Фото: h.koppdelaney/Flickr.com

я должен сразу признаться… история, которую я сейчас вам расскажу, многих повергнет в ужас. многие из вас, не дочитав до конца, упадут со своих кресел, диванов, столов и кроватей. упадут на пол. на жесткий и твердый, как весенняя скорлупа кокоса, пол… да.

в тот год выдалась крайне урожайная зима. нет-нет – не подумайте – я не ошибся и не сошел с ума. да, так и есть – именно урожайная зима. и именно этому природному катаклизму, этому экономическому нонсенсу я обязан всем, что сегодня имею. всем, что я из себя представляю…

зимой в наших и без того скучных краях занять себя особо нечем. снег здесь колюч и тверд, словно засохший волосяной покров молочного ореха. здесь не бывает романтично кружащих над головами румяных влюбленных мягких и нежных хлопьев. незатихающий ни на минуту шквальный ветер, способный взрослого коня свалить с ног, превращает колючую крупу в шершавую дробь, разносящую открытые части тела несчастного в мириады оспенных струпьев. в свое время моя прабабушка часто напевала одну песенку. песня, помню, была длинная, и настроение в ней менялось от куплета к куплету. а куплетов этих и припевов, ей богу, было не счесть. я почему-то запомнил лишь одну строчку. она так въелась мне в память, что даже сама бабушка, точнее воспоминания о ней – царствие ей небесное – исказились в пользу этой строфы, и в моем сердце не существовало ни ее лица, ни почему-то всем так запомнившейся ее походки вразвалочку. одни буквы. на мой взгляд, да и на ваш, я уверен, абсолютно безобразные и совершенно бессмысленные слова, словно на шампур, нанизанные на некий рифмованный скелет никому неизвестным бродячим музыкантом: «ой ты ветер в ноооос – не дари мне роооз – ты купии кокооос – кокос ведь не навооооооз…» – задолго до того, как прабабушку мою, согласно нашим традициям, уложили в засыпанную редчайшими фиолетовыми одуванами лодку, выдолбленную из сучковатого ствола гигантского тополя… такого тополя, я уверен, вы нигде и никогда не видели. я отнюдь не ребенок и в волшебство давно не верю. но как еще можно объяснить то количество тополиных пирог, получившихся и продолжающих получаться в настоящее время под каждую готовую к «отплытию» бабушку. и нет конца тому тополю. и тут я сразу должен вас предупредить, что географические подробности расположения нашей удивительной парадоксально холодной страны я выдавать не собираюсь. дабы не иссяк поток бабушек наших, стремящихся в фиолетовом облаке редких одуванчиков сбежать за горизонт на выдолбленных из бесконечного тополя пирОгах с такой скоростью, словно манит их туда кем-то обещанная вернуться мимолетная и прекрасная молодость. (далее…)

О сборнике автобиографической прозы Дмитрия Горчева «Поиск предназначения»

25 марта 2010 года ушел из жизни писатель и художник Дмитрий Горчев, последний русский эпикуреец, сумевший с чистой совестью вырваться из зверинца под названием «город». «Живи незаметно» – говаривал старик Эпикур. Незаметность Дмитрия Горчева была настолько заметной, что он довольно быстро оброс армией поклонников. Умер Горчев до обиды не вовремя (хотя, можно ли умереть вовремя?), в самом расцвете творческих сил, как говорится «на взлете». Нам же он оставил крепкую, как водка, мужскую прозу, непосредственную и очень остроумную, без кулаков, надуманных конфликтов, нравоучений и спецэффектов. В нашем мире так много деятельных людей, что он уже трещит по швам. Если бы деловые люди ощутили скромное обаяние лени Дмитрия Горчева – жить, пожалуй, стало бы гораздо легче и проще. (далее…)

Фото: YlvaS / Flickr.com

Месяц с неба свесился и в сердце концом колет. Конец острый кожу царапает, рвет. Ой, нет, не кукла я, не восковая, не туда ты, месяц, глядишь, не туда иголку втыкаешь. Не ко мне ты, месяц, наклоняйся, не для меня свечку жги. Не мне рану на груди прижигай-склеивай, не моя она – больно, тебе говорю, обжигаешь! Не кукла я, не восковая, не тебе игрушка, не из свечки я, не сгорю. Не воск это, видишь?

