Еще одна глава из книги «КУРС ЛЕЧЕНИЯ ОТ ПОСТМОДЕРНИЗМА: путеводитель по современной культуре». Начало публикации (глава «Девять уровней») – здесь. Глава под названием «ЗАМОРОЧКИ РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ» — здесь.

Недалеко от Курского вокзала, вдоль железнодорожного направления Москва-Петушки, воспетого Веничкой Ерофеевым, большими красными буквами на бетонном заборе выведено: «Лекарство от кризиса – социализм». Слово «лекарство» близко нашему менталитету. Не средство, а именно лекарство, магическое снадобье, какие использовал доктор Айболит. Слово «социализм» тоже поначалу переливалось для нас волшебными красками. Когда-то Россия безоговорочно приняла новое чудесное лекарство от несправедливостей и кризисов – марксизм – социальную систему равного распределения материальных благ.

Чтоб никому не было обидно: «Всем по способностям, каждому – по труду». А при коммунизме – только по потребностям. Как сказал Шариков: «Все поделить». Эта была беспрецедентная атака на власть денег! То, что эта система склонна к тоталитаризму (Сталин ли главный «распределитель», государство ли), выяснилось не сразу.

В Индии издавна делили общество на четыре основных сословия (санскр. варны): жрецов, воинов-правителей, торговцев и ремесленников-рабов (санскр. брахманы, кшатрии, вайшьи, шудры). Пролетариат, разумеется, принадлежит к четвертой категории.

Все европейские революции, в результате которых происходил переход власти от одного сословия к другому, к XX столетию уже свершились. У духовенства власть отобрали короли. У тех, в свою очередь, – буржуазия. В России победили самые угнетенные – рабы. Кто был ничем, стал всем. Раб обычно боится хозяев и никого не уважает, включая себя (отголоски советского: жена – дура, начальник – козел). Хозяев свергли. Сталин стал первым среди победивших рабов и Главным Хозяином. Еще древнегреческий поэт Гесиод делил людей, сословия и века по металлическому признаку: на золотые, серебряные, медные и железные. Прозвища революционных лидеров красноречивы: Железный Феликс, товарищ Сталин. Отсюда такая жестокость, неуважение к другим и пренебрежение к прошлому. Если Чехов призывал каждого по капле выдавливать из себя раба, то Сталин обратно заливал тоннами. (далее…)

2 января 1896 г. (21 декабря 1895 г. по старому стилю) родился Дзига Вертов, классик авангардного неигрового кино, революционер, трибун, создатель киноязыка, на котором мировой кинематограф говорит до сих пор.

В начале 1920-х Дзига Вертов жил у друга, оператора Александра Лемберга. Однажды Лемберг вернулся из командировки и обнаружил, что Дзига радикально преобразил комнату: стены, пол и потолок были выкрашены в черный цвет, а поверху нарисованы белые циферблаты с разным положением стрелок и маятников. Ошарашенному Лембергу Вертов пояснил, что циферблаты это стихи. Лемберг поинтересовался, как же их читать. Вертов «прочитал», указывая на стрелки: «Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так…». (далее…)

Как и было обещано, публикуем второй рассказ из недавно вышедшей книги рассказов Романа Сенчина «Изобилие». Первый рассказ, «Пакет с картинкой», можно найти здесь. Второй рассказ называется «Имя». Через неделю — третий рассказ.

Изобилие: Рассказы / Роман Сенчин. — М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2011. — 224 с.

Лариса сидела на скамейке, ожидая мужа. Заканчивался рабочий день. По бульвару спеша и не спеша двигались пары, компании и одинокие люди. Сейчас и Виктор выйдет из своей типографии, они традиционно, как почти каждый вечер, прогуляются до фонтана и пойдут домой. Ужин уже готов, по телевизору вечером детектив.

Прохладно, середина сентября. С тополей иногда тихо падают листья. Дышится глубоко, воздух хороший, вкусный. Конечно, как и всегда осенью, немного грустно. Ощущается, как жизнь течет, хоть и неплохо, но течет непрерывно, день за днем, день за днем. И не вернуть. Сладковатая такая, даже приятная грусть.

Вот придет Виктор, они обнимутся, и станет совсем хорошо.

Лариса посмотрела в сторону типографии. Пока нет. Снова перевела взгляд на деревья, на проходящих мимо людей.

