рассказ

Photo by doogin/flickr.com

На утренней пробежке у пруда, накрытого рассветным туманом, как матовым стеклом, Обухов упал: сердце сжалось, будто котенок перед резвящейся собакой, и отчаянно прыгнуло. Андрей Петрович очнулся на траве, линялой от росы. Грудь жгло. Обухов попытался вскочить, и его затошнило.

Среди деревьев тенями скользили физкультурники. Напротив Андрей Петровича присела женщина. Обухов представил со стороны: костлявый старик в трусах и кедах добегался до инфаркта, подумал: «все…» – но не мог сосредоточиться на смерти.

Он не мог сосредоточиться на смерти ни в сквере, ни в машине скорой помощи.

Сосед бегун узнал его. Позвали жену… (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

На аукционе Sothbey’s, 2011 год, Фото: Judith Argila/Flickr.com

В книге Джона Герберта, бывшего руководителя пресс-службы аукционного дома «Кристис», приводится цитата из интервью с ведущим арт-дилером конца XX века, Джеком Байером: «В 1946 году было проще всего покупать, но очень сложно продавать. С 1946 по 1950 в аукционных залах все проводилось по образу и подобию начала XIX века. Картины висели в вперемешку, аукционисты ждали пока интересные предметы сами к ним придут, нежели чем отправлялись на их поиски. Когда прибывали лоты, создавались скудные каталоги, не содержащие толком никакой информации. Теперь же всё совсем по-другому. Каталоги создаются под руководством первоклассных историков искусства. Они теперь рассчитаны как на коллекционера-знатока, так и на индивидуального покупателя. Все это было частью масштабной PR акции, направленной на современный арт-рынок». (далее…)

Есть, кажется, шанс понять «Даму с собачкой». Наткнулся на полное извращение духа Ницше, выпячивая его букву.

Вот, где это сотворено:

«Там, где завершается курортный роман бархатного сезона, берет начало лирический сюжет – «долгий, длительный», в котором привязанность, а не страсть, сострадание, а не «жажда обладания» влекут героев друг к другу. Л. Толстой, осудивший героев Чехова за ницшеанство (X, 426), прав лишь отчасти. Характер Гурова, его отношение к женщине в начале рассказа (вспомним характерную реплику: «Низшая раса!») Чехов, скорее всего, не без иронии воспринимает как «бытовое ницшеанство». Но все произведение содержит драматический узел, разорвать который герои не в силах. Источник этого драматизма очень точно охарактеризован Ф. Ницше, но не в книге «По ту сторону добра и зла», на которую ссылается Л. Толстой, а в другой – «Человеческое, слишком человеческое»: «Какие узы почти немыслимо разорвать? У людей более возвышенных и избранных такими узами являются их обязанности»»

(Минералова).

Про Ницше и так то и дело читаешь, что он – совершенное не то, что о нём наговорили злые языки. Но, когда я прочёл такую цитату, нужно проверять. Мне показалось это слишком не похожим на Ницше.

Так и оказалось. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

Богохульство и секс

I

Когда художников обвиняют в богохульстве, то со стороны бога, против которого якобы совершено преступление, нет никаких жалоб. По всей видимости, в таких случаях мы имеем дело с проявлениями религиозного сознания раннего средневековья, которое, увы, никуда не собирается исчезать, так как вера в бога, который ведет учет хороших и плохих дел каждого человека, чтобы наказать после страшного суда, — продукт идеологии, построенной на примитивной мифологии. Меня можно упрекнуть в односторонней оценке религии и веры и даже в некомпетентности — пожалуйста, сколько угодно, но даже представители современной либеральной теологии считают католическую, православную и протестантские варианты христианской веры — продуктом древнего мифологического восприятия бога. Которое не имеет ничего общего с уровнем сознания современного человека. Но оставим либеральную теологию и теологию вообще. Она нам не сообщит ничего, кроме цитат из Библии. Вопрос о боге, исходя из современных исследований и открытий, — вопрос бессмысленный, так как любой бог (небесный или земной, рукотворный или нет) — идол, продукт идеологии, созданный по образу и подобию человека и для человека. (далее…)

при любом наезде на прошлое, долгодремлющий автофокус концентрируется прежде всего на крупных планах. мой автофокус.

