим сознанием, чужой душой. Люди, знающие все и чувствующие все. Люди с поглощающим весь мир сознанием. Люди, подобные смертным богам. С самого рождения окутанные мыслями, мощным разумом, широкой и влиятельной аурой, с превышенной остротой любых ощущений. Жадные, жестокие кровопийцы, карающие изнутри самих себя за свою животно-злую сущность. Или наоборот, простодушные, добрые, карающие себя за свой ангельски-бараний характер. И все равно кровопийцы…

Люди – волки…

Среди волков главный всегда тот, кто в данный момент думает, размышляет. Каждому, каждому волку кажется, что он первый, самый хитрый, самый умный, особенный, одинокий, и, что самое главное, луна светит ему, а земля вертится вокруг него.

Теперь же думает она. Значит она и есть та «самая». По крайней мере в ней это заложено. И это «это» отнюдь не человеческий эгоцентризм, а всего лишь взгляд изнутри одного из волков. Ее взгляд.

Она сидит в маленькой продолговатой комнате, которую ей уделил старик, приютивший ее из жалости. Хоть он и уверяет, что просто овдовев боялся одиночества и потому взял ее к себе в закадычные друзья, но на самом деле он не живет с ней: он, склонив голову, потеряв гордость и последние капли самолюбия, терпит жадную кровопийцу у себя в очаге. Старик тоже волк, но силы его иссякли окончательно, глаза потускнели, и годы легли на него белым снегом. Комната, которую он ей отдал, самая лучшая в его квартире: большой квартире для одинокого старика. Самая солнечная, удобная и самая отдаленная от его собственной. И в итоге он ничуть не избавлен от страшного одиночества, а скорее обременен этим грузом пожилого волка. Возможно, от сознания, что где-то в другом конце его логова валяется кусок льда, ему тоскливее, чем от той мысли, что из жизни ушла любимая волчица. Ни один гость не заподозрит этой безумной тоски, когда он, заливаясь улыбкой сквозь мягкую бороду, рассказывает о том, как молодая соседка, которую он называет внучкой, помогает ему по хозяйству, поддерживает в трудные минуты и как он ею гордится.

С ним живет чудовище.

Чудовище ли из-за страшной бессердечности или чудовищной доброты и самоотверженности?.. Этому вопросу не суждено получить ответа объективного и безошибочного, поскольку волчица сама, порой задумавшись о нем, запутается среди миллионов подобных противоречий. Она сама не знает, что она такое. И это и есть главный поиск каждого волка – «что я такое?» Этот вопрос всю жизнь будет висеть на шее дикого животного, как ошейник. Ни один из волчьей стаи не найдет ответа. Они обречены родиться с этим вопросом и волочить его за собою до самой смерти, пока не поймут, что рождены как люди, чтобы когда-нибудь умереть.

to be continued…

Минди сидела на дереве и ласково кидалась в прохожих шишками. Под деревом в это время прогуливались тыгдымский конь и злонамеренная цапля. Шишка, попав цапле прямо по клюву, отрикошетила коню по морде.

— Наказание небес, — подумал конь, — нещадное, но безусловно напоминающее о праведной жизни.

— Подарок небес, — подумала цапля, — зло и добро понятия бессвязные, я должна ценить каждый миг пространства.

Так и люди, ошибаются, ставя себя в центр вселенной, а на деле оказываются разыгранными шалостями будущей порнозвезды.