К ней подошел молодой человек, сидевший до того на противоположной скамейке. Черная куртка, порванная и зашитая на рукаве, «молния» сломана. Брюки без стрелок, с пятнами, лицо сероватое, плохо выбритое, будто станком в спешке несколько раз там-сям провели и бросили.

— Извините, — заговорил он тихим, мямлящим голосом. — Извините, вы бы не могли сказать… Только, гм… В общем, как вас зовут?

Лариса недоуменно скривила губы, еще раз оглядела подошедшего. Задержалась на лице. Глаза унылые, блеклые, даже странно, как это он, с такими глазами, решился заигрывать. Она отвернулась.

Молодой человек не унимался:

— Извините, вы, может быть, меня не так поняли, но… понимаете, просто… ваше имя…

— Я вас не понимаю, — холодно сказала Лариса. — Странно вообще…

— Да, понимаю… — Он, кажется, задумался. — Да, трудно понять. Но просто… я бы хотел узнать, как вас зовут. Ну, ваше имя.

Лариса начала раздражаться:

— Видите ли, я замужем. Сейчас придет мой муж.

Она сказала это подчеркнуто предостерегающим тоном.

Но молодой человек, наоборот, обрадовался:

— Я вижу, вижу! У вас колечко — я это отметил. Да… Я вас часто здесь вижу… я здесь часто гуляю. И вот, понимаете…

— А-а, — догадалась Лариса, — я на кого-то похожа, да?

— Да. То есть — нет. Нет! Просто… Только не сердитесь! — Он даже вскрикнул и снова замямлил не смело, но настойчиво: — Я просто хочу… хочу узнать ваше имя. Мне это не… ну, необходимо. Пожалуйста. (далее…)

На Переменах опубликованы две главы романа Фарида Нагима «Танжер». Это текст, который, несомненно, можно отнести к категории Неудобная литература. Подробнее о самом романе и о его авторе уже рассказал Валерий Былинский. Могу лишь добавить, что текст этот неудобен не по той причине, что он затрагивает некоторые темы, обычно в большой (особенно русской) литературе табуированные. А совсем по иной причине. Я прочитал пока только несколько глав романа, но уже понял, что дело тут вовсе не табуированности тем. Не поэтому издательства пять лет игнорировали этот текст.

Я уже говорил, когда речь шла о «Цветочном кресте» Елены Колядиной, что Неудобная литература это совсем необязательно неприличная. Скорее уж это такие тексты, в которых живое и стихийное проявилось настолько, что ставит эти тексты как бы над литературой. Причины, по которым издательствам (да и читателям, как недавно выяснилось) не слишком удобно издавать (и читать) такие тексты, изложены отчасти, например, здесь.

Верлен как раз об этом писал в своем знаменитом стихотворении «Искусство поэзии»:

О музыке на первом месте!
Предпочитай размер такой,
Что зыбок, растворим и вместе
Не давит строгой полнотой.

Ценя слова как можно строже,
Люби в них странные черты.
Ах, песни пьяной что дороже,
Где точность с зыбкостью слиты!

То — взор прекрасный за вуалью,
То — в полдень задрожавший свет,
То — осенью, над синей далью,
Вечерний, ясный блеск планет.

Одни оттенки нас пленяют,
Не краски: цвет их слишком строг!
Ах, лишь оттенки сочетают
Мечту с мечтой и с флейтой рог.

Страшись насмешек, смертных фурий,
И слишком остроумных слов
(От них слеза в глазах Лазури!),
И всех приправ плохих столов!

Риторике сломай ты шею!
Не очень рифмой дорожи.
Коль не присматривать за нею,
Куда она ведет, скажи!

О, кто расскажет рифмы лживость?
Кто, пьяный негр, иль кто, глухой,
Нам дал грошовую красивость
Игрушки хриплой и пустой!

О музыке всегда и снова!
Стихи крылатые твои
Пусть ищут, за чертой земного,
Иных небес, иной любви!

Пусть в час, когда всё небо хмуро,
Твой стих несётся вдоль полян,
И мятою и тмином пьян…
Всё прочее — литература!

Перевод, кстати, Валерия Брюсова, о котором недавно мы тоже говорили в проекте Неудобная литература.

А пока читаем «Танжер». Одна из глав — здесь. Другая — здесь.