Не меня ты лепил, руки-ноги не мои по частям собирал, не меня водой обдавал – из речки, из черной, из проруби. Не я горела, не я остывала. Не я плавилась, не меня ты в воде остужал. Не мне было горячо-холодно, не я то в огне, то в проруби. Отвернись – не я это, не я!

Гляди, волосы у меня черные. Не длинные, не до пояса, не восковые – не я это. Не в моих волосах звезда, не в моем сердце месяц. Не бей по губам – не кукла я твоя, не восковая. Не ты в моем сердце – острый, узкий, с иголками. Не войдешь ты в него, не вместишься, не оцарапаешь, острыми краями не изорвешь. Не потеку я, как речка черная, ни кровью, ни воском, ни водой. И серпом ты не по моей шее, не по моей. И над прорубью – не я это, не я! Волосы у меня черные, а воск из глаз не потечет, черная вода не польется. Не речка у меня в глазах, не ночь и не ты.

Ой, больно, не коли, иголки не втыкай. Ни в сердце, ни живот, ни в голову. Кровь это, видишь, не воск? Испачкаешься, месяц, красным станешь. В прорубь окунешься, черной водой не отмоешься. Холодно тебе будет в речке, в проруби, студено, а на небе красным жаром загоришься. Моим жаром, не воском обожжешься. Сгоришь совсем, из речки не выплывешь. А слова мои острые – иголки. Полетят в тебя, исколют, изрешетят, не кукла я, не восковая, не смолчу.

Наполняйся, месяц, четвертинкой-половинкой, становись круглым. Катись по небу – от меня. За волосы меня не тяни, ко мне не наклоняйся, в глаза не заглядывай, в сердце не коли. Катись, месяц, катись до свечки, до жара. Плавься, месяц, над свечой гори, красней и в речку и в прорубь. Ау, месяц! Не я это над прорубью, не я!

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ

Вскоре дед мой стал начальником 1-го отделения милиции, и за год до войны ему, наконец-то, дали новую двухкомнатную квартиру на Радищева.

Бабушке 39, а дед получает на четверых – 75… Бабушке всего 39! Она хороша собой, у нее снова длинные волосы – густые, шелковистые. Она смотрится.

Семьдесят пять рублей. Вечная молодость. Ну да, «бедные тоже смеются». (далее…)

21 марта (9 по старому стилю) 1839 года родился русский композитор Модест Петрович Мусоргский. В биографической заметке Мусоргский писал «сын старинной русской семьи», «боярин». И действительно, род Мусоргских идет от Рюрика (Рюриковичи — Монастыревы — Мусоргские — Мусорские), правильное написание Мусоргский восстановил уже сам композитор. Мы публикуем небольшой отрывок из книги Сергея Федякина «Мусоргский», вышедшей в издательстве «Молодая гвардия» в серии ЖЗЛ. В отрывке рассказано об отце композитора, Петре Алексеевиче, и его деде, Алексее Григорьевиче, а так же о мистике, связанной с датами рождения и смерти.

В 1880 году, незадолго до смерти, композитор по просьбе иностранного издателя начнет набрасывать «Автобиографию»:

«Модест Мусоргский. Русский композитор. Родился в 1839 году 16 марта…»

Он и сам не подозревал, что появился он на свет неделею раньше. Когда же о нем будут писать другие, неточностей и ошибок будет еще больше. Они будут порождать домыслы, нелепые предположения, превращаться в легенды.<...> (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

Аукционист

Одно и то же произведение искусства, проданное четырьмя разными аукционистами, будет иметь разную стоимость. В качестве первоклассных аукционистов в «Сотбис» известны Тобиас Майер и Оливер Баркер, в «Кристис» – Кристофер Бердж и Юсси Пюлкканен. Важность их фигур измеряется тем, что в некоторых случаях клиенты ставят специальным условием ведение торгов определенными аукционистами.