ВСЕ ТАКИ ПОЛУЧИЛОСЬ
ПЕНТОГРАММУ С ЛИКОМ
ПАДШЕГО АНГЕЛОЧКА
НАДЕТЬ КАЖДОМУ РЕБЕНКУ
НА ЛАЦКАН ПИДЖАКА

ВСЕ ТАКИ ПОЛУЧИЛОСЬ
ВСЕХ ТИНЕЙДЖЕРОВ
ЗАСТАВИТЬ НОСИТЬ
АЛОЕ ПЛАМЯ АДА
НА ШКОЛЬНОЙ ФОРМЕ

ВСЕ ТАКИ ВЫШЛО
ВСЕ ТАКИ МОЖНО
ВСЕ ТАКИ УДАЛОСЬ
ПИОНЕРИЯ ЛЮЦИФЕРИЯ
КРАСНЫЕ ДЬВОЛЯТА

И САТАНИСТЫ-ОКТЯБРЯТА
ПУСТЬ НЕНАДОЛГО
ПУСТЬ НА ЧУТЬ ЧУТЬ
НО ДЕТЯМ ПРОТОПТАН
К ДЬЯВОЛУ ПУТЬ

2007
—
Dimamishenin,
www.dopingpong.com
monsters of digital art

почистив зубы песком, мы ложимся на шорохи пальмовых листьев. медленно отплывает плот, связанный из пустотелых воспоминаний. отражения снов дробятся в волнах, на щеках проступает дыхание спящего моря. мы отталкиваемся от себя. ладонями черпая воду, гребем в тишине.

нас бросили здесь, как якорь. вся наша жизнь была — натяженье цепи. мы грызли соленые, белые кости высохшего моря, окаменевшую в древности воду. но теперь, когда звезды падают с неба за грань – загадаем уйти. пусть безумцы сверяют свой курс по Полярной звезде. как водоросли в потоке, вьется наш путь, и на картах Таро пунктиром отмечен маршрут.

подобрали попутчиков в море. у них в волосах – летучие рыбы со сломанными плавниками. в карманах размокло печенье. бездомны желания тех, кто вернулся домой.

мгновения счастья утекают между слов, как лунная дорожка сквозь пальцы. они – словно светящиеся рыбы, паломники глубины. поднимаются на вершины жидких гор темной изнанки мира без опасности быть раздавленными. мгновения счастья – беспозвоночные в океане времени.

мы плывем жадно, как пьем, наслаждаясь лишь жаждой. слеп тот, кто не смотрит сквозь слезы на солнце. огненные слезы тьмы – рыжие кометы, укрывшиеся в норах неба, черного после грозы, как пепел сырого костра. где-то там наш дом, бескрайний, как сердце.

Во мне вчера что-то переломилось, я крепко задумался. Очень долго не спал, мерил кухню шагами и курил сигарету за сигаретой. Мне стало стыдно, за свое отношение к отцу. Ведь я его ненавидел. За его пристрастие к водке, за его тупых собутыльников и любовь к зомбо-ящику. Я не искал сложных объяснений, а выбрал самое простое, детское, тупое — потому что мудак. Мудаком же на самом деле оказался я. Ведь он по настоящему одинок, у него никого не осталось, кроме старой матери и меня. Меня — высокомерного, приезжающего раз в месяц. И даже в это время он не мог со мной поговорить. Я или огрызался или снисходил рассказать какую-нибудь мелочь противным голосом, полным презрения и отвращения тоном. А он старик, его жизнь начинает заканчиваться, и виноват я. Нужно исправлять свои ошибки.

Если все сложится хорошо, я не опущу руки и не отступлю от намеченной цели, к лету у меня будут деньги. Достаточно денег, чтобы купить ему компьютер и фотоаппарат. Полупрофессиональный цифровик и какой-нибудь не очень мощный ящик для серфинга с фотошопом. Он в юношестве занимался фотографией, даже снимки мне показывал. Старые, чернобелые, вроде бы вполне прикольные. И Зенит древний подарил. Как ни крути, а я его большой должник. Я помогу ему, сделаю все, что будет от меня зависеть. Он не останется на дне этой блядской бутылки, а переменится и начнет новую жизнь, с чистого листа. Заведет себе новых друзей, пусть даже фотоблог. Уверен, что ему это будет интересно.

Я взвалил на себя огромную ответственность. Теперь его жизнь зависит от меня. Если я дам маху, он так и сдохнет под забором, реализуя свои пьяные пророчества. Но хуй там. Я этого не допущу, кажется я повзрослел…

Ха, у меня появились проблемы с восприятием мира. Я не буду винить в этом растения (например шалфей), не буду винить дома (например веранду в детском садике), не буду винить свои любимые места (например крышу).