моргаю — вдумчиво, глубоко вдавливая глазные яблоки — стряхиваю пыль без запаха и гоню прочь войлочное тепло сна. мягкие тона утреннего солнца, неприцельно — лейкой большого душа, бьющего сквозь увеличенные объективом стебли полевой травы, заставляют улыбнуться отчего-то сразу так хорошо и уютно. понимаю причину, оглядевшись вокруг и не заметив никакого багажа. удостоверившись, что располагаю несколькими планетарными секундами или годами очередного одиночества, отдаюсь теплому шелесту увеличенных в настоящий лес зарослей. падаю на спину, ожидая мягкого приема, предварительно снова закрыв глаза. так и есть — тело погрузилось в мягкий, просеянный триллионами рук гадких наложниц, белый, как снег, песок.

я снова улыбаюсь, и складки на руках старой нищенки вчерашнего дня превращаются в огромные холмы, изрешеченные миллиардами почти одинаковых — округлых форм, чернеющих глубиной рытвин. я, счастливо выкрикивая слова какой-то сумасшедшей отвязной песенки, бегу по холму вверх. поверхность мягкая и безобидная.

скручиваю объектив и далее без всякого инструментария становлюсь всеобъемлющим калейдоскопом. все, что видел когда-то и даже больше — конечно! — гораздо больше! ВСЁ! складывается в абсолютно логичные и прекрасные узоры. я чувствую себя частью этого легкого, как парус, и ни капли не сложного, огромного всеохватывающего организма.

но также есть понимание, откуда это все.

вспышка нестыкуемых стыковок длилась лишь секунды по местным меркам. это я знал. возможно, я и мог бы там остаться, но для этого я был обязан навсегда забыть о первоисточниках. к этому я пока не готов. я точно знаю и помню реальные кадры всех этих образов. они, как площадки для прыжка в моей голове. каждый образ конечен, но в конце его осознания и полного осмысленного переваривания стоит такая площадка, как трамплин для прыжков в воду — мой трамплин для прыжков в фиолетовый мир фантазий и самых глубоких воспоминаний. в конце концов гигантский калейдоскоп — казалось бы, целый мир со своими песочными часами — в итоге станет лишь новым образом. еще одним дополнительным трамплином.

На самом деле и припомнить-то сложно, когда я в последний раз так долго болел.

Помню, после Америки целый месяц проходил с ужасным кашлем. Он начался еще в Лас-Вегасе, но я не придал этому значения и продолжил курить. Наверное, от сухого климата. Там было действительно жарко и очень сухо. Ты глотал обжигающий воздух и искал небольшие прохладные оазисы для своих легких – вроде небольших отелей, забегаловок или кофеен. Спасали только кондиционеры, которые сдували тебя потоком ледяного воздуха, как только ты входил внутрь. Но это было давно – почти пять лет назад. Время тает на глазах. Теперь тот кашель ко мне вернулся, и я пытаюсь напомнить ему, что в прошлый раз я его победил. Только сейчас он набрался опыта и не отступает. (далее…)

Когда впервые увидела Её в мастерской, невольно остановилась: в упор смотрел/а девочка-мальчик с балетной шеей; взгляд прожёг в секунду. «Сколько?..» – спросила. Мне ответили, но «столько» тогда не было, и взять Её с собой не представлялось возможным.

Все тут же загалдели, отметили косвенное сходство; и эта ещё стрижка… Я махнула рукой; потом, уже на улице, в голову пришла шальная мысль: Она, вот именно Она-то и пишет тексты – в своём, перпендикулярном нашему мирку, мире. (далее…)