Аукционист – центральная фигура торгов. Его никогда не называют по имени и не говорят о нем заранее, иначе он становится продавцом, кем, по сути, не должен являться. Юсси Пюлкканен, президент европейского отделения «Кристис», говорит, «что ни одна продажа не должна превышать 60 секунд». За это время участник торгов должен оценить значимость, качество и стоимость лота, который вынесли на всеобщее обозрение. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

Видео

Интересно высказывание ведущего арт-дилера Америки Джека Байера: «Разница между «Сотбис» и «Кристис» состоит в том, что «Сотбис» всячески старается превзойти других, какие бы на это не потребовались средства».

Знаменательными торгами, которые дали толчок к развитию маркетинговых стратегий, стала продажа в «Кристис» большого количества китайского фарфора в 1983 году. Из-за объемов коллекции организаторы торгов боялись провала в ценах. В результате долгих переговоров было решено, что для удачного результата торгов необходимо грамотное продвижение товара. Для этого было создано видео, где акцент делался на маркировке качества и где каждый лот показывали во всех ракурсах. Это позволило не только поднять ценность лотов в глазах покупателей, но и способствовало привлечению интереса даже простых любителей искусства. (далее…)

рассказ

Photo by doogin/flickr.com

На утренней пробежке у пруда, накрытого рассветным туманом, как матовым стеклом, Обухов упал: сердце сжалось, будто котенок перед резвящейся собакой, и отчаянно прыгнуло. Андрей Петрович очнулся на траве, линялой от росы. Грудь жгло. Обухов попытался вскочить, и его затошнило.

Среди деревьев тенями скользили физкультурники. Напротив Андрей Петровича присела женщина. Обухов представил со стороны: костлявый старик в трусах и кедах добегался до инфаркта, подумал: «все…» – но не мог сосредоточиться на смерти.

Он не мог сосредоточиться на смерти ни в сквере, ни в машине скорой помощи.

Сосед бегун узнал его. Позвали жену… (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

На аукционе Sothbey’s, 2011 год, Фото: Judith Argila/Flickr.com

В книге Джона Герберта, бывшего руководителя пресс-службы аукционного дома «Кристис», приводится цитата из интервью с ведущим арт-дилером конца XX века, Джеком Байером: «В 1946 году было проще всего покупать, но очень сложно продавать. С 1946 по 1950 в аукционных залах все проводилось по образу и подобию начала XIX века. Картины висели в вперемешку, аукционисты ждали пока интересные предметы сами к ним придут, нежели чем отправлялись на их поиски. Когда прибывали лоты, создавались скудные каталоги, не содержащие толком никакой информации. Теперь же всё совсем по-другому. Каталоги создаются под руководством первоклассных историков искусства. Они теперь рассчитаны как на коллекционера-знатока, так и на индивидуального покупателя. Все это было частью масштабной PR акции, направленной на современный арт-рынок». (далее…)

Есть, кажется, шанс понять «Даму с собачкой». Наткнулся на полное извращение духа Ницше, выпячивая его букву.

Вот, где это сотворено:

«Там, где завершается курортный роман бархатного сезона, берет начало лирический сюжет – «долгий, длительный», в котором привязанность, а не страсть, сострадание, а не «жажда обладания» влекут героев друг к другу. Л. Толстой, осудивший героев Чехова за ницшеанство (X, 426), прав лишь отчасти. Характер Гурова, его отношение к женщине в начале рассказа (вспомним характерную реплику: «Низшая раса!») Чехов, скорее всего, не без иронии воспринимает как «бытовое ницшеанство». Но все произведение содержит драматический узел, разорвать который герои не в силах. Источник этого драматизма очень точно охарактеризован Ф. Ницше, но не в книге «По ту сторону добра и зла», на которую ссылается Л. Толстой, а в другой – «Человеческое, слишком человеческое»: «Какие узы почти немыслимо разорвать? У людей более возвышенных и избранных такими узами являются их обязанности»»

(Минералова).