Но проблемы есть и кто-то в этом виноват (и это не я!), потому что я больше не вижу монитора на своём ноутбуке, точнее вижу, один раз в сутки: с утра (когда просыпаюсь в смысле, совсем с утра я вообще ничего не вижу), раскрываю ноутбук и вижу тёмную матрицу, но тут же его включаю (какой-то идиот сделал невозможным включение ноутбука без раскрытия, а вот в ibm 390e можно было! и в 600e тоже!). Даже перед тем как лечь спать я не вижу матрицы: я закрываю ещё работающий ноутбук и он выключается не привлекая внимания. Да чёрт побери, плевал я на эту матрицу, я бы вообще его не выключал, но не могу спать, когда он гудит.

Но стоит мне его раскрыть и нажать на маленькую кнопку, как больше матрицы нет, а есть волшебный мир, плоский, из буковок, но прекрасный. Я больше не вижу обычных ников, я вижу целые истории людей, стоит мне увидеть знакомое имя и всё, я сразу же представляю, как эти несколько букв могут улыбаться на мои фразы и писать свои в ответ.

Нет, я ни разу не волшебный принц или крутой накаченный мачо, я такой же какой я и есть, с самоощущением у меня всё отлично, а вот в то, что в этих 14 дюймах по диагонали целый другой мир — я уже плотно верю.

Хотя, я знаю кто виноват, но не скажу, чтобы себя не компромитировать (да и так всё понятно, меня предупреждали, а я послушался, just for fun).

Вот и не верь после такого в киберпанк.

представьте себе десткие качели. со стороны они выглядят очень спокойно, но если усилить свои чувства в килотысячи раз и залезть под краску, можно услышать как стонут балки под действием силы тяжести, как с жутким скрежетом откалывается ржавчина в местах трения, царапая ломающимися ногтями петли.

то же самое происходит у меня в голове. подобно грязному звуку перегруженной гитары, лабиринты мыслей лавиной перемалывают нервную систему, принося с собой паранойю и бессонницу. обрывки фраз разбиваются о контуры образов, звеня осколками по стенкам мозга. я никогда не отдыхаю. я успел обдумать все варианты всех событий, мне уже надоело то, чего я еще не пробовал. я никогда не слышал тишины. каждый день мою голову пронизывают нити виртуальных выстрелов, каждую ночь я представляю, как огромный пресс раздавит эпицентр разума. потому что я очень хочу расслабиться.
конечно, подобные фокусы природы не проходят бесследно. (далее…)

Мы ели в пустынном ресторане в отдаленной рязанской деревне. Цены были очень высокие, а еда – очень вкусная, и я спросил официанта (который одновременно оказался и хозяином этого заведения):

— Вы не думали о том, что если снизите цены, ваш ресторан станет очень посещаем? Ведь тут очень все вкусно! Мы никогда не ели ничего вкуснее!

— Я думал об этом, но тут слишком маленькая и глухая деревня… Никто этого не оценит, потому что и ценить-то некому, — отвечал официант. – Остается только ориентироваться на таких вот, как вы, случайных странников, которые нет-нет да заедут в нашу глушь…

Ветер заглушил окончание его ответа, заставив громко зашелестеть гигантские вековые дубы, окружающие террасу ресторана и создающие естественную тень, защищающие от палящего откуда-то сверху солнца…

— ОК. Теперь я хочу заказать вот это… — Я показал в меню на пункт «Фирменный компот» из раздела «Прохладительные напитки».

Через четыре минуты передо мной поставили большой высокий бокал, наполненный прозрачной темно-фиолетовой (цвета крепкого раствора марганцовки) жидкостью. Я отпил. Это было…

— Изумительно! – не удержался я от крика. – Попробуй! Это гениально! – Я протянул бокал своей спутнице.

Это был действительно самый вкусный напиток, который мне когда-либо доводилось пить… В нем сочетались острые вкусовые оттенки различных лесных ягод, фруктовых соков и каких-то неизвестных кореньев, в результате давая такой эффект, что от каждого глотка начинала приятно кружиться голова и слышалось откуда-то пение райских птиц…

На дне бокала чернел некий черный довольно большого размера комок, я был уверен, что это что-то вроде спрессованных ягод, которые вот-вот разойдутся и дадут вкусный осадок, но комок так и остался плотным, пока я пил «Фирменный компот».