Нацедила в миску молока козьего. Поставила у окна в ночь лунную, когда луна полная. Давай, луна, глядись в молоко, умывайся им, белая будешь. И руки раскинула – и не спокойно мне. На луну смотреть не могу – видеть ее не должна. Давай, луна, сама гляди на меня, из миски выплывай, из молока выходи – белая. Мне б слезу в молоко уронить, чтобы солоно тебе было, да не плачется. Мне б завыть на тебя, да ты ж туга на ухо, не услышишь меня. Мне б веревку из себя свить, да не нужна мне она. Мне бы пальцем тебе погрозить, да руки раскинуты – непослушные. И петь не поется мне – голос свой сорвала в причитании, когда криком на тебя кричала, ором орала. Давай, луна, выходи ко мне, забирай, что дала, отдавай, что взяла у меня. Не нужны мне подарки твои, черной кошкою принесенные. Не нужны мне сны твои, лунной ночью виденные. Я тебе говорю – выходи, давай! Я тебя молоком пою, уговариваю. Окунись, давай, будешь белая. Выходи ко мне – забери свое!

Я сейчас возьму, да раскрою себя. Как возьму сейчас, да все выпущу. Чтоб тебе, луна, все вернулося. Чтоб тебе, луна, все аукнулось. Я сейчас возьму слова, им несказанные, да верну их тебе, обманщице. Сны свои, тобой посланные, обмакну в молоко, да тебе пошлю козьим блеяньем. Нацежу в молоко все несбывшееся. А ты пей, луна, — приговариваю. Уноси свое, — уговариваю.

И глазам бы моим не глядеть на тебя, обманщицу. Да ты руки ко мне не тяни, подлая. Не возьму ничего, не упрашивай. Не шепчи ты мне, не поверю я. Да ты пей молоко – угостись, давай. В нем неправда твоя, забирай ее. Я тебе говорю – пей, там яд весь мой.

Не кричи на меня черной кошкою! Не царапай меня, мне не больно уже! Не заплачу я, не дождешься ты. Молоко течет по щекам моим. Молоко не соль, ты не радуйся! И не корчи мне морды козии. Не взгляну на тебя, уходи теперь. Забирай молоко, что недопито. Отнеси к нему, пусть отравится. Поцарапай его, пусть опомнится! Сны пусть выпьет мои, да все скажет мне, что во снах моих он говаривал. Пусть завоет сам на тебя круглую! Да веревкой совьется пусть у ног моих. Я тебе говорю – уходи к нему! Отпускаю тебя, ведьму белую. Миска круглая, в ней полощешься. В молоке, да в яде моем купаешься. А выходишь ко мне – не гляжу на тебя. Ты к нему иди, ждет тебя теперь. Молоко мое не расплескивай, все ему снеси, да еще добавь все, что я пила. Сладких снов ему, но несбыточных. Лунных слов ему, да несказанных. Пусть теперь поймет, каково оно – молоко козие. Пусть узнает он, как тебя слушаться. Пусть глотнет сполна, да еще чуть-чуть. Ты к нему иди, ждет теперь уже.

9 марта 1934 года родился Юрий Гагарин. Мы публикуем фрагмент из книги Льва Данилкина «Юрий Гагарин», вышедшей в издательстве «Молодая гвардия» в серии «Жизнь Замечательных Людей» в 2011 году. В предлагаемом отрывке автор говорит, что такого космонавта могло и не быть, Гагарина хотели отчислить из летного училища.

Если на первом году обучения курсанты осваивали и так знакомый Гагарину по Саратовскому аэроклубу Як-18 (правда, модифицированный — посадка осуществлялась не на хвостовое, а на носовое колесо, соответственно, невысокому пилоту было легче контролировать профиль посадки, а сам самолет не «козлил»), то на втором — реактивный самолет МиГ-15: быстрее, легче, маневреннее и, теоретически, более послушный в управлении. МиГи лучше подходили для выполнения фигур высшего пилотажа, однако это была новая техника, освоение которой было связано с немалым риском. Именно на этом МиГе, по злой иронии судьбы, через 11 лет Гагарин и погибнет; для 1960-х это было уже экстраординарным происшествием. (далее…)

в минорном шипении солнце закатилось за бесконечную полку моря, и ротозубые миноги отправились вверх по течению.