Про Ницше и так то и дело читаешь, что он – совершенное не то, что о нём наговорили злые языки. Но, когда я прочёл такую цитату, нужно проверять. Мне показалось это слишком не похожим на Ницше.

Так и оказалось. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

Богохульство и секс

I

Когда художников обвиняют в богохульстве, то со стороны бога, против которого якобы совершено преступление, нет никаких жалоб. По всей видимости, в таких случаях мы имеем дело с проявлениями религиозного сознания раннего средневековья, которое, увы, никуда не собирается исчезать, так как вера в бога, который ведет учет хороших и плохих дел каждого человека, чтобы наказать после страшного суда, — продукт идеологии, построенной на примитивной мифологии. Меня можно упрекнуть в односторонней оценке религии и веры и даже в некомпетентности — пожалуйста, сколько угодно, но даже представители современной либеральной теологии считают католическую, православную и протестантские варианты христианской веры — продуктом древнего мифологического восприятия бога. Которое не имеет ничего общего с уровнем сознания современного человека. Но оставим либеральную теологию и теологию вообще. Она нам не сообщит ничего, кроме цитат из Библии. Вопрос о боге, исходя из современных исследований и открытий, — вопрос бессмысленный, так как любой бог (небесный или земной, рукотворный или нет) — идол, продукт идеологии, созданный по образу и подобию человека и для человека. (далее…)

при любом наезде на прошлое, долгодремлющий автофокус концентрируется прежде всего на крупных планах. мой автофокус.

моргаю — вдумчиво, глубоко вдавливая глазные яблоки — стряхиваю пыль без запаха и гоню прочь войлочное тепло сна. мягкие тона утреннего солнца, неприцельно — лейкой большого душа, бьющего сквозь увеличенные объективом стебли полевой травы, заставляют улыбнуться отчего-то сразу так хорошо и уютно. понимаю причину, оглядевшись вокруг и не заметив никакого багажа. удостоверившись, что располагаю несколькими планетарными секундами или годами очередного одиночества, отдаюсь теплому шелесту увеличенных в настоящий лес зарослей. падаю на спину, ожидая мягкого приема, предварительно снова закрыв глаза. так и есть — тело погрузилось в мягкий, просеянный триллионами рук гадких наложниц, белый, как снег, песок.

я снова улыбаюсь, и складки на руках старой нищенки вчерашнего дня превращаются в огромные холмы, изрешеченные миллиардами почти одинаковых — округлых форм, чернеющих глубиной рытвин. я, счастливо выкрикивая слова какой-то сумасшедшей отвязной песенки, бегу по холму вверх. поверхность мягкая и безобидная.

скручиваю объектив и далее без всякого инструментария становлюсь всеобъемлющим калейдоскопом. все, что видел когда-то и даже больше — конечно! — гораздо больше! ВСЁ! складывается в абсолютно логичные и прекрасные узоры. я чувствую себя частью этого легкого, как парус, и ни капли не сложного, огромного всеохватывающего организма.

но также есть понимание, откуда это все.

вспышка нестыкуемых стыковок длилась лишь секунды по местным меркам. это я знал. возможно, я и мог бы там остаться, но для этого я был обязан навсегда забыть о первоисточниках. к этому я пока не готов. я точно знаю и помню реальные кадры всех этих образов. они, как площадки для прыжка в моей голове. каждый образ конечен, но в конце его осознания и полного осмысленного переваривания стоит такая площадка, как трамплин для прыжков в воду — мой трамплин для прыжков в фиолетовый мир фантазий и самых глубоких воспоминаний. в конце концов гигантский калейдоскоп — казалось бы, целый мир со своими песочными часами — в итоге станет лишь новым образом. еще одним дополнительным трамплином.

На самом деле и припомнить-то сложно, когда я в последний раз так долго болел.