Когда я допил, мы уже поднялись было уходить. Нужно было торопиться. Я пошел на кухню, чтобы отыскать подевавшегося куда-то официанта и попросить счет. И тут подруга говорит мне:

— Ой, смотри! Оно шевелится!

— Что такое?

— Комок из-под компота…

Я вернулся к нашему столу и заглянул в бокал. Комок действительно странно подергивался, так, будто он был… живой… Меня передернуло.

Постепенно, одно за другим от комка стали отделяться перья, потом появилась воронья голова. Несомненно, это была ворона, которой придали форму плотного круглого комка, и она была еще жива…

— Вытащите меня отсюда! – взмолилась она. – Пожалуйста, помогите мне!

Трясущимися не то от страха, не то от омерзения пальцами я брезгливо взял птицу и вынул из бокала.

— Да они тут совсем охуели! – возмущенно пробормотал я. – Они сварили птицу в компоте что ли? Да еще и заживо?

Я недоумевал. Просто в голове не укладывалось, что этот вкуснейший напиток мог содержать такой подвох. В этот момент появился официант.

— Да, мы добавляем в «Фирменный компот» на финальной стадии живую ворону. Это часть одного из наших секретных рецептов. Компот благодаря этому приобретает энерго-психические заряды, позволяющие тому, кто его выпивает, испытывать слуховой и духовный опыт, которого он в обычном состоянии испытать не может… Скажем так, вы слышите и понимаете сейчас язык птиц. Заберите эту ворону с собой, она ваша. Тем более она, кажется, о чем-то просит вас. Слушайте!

Я и вправду услышал:

— Я живая, вылечи меня, я буду служить тебе…

Я расплатился по счету, взял между пальцами почти не шевелящуюся, но явно живую ворону, и мы направились в сторону леса. Сегодня нам предстояло еще добраться до следующей деревни. О том, как лечить ворону с поломанными костями и перьями, я не имел ни малейшего представления…

Фонари не горят,
только виснут над нами,
там, где серые будни стремятся на нет,
раздуваясь от гордости шире и шире,
как жаба,
шепча наваждения сна
в теплом ливне и в шелесте листьев,
разменной монетой которых
был ветер,
когда мы уснули и видели странствий приметы,
пылающих вечером дальним
перед началом весны.

Так раскрылись секреты вселенной,
и мы поспешили навстречу
встревоженным птицам,
взлетающим над
беспорядочно брошенным кормом
среди золотого песка,
на приисках новых ракет для отправки
в разрушенный временем каменный город
надежд, обещаний, сомнений и страха.

Там, в закопанном в землю большом сундуке
пылятся свидетельства древних шаманов,
чьи инструкции четко и верно направят нас
в теплый, распахнутый знаками долгий тоннель,
и мы будем лететь туда, беспрекословно вливаясь
в тот ливень,
который нам шепчет,
в котором фонарь не горит и где серые будни стремятся
придти бесконечно к концу,
раздуваясь от гордости, шире и шире,
как жаба под ветром чудес.

Я читаю сейчас эту книгу. Очень поправляет. Хотя один случай, произошедший с этой книгой вчера на пляже, навел меня на мысль, что стоит все же отнестись к этой книге с юмором и не принимать слишком всерьез… Но все же.

скачать в ПДФ

А случай произошел на пляже такой: на книгу с высоты птичьего полета насрал орёл. Настоящий орёл насрал на того, который изображен на обложке книги. Прямо ему на шею.