вообще-то я думал сегодня остаться здесь, но по-прежнему странный и ни с чем не сравнимый запах, переходящий в четко осязаемый, но также совершенно неопределенный вкус, вновь появился у меня внутри. это запах воспоминаний и в то же время запах неизвестного будущего. он душный, как пыль, от него глаза будто закрываются здесь и открываются там, и, отдаваясь ему, все тело растягивается, как во время самого сладкого пробуждения. его невозможно воспроизвести. никогда и никто не сможет записать его формулу, расчленить на конкретные составляющие, выделить экстракты из первоисточников. потому что нет у этого запаха никаких первоисточников. он всегда одинаков. абсолютно четко различим в любых условиях. ни с чем его не спутать. но то, что несет в себе, никогда не предугадаешь.

я уже вряд ли когда-нибудь вспомню, с чего началось наше знакомство. какое событие ему предшествовало и что случилось после. помню лишь приятное ощущение вседозволенности, вдруг заполнившее мое тело. чувство легкости, появившееся после того, как запах прошпиговал меня и, словно через решето, все тяжелые мысли отсеялись без остатка. конечно, главный его парадокс заключается именно в том, что он страшен своей неизвестностью, как прогулка по уступу вдоль бездны в непроглядную ночь, и в то же время этот запах настолько родной, что ты превращаешься в котенка, которого аккуратно взяла за шкирку теплая кошка мать, стоит лишь раз почувствовать его. он совсем не нафталин, но про себя я зову его так. вновь видна непонятная прозрачность ассоциаций и не совсем пока еще понятное сплетенье времен. так определенно пахнет переход. именно так и никак иначе он пахнуть не может. теперь, когда все больше совпадений, я начинаю выстраивать логическую цепочку у себя в голове. запах будет леской, события бусинами. чем больше вспышек, тем ближе к началу. к началу и концу одновременно.

Пусть расцветает лебеда. О сборнике автобиографической прозы Дмитрия Горчева «Поиск предназначения»
Урок биологии. О романах Антона Уткина «Дорога в снегопад» и Мишеля Уэльбека «Элементарные частицы»
В зарослях баньяна. О романе Михаила Шишкина «Письмовник»

Четвертая высота (О книге Захара Прилепина «Восьмерка. Маленькие повести»)

В арсенале Захара Прилепина появились полутона. То есть, помимо литературных топора, молота, перфоратора, он стал использовать лобзик и штангенциркуль. Сборник маленьких повестей «Восьмерка» довольно сильно отличается от предыдущих сочинений. Хотя заглавная повесть (почему повесть, а не рассказ?) очень сильно смахивает на некоторые рассказы из сборников «Ботинки, полные горячей водки» и «Грех», все-таки «Восьмерка» плавно съехала с магистрали прилепенского мейнстрима на разболтанную колею традиционного российского реализма. (далее…)

Действие — Вечный Восторг.
Уильям Блейк

В 2012 году к столетию музея изобразительных искусств, носящего имя Пушкина, несколько английских галерей показали в Москве выставку «Уильям Блейк и британские визионеры». Выставка превзошла все ожидания и ее даже продлили. Люди даже приезжали из других городов. Чем можно объяснить такой успех? Быть может, в отличие от других культурных событий столицы, эта выставка представляла и некий метафизический знак?

Уильям Блейк – художник, поэт. Современник Пушкина. Переклички смыслов всегда двусмысленны, натяжки неизбежны. Блейк и Пушкин, как поэты, скорее оппозиционеры, чем единомышленники. Английский поэт одним из первых ставит проблему о расщеплении «я», Пушкин – камертон гармонии. Жаль, что у нас нет музея изобразительных искусство имени Достоевского.

Выставка имела огромный успех. Говорят, люди даже приезжали из других городов. Быть может, в отличие от других культурных событий столицы, эта выставка представляла и некий метафизический знак? В очереди (я слышал) говорили о неизбежности грядущих расколов, о болезненных разрывах. Но ведь и Уильям Блейк не просто художник и поэт. Он и пророк, и политический радикал.