Помню, после Америки целый месяц проходил с ужасным кашлем. Он начался еще в Лас-Вегасе, но я не придал этому значения и продолжил курить. Наверное, от сухого климата. Там было действительно жарко и очень сухо. Ты глотал обжигающий воздух и искал небольшие прохладные оазисы для своих легких – вроде небольших отелей, забегаловок или кофеен. Спасали только кондиционеры, которые сдували тебя потоком ледяного воздуха, как только ты входил внутрь. Но это было давно – почти пять лет назад. Время тает на глазах. Теперь тот кашель ко мне вернулся, и я пытаюсь напомнить ему, что в прошлый раз я его победил. Только сейчас он набрался опыта и не отступает. (далее…)

Когда впервые увидела Её в мастерской, невольно остановилась: в упор смотрел/а девочка-мальчик с балетной шеей; взгляд прожёг в секунду. «Сколько?..» – спросила. Мне ответили, но «столько» тогда не было, и взять Её с собой не представлялось возможным.

Все тут же загалдели, отметили косвенное сходство; и эта ещё стрижка… Я махнула рукой; потом, уже на улице, в голову пришла шальная мысль: Она, вот именно Она-то и пишет тексты – в своём, перпендикулярном нашему мирку, мире. (далее…)

Нацедила в миску молока козьего. Поставила у окна в ночь лунную, когда луна полная. Давай, луна, глядись в молоко, умывайся им, белая будешь. И руки раскинула – и не спокойно мне. На луну смотреть не могу – видеть ее не должна. Давай, луна, сама гляди на меня, из миски выплывай, из молока выходи – белая. Мне б слезу в молоко уронить, чтобы солоно тебе было, да не плачется. Мне б завыть на тебя, да ты ж туга на ухо, не услышишь меня. Мне б веревку из себя свить, да не нужна мне она. Мне бы пальцем тебе погрозить, да руки раскинуты – непослушные. И петь не поется мне – голос свой сорвала в причитании, когда криком на тебя кричала, ором орала. Давай, луна, выходи ко мне, забирай, что дала, отдавай, что взяла у меня. Не нужны мне подарки твои, черной кошкою принесенные. Не нужны мне сны твои, лунной ночью виденные. Я тебе говорю – выходи, давай! Я тебя молоком пою, уговариваю. Окунись, давай, будешь белая. Выходи ко мне – забери свое!

Я сейчас возьму, да раскрою себя. Как возьму сейчас, да все выпущу. Чтоб тебе, луна, все вернулося. Чтоб тебе, луна, все аукнулось. Я сейчас возьму слова, им несказанные, да верну их тебе, обманщице. Сны свои, тобой посланные, обмакну в молоко, да тебе пошлю козьим блеяньем. Нацежу в молоко все несбывшееся. А ты пей, луна, — приговариваю. Уноси свое, — уговариваю.

И глазам бы моим не глядеть на тебя, обманщицу. Да ты руки ко мне не тяни, подлая. Не возьму ничего, не упрашивай. Не шепчи ты мне, не поверю я. Да ты пей молоко – угостись, давай. В нем неправда твоя, забирай ее. Я тебе говорю – пей, там яд весь мой.

Не кричи на меня черной кошкою! Не царапай меня, мне не больно уже! Не заплачу я, не дождешься ты. Молоко течет по щекам моим. Молоко не соль, ты не радуйся! И не корчи мне морды козии. Не взгляну на тебя, уходи теперь. Забирай молоко, что недопито. Отнеси к нему, пусть отравится. Поцарапай его, пусть опомнится! Сны пусть выпьет мои, да все скажет мне, что во снах моих он говаривал. Пусть завоет сам на тебя круглую! Да веревкой совьется пусть у ног моих. Я тебе говорю – уходи к нему! Отпускаю тебя, ведьму белую. Миска круглая, в ней полощешься. В молоке, да в яде моем купаешься. А выходишь ко мне – не гляжу на тебя. Ты к нему иди, ждет тебя теперь. Молоко мое не расплескивай, все ему снеси, да еще добавь все, что я пила. Сладких снов ему, но несбыточных. Лунных слов ему, да несказанных. Пусть теперь поймет, каково оно – молоко козие. Пусть узнает он, как тебя слушаться. Пусть глотнет сполна, да еще чуть-чуть. Ты к нему иди, ждет теперь уже.