Они бредут мимо заправки по дикой жаре, раскалённому асфальту… Он, с видимым облегчением скинув рюкзак в пыль обочины, несколько раз приседает, размахивает руками, разминая утомлённое тело. Она, сняв свой рюкзачок и положив рядом, присаживается на поклажу, вынимает из чехла гитару, принимается тихонько наигрывать, напевая простую песню о дороге, любви и свободе. Он достаёт сигарету, поджигает, курит, улыбается, слушает, не забывая махать рукой проезжающим автомобилям. Она откладывает инструмент, зевает, достаёт из рюкзака полуторалитровую бутылку, наполненную водой, отвинчивает крышечку, с гримасой отвращения глотает тёплую, невкусную, душную влагу, потом протягивает спутнику. Он бросает окурок, тушит подошвой, и, указывая на кусты, деревья неподалёку, предлагает отдохнуть в тени. Она соглашается… Они добираются туда через придорожную канаву, поле, заросшее невысокой, из самого приторного детства, травой и цветами, вынимают из рюкзаков туристические коврики, спальники, расстилают на земле. Она делает бутерброды из хлеба и плавленого сыра, он снова курит. Они увлечённо жуют, нежно смотрят друг на друга. Он отходит помочиться. Она сбрасывает платьице, снимает сандалии, чулки, трусики, залазит в состёгнутые вместе спальники, зовёт. Он возвращается, раздевается, ложится к ней. Они целуются, ласкают друг друга. Он, как всегда, жадно, нетерпеливо входит в неё, двигается. Она желает быть сверху. Они переворачиваются. Пыхтят и сопят. Ветер раскачивает ветви, шелестит листвой, укрывающей любовников от солнца, шуршит трасса. Честные запахи. Оргазм, чистое небо, и мир застилает сон.