Картины Блейка сюжетны. Он иллюстрировал Ветхий Завет, «Божественную комедию», «Потерянный рай». Блейк – интеллектуал и интерпретатор, в его картинах интересна, прежде всего, мысль, поданная нам в композиции. Здесь мало собственно живописи, как ее понимали колористы, мало цвета, практически нет светотени, Блейк ненавидел сфумато Леонардо. Наследник традиции Микеланджело, он делает ставку на линию, неумолимый и резкий контур, отделяющий одно от другого и организующий одно с другим. Блейк сторонник мужского ясного взгляда на мир, аполлонической недвусмысленности решений. Он визионер, и видит, как мы бы сейчас сказали, архетипы. Его даже не интересует портрет. Божественная комедия, потерянный рай… – глянуть в зеркало, глянуть в экран, выйти на улицу… (далее…)

КОШМАRT ПЕРВЫЙ СМ. ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩИЙ КОШМАРТ — ЗДЕСЬ.

[1]

Темнота – и вспышка слепящая (локоть? плечо? колено?..).

Капелька пота, стекающая по спине, застывает на ящерке: главное – успеть запеленговать, он думает, она ведь на Лину, на Лину его похожа, а ещё – ну да, на ту, из Киндберга¹: detka – нет, не читала: есть ли разница, впрочем, уф, да есть ли, на самом деле? Какой же ты вкусный, pa-pa, выдыхает она и, проводя тыльной частью ладони по рту, поднимается с колен, омерзительно вкусный!..

Рыжие волосы, тонкие щиколотки… дрянь, что мне делать теперь? Убей, Лина подсказывает, убей, чтоб не мучалась: вот так (показывает) или та-ак (чертовка…), ах-ха-а!..

Он, пожалуй, обрадуется, если кто-то пустит ему пулю-другую в лоб, но увы: «кто-то» явно не догоняет, и потому он наклоняется, и потому кусает тёплые её пальчики: «ветреные», «смешные»… Ну ладно «ветреные», бормочет она сквозь сон, но почему «смешные», смешные-то – почему-у?.. Тридцать шесть с половиной – она уточняет, она поглаживает ступни: если, конечно, размер имеет значение… если, конечно, думать, будто что-то его имеет!.. (далее…)

лесные пожары. жареные волны Сахары. все как для затравки очередного выпуска новостей планеты.

планетарные события больше не трогают. в основном волнуют грядущие сны.
порой из страха.

из страха, что образы вновь будут настолько сильны, что сумеют пробить несуществующую в вашем понимании грань. заснув один раз, можешь проснуться совершенно другим человеком.

в таком случае.

последний раз переход случился достаточно давно, но я до сих пор никак не оправлюсь от таких изменений. один сон и твоя жизнь изменилась.

я ушел, а он вернулся. тогда.

а сегодня я снова почему-то начал рассказывать «от себя».

слом. срыв. разрыв всякой связи с тобой и всей другой реальностью. сны вперемешку с наркотическим бредом и воспоминаниями всех преступников и сумасшедших, существующих в моей большой голове.

перезагрузка в течение четырех-семи часов и потом контрастное попадание в сухую, режущую глаз реальность и спустя лишь полчаса я уже в дороге. чувствую себя временным. коротким отрывком какого-то не слишком красивого кино.

Буратино навсегда остался в стране дураков, отделенной от мира высоким забором. Когда-то он закопал в ней золотые червонцы – в ямке под кочкой. Улегся на ночь под старое дерево с клейкими листочками – оно давно там росло. Проснулся утром, а вокруг одни кочки. Ни волшебного сада, ни червонцев. Только кочки, кочки – по всей земле.

Буратино поводил носом в разные стороны. Принюхался. Пахло по-другому – не так, как вчера. Пригляделся. Под деревом сидели Наполеон и Бонапарт. Сидели расслабленно, не шевелясь, и были похожи на мертвых. Буратино был похож на живое дерево. Он задрал нос вверх – и небо было не таким, как вчера. Оно поменяло оттенок – потемнело.

Буратино не растерялся — носом принялся рыть маленькие ямки под каждой кочкой. Рыл с утра до вечера, но золотых так и не находил. Просыпаясь, он осматривал работу, проделанную его деревянным носом за день – вечером ему казалось, что вырытые ямки маленькие, но по утрам он находил, что земля в стране дураков покрыта глубокими впадинами, похожими на воронки. (далее…)