Земляну приснилась угрюмая заснеженная тайга. Несколько человек, одетые в почти одинаковые универсальные лохмотья, грязные, прожженные, рваные фуфайки, стоптанные кирзовые сапоги нехотя волочатся вдоль просеки, по обе стороны которой органно, безучастно возвышается непроходимый смешанный, спутанный лес. Бедолаги тащат на плечах примитивные рабочие инструменты: лопаты, топоры, домкрат, кирку, молот, мешок со скудной провизией, сковородкой, котелком, канистрой чистой воды, несколькими украденными в котлопункте ложками. На приготовление обеда каждый утро скупым завхозом, начальником котлопункта, замкнутым, убеждённым стукачом выдаётся немного высушенных в прошлом году картошки и лука, по паре банок просроченных много лет назад тушёнки и кильки в томатном соусе, соль, четверть хлеба на человека. Этот тип в прошлой жизни был каким-то там военным начальником и в результате совсем не умеет общаться с людьми, угодил сюда за то, что пригрозил убить кого-то. Поэтому, когда за недопустимое словесное оскорбление прямо в кладовой, среди мешков с продуктами, во время выдачи суточных норм завхоза избил новый повар таджик, народ, уставший от пустой, скверно пахнущей, непотребной баланды, уважительно поддержал, а начальство лишь отчитало последнего, заточив на несколько дней в штрафной изолятор… Воздух вкусный, сладкий, густой и на удивление тёплый. Фланируют редкие крупные мягкие хлопья снежинок, ощутимые лишь как щёкотный комариный поцелуй призрачного ангела, когда соприкасаются с кожей лица, открытые поверхности которой летом были все искусаны, воспалены, потому что, когда напряжённо работаешь, нет возможности отбиваться от роя невиданных хитиновых монстров. Ссадины и мозоли в этом болотистом климате не заживают, а гниют дальше, вокруг образуется язва, расползающаяся всё сильнее. Лекарств почти нет, письма доходят редко, и уже ни во что не веришь, ни на что не надеешься, а вспоминать трепетно, жгуче больно, ведь точно знаешь, всё это будет продолжаться ещё долго. Только ещё большее страдание, давление, одиночество, стойкое внутреннее правило. Будешь вынужден, снова открыв глаза внутри безапелляционно реального, ясного бреда, принять навязчивый нож сирены, съесть благоухающее разложением, смертью резиновое время, спрыгнуть на траву, грязь, сугробы с подножки вагончика, пропахшего потом, дымом папирос без фильтра, сырых берёзовых дров, сероводородом от больных животов, предельно крепкой заваркой дешевого чая, вылезти из утробы, до отказа забитой, упакованной такими же, как и ты, обездоленными, но пока ещё не сломленными чудовищами, горькими, скаредными калеками, поднять топор, кирку под набухшими, тяжёлыми, низкими, надменными фиолетовыми облаками над головой и снова переживать, мучаться, ждать дальше… Один недавно помер от такой работы, быта. Ещё ему перестали писать из дома, с далёкого райского юга, где остались жена и двое детей. Тихий, добрый, трогательный пьяница, немного блаженный, но вроде крепкий, широкий в кости. Пару лет отпахал в корчёвке — самой тяжёлой, надрывной бригаде, валящей и укладывающей толстые трёхметровые баланны, взятые с нижней части поваленных стволов крупных елей, осин и берёз, в остов временной колеи на новых вырубках. Стали беспокоить частые боли в груди, позвоночнике. Администрация неожиданно поверила и перевела на работы в посёлок, где всё равно приходилось тягать брёвна. Однажды ночью сердце остановилось, и тело хлёстко рухнуло с верхней полки двухэтажной кровати на холодный пол барака. Два дня труп лежал на кухне, укрытый простынёй, а бывшие коллеги привычно, буднично грели кипяток для чифиря, единственного необходимого лекарства, наркотика. Раньше чёрный чай был запрещён на режимных зонах, подобно алкоголю, марихуане, прекурсам первинтина и опиатов, сотовой связи и многим другим вещам, которые проносят сквозь решётки, стены, различными тайными способами, путями. Например, на торпеде — заплавив в полиэтилен и затолкав в анальное отверстие, спрятав в прямой кишке, как до сих пор доставляют чай и сигареты в карцер… На третьи сутки останки водрузили на платформу, прицепленную к пассажирскому тепловозу, отвозящему отработавших смену надзирателей в обитаемую большую землю… Более всего начальники, командиры страшатся побегов. Но надо быть отчаянным безумцем, чтобы решиться уйти через эти проклятые болота, тайгу, необъятную пустынную, девственную страну концлагерей. Осенью, правда, исчез один грузин, пастух. Говорят, он ещё на тюрьме тренировался, в тесных прогулочных двориках бегал по стенам. Изображал, что совсем не говорит по-русски. Угодив сюда, пошёл к этнической диаспоре работать на пасеку… Искали долго, с собаками и вертолётом. Не нашли. Может, волки съели… Или как-то в этапе привезли нескольких детдомовцев, беспризорников, а у них привычка бежать отовсюду, и они сразу пошли, прямо в тапочках, по раннему снегу. Их легко поймали и несколько дней калечили в изоляторе, всё здоровье отняли… Пространство режет идеальной тишиной, пустотой, разбавляемой лишь хрустом неровных шагов, выжимающих свежий голубой снег, кашлем, плевками, матюгами, позвякиванием посуды в продуктовом мешке, сухим рокотом бензопил за десять километров через болота на лесоповале. Присыпанные снежком, тонкие, миниатюрные рельсы-узкоколейки, убегающие за поворот. А шпал не видно – шагать неудобно, ноги постоянно спотыкаются, проваливаются, и при этом то жёстоко коченеют от стылой влаги, то приятно отходят от тока крови, разогнанной чайным концентратом, ходьбой… Эта железная дорога уже несколько месяцев составляет весь смысл жизни, наглядную его метафору для героя. Положенная с вопиющим несоблюдением технологии, без насыпи, прямо в топкую почву, закрученная на стыках двумя, а то и одним болтом вместо необходимых для прочности четырёх, она постоянно плывёт, особенно в межсезонье, когда меняется погода: проваливается, проседает, изгибается из гладкой дуги в острые углы. Старые шпалы гниют, рельсы разъезжаются, выворачиваются, падают под платформами, нагруженными скошенными деревьями, чичигой — старинным тепловозом, тянущим вагончики, порою в течение многих часов, с простоями, перевозящим мужиков: до рассвета – из лагеря на квартал-делянку, а после заката – по темноте обратно. И бригада каждый день, иногда даже ночью, смастерив факела из фуфаек и солярки для бензопилы, без выходных, в любую погоду чинит пути: вытаскивает костыли — гвозди, прикрепляющие рельсы к шпалам, поднимает домкратом дорогу, достаёт из глины, из стальной замёрзшей земли, из-под первого снега шпалы, пилит в лесу, вкапывает новые, снова зашивает полотно; поправляет, перестраивает лотки — мосты над оврагами, речками; устраняет аварии, ставит обратно упавшие составы. Возможно, это и есть настоящий ад, изнанка мира. И тот, кто наслаждался там, в другой жизни, опьяняя себя иллюзиями, удовольствиями, пробуждаясь здесь, стонет. Всем своим трагикомическим сюжетом, каждым кадром ситуация заставляет остро чувствовать, что кто-то, безликий, невидимый, всемогущий и суровый, безжалостный, считает героя крайне, серьезно виноватым, неправильным. И некий подлый факт, отмеченное отдельным вниманием событие из прошлой жизни, приятного сна диктует точку перелома, от которой в дальнейшем раскручиваются внутренние нити, клубки обид, комплексов, страхов. И почти невозможно разойтись с кем-то, сбежать. Ты каждое мгновение сталкиваешься лицом к лицу с самим собой, со всеми своими недостатками, проблемами. И только сон даёт передышку, забвение. Самое страшное, что нет любви. Только дрочишь иногда в стороне, мечтая…

Землян очнулся с желанием вынести что-нибудь из неиссякающего шквала плавящихся, перетекающих одна в другую, множащихся неисчислимо, панических галлюцинаций, бредовых сновидений. Сперва он вытащил на нетронутый искажениями, затерянный где-то в самой глубине сознания, светлый-солнечный, покрытой спелой, сочной травой и цветами островок самое дорогое — девушку Алису. Потом принялся спасать гитару и снаряжение…

Рано или поздно влюблённые достигли заветной развилки, где, согласно полученной от друзей листовке, нужно было, сойдя с большой дороги на просёлочную, миновать ещё полсотни километров через несколько деревень. Ребят удачно подвёз один местный житель, подозрительно заинтересованный начинающимся стихийным свободным фестивалем мира и любви. Взял деньги за бензин и подробное интервью у пассажиров об их мировоззрении и об истории движения любовных сходняков. Высадил у небольшого, заросшего кувшинками озера посреди леса.

Первым, кого они увидели, был рыхлый пухлый длинноволосый нагой малыш мужского пола, высокий, но явно юного возраста, барахтающийся, плещущийся на мели, совсем как маленький ребёнок. Землян радостно окликнул нового друга: «Молодой человек! Как нам попасть на сходняк?». Стал дожидаться ответа, но тщетно: существо уставилось, открыв рот, в небо, не обращая на вновь прибывших никакого внимания. Герой дважды повторил вопрос и опять безрезультатно. Подумал, что сей глухой оболтус в луже напоминает даже не очередную жертву революции, подпольных альтернативных маньяков психологов, а скорее продукт раннего сексуального насилия, характерную иллюстрацию халатности гинекологов, акушеров, жестокостей в детских садах.

— Эй, слышь, ты, братан! Чего нас игнорируешь? — Землян эффектно напряг голос. Купальщик вяло, заторможено обернулся, посмотрел мутным взором, сделал неопределённый неуклюжий жест рукой в ту сторону, откуда путники только что прибыли…

— Юноша, мы только что приехали, очень устали, а вы даже не здороваетесь… Хотя бы подскажите нам, куда идти, где стоят люди? — Алиса, хотя и не одобряла грубость своего попутчика, также была изумлена очевидным скудоумием аутичного мокрого дитяти.

— Доброе утро. — равнодушно промямлило, словно некий пароль, рассеянное существо.

— Здарова. Ты бы хоть штаны надел, когда с нормальными людьми разговариваешь! — пошутил Землян, — Что потерял совсем штаны? — и тихо добавил, — Разум, похоже, тоже уже совсем потерял…

— Ты наверняка должен быть в курсе, где живёт парень, которому всегда больше всех надо, Илла? У него серебряный вигвам.

— Идите по этой дороге долго в лес. За большим пляжем, на второй поляне, увидите… Прямо за Кругом… продолжение