* * * *

Читайте другие выпуски Хроники проекта Неудобная литература

— Переписка с Александром Ивановым из Ад Маргинем и представление романов «Побег» и «Мотобиография»
— Виктор Топоров и его Опция отказа. Как это работает, или как найти издателя
— Ответы Дмитрия Быкова
— Ответы Сергея Шаргунова
— Ответы Вячеслава Курицына
— Ответы Николая Климонтовича
— Ответы Владимира Сорокина
— Ответы Дмитрия Бавильского
— Ответы Александра Иванова
— Невозможность продать (в символическом смысле)
— Ответы Льва Данилкина
— «Хорошая вещь пробьется», или Неудобность Галковского
— Ответы Андрея Бычкова
— Ответы Лидии Сычевой
— Ответы Виктора Топорова
— О том, как в толстых журналах 80-х понимали «гласность», а также об отношении издателей к сетевой литературе
— Ответы Алексея Варламова
— Ответы Игоря Панина
— «Новый мир» реагирует на Неудобную литературу. Михаил Бутов VS Виктор Топоров
— Ответы Льва Пирогова
— Ответы Евгения Лесина
— КУКУШКИНЫ ДЕТКИ. Роман Олега Давыдова (к началу первой публикации)
— Ответы Лизы Новиковой
— Ответы Сергея Белякова
— Ответы Ефима Лямпорта
— «А вокруг скачут критики в мыле и пене…» (про литературных критиков)
— Роман «Побег» и МИТИН ЖУРНАЛ
— Ответы Романа Арбитмана
— Переходный период. Битники, Пелевин и — ответы Виктории Шохиной
— Ответы Макса Немцова
— Ответы Юрия Милославского
— Ответы Дениса Яцутко
— Таба Циклон и Джаз на обочине. Гонзо-стайл и антихипстеры
— Игры пастушка Кришны
— Крокодил Анкудинов
— Ответы Кирилла Анкудинова
— Снова Волчек
— Ответы Дениса Драгунского
— И о поэзии
— Прорыв Русского Букера
— Неудобная кому? или Пролетая над стадом

— Книги проекта Неудобная литература

Вся Хроника Неудобной литературы всегда доступна вот по этой ссылке.

«Когда я полюбил себя, я понял, как сильно можно обидеть кого-то, если навязывать ему исполнение его же собственных желаний, когда время еще не подошло, и человек еще не готов, и этот человек – я сам. Сегодня я называю это «Самоуважением».
Когда я полюбил себя, я перестал желать другой жизни, и вдруг увидел, что жизнь, которая меня окружает сейчас, предоставляет мне все возможности для роста. Сегодня я называю это «Зрелость».
Когда я полюбил себя, я понял, что при любых обстоятельствах я нахожусь в правильном месте в правильное время, и все происходит исключительно в правильный момент. Я могу быть спокоен всегда. Теперь я называю это «Уверенность в себе».
Когда я полюбил себя, я перестал красть свое собственное время и мечтать о больших будущих проектах. Сегодня я делаю только то,что доставляет мне радость и делает меня счастливым, что я люблю и что заставляет мое сердце улыбаться. Я делаю это так, как хочу и в своем собственном ритме. Сегодня я называю это «Простота».
Когда я полюбил себя, я освободился от всего, что приносит вред моему здоровью – пищи, людей, вещей, ситуаций. Всего,что вело меня вниз и уводило с моего собственного пути. Сегодня я называю это «Любовью к самому себе».
Когда я полюбил себя, я перестал всегда быть правым. И именно тогда я стал все меньше и меньше ошибаться. Сегодня я понял, что это «Скромность».
Когда я полюбил себя, я прекратил жить прошлым и беспокоиться о будущем. Сегодня я живу только настоящим моментом и зову это «Удовлетворением».
Когда я полюбил себя, я осознал, что ум мой может мне мешать, что от него можно даже заболеть. Но когда я смог связать его с моим сердцем, он сразу стал моим ценным союзником. Сегодня я зову эту связь «Мудрость сердца».
Нам больше не нужно бояться споров, конфронтаций, проблем с самими собой и с другими людьми. Даже звезды сталкиваются, и из их столкновений рождаются новые миры. Сегодня я знаю, что это – «Жизнь».»

Вчера заработало, наконец, потоковое вещание Радио Перемен. На странице радио посетитель сайта найдет два эфира, один из которых — постоянный, это музыка, меняющая сознание и просто необычная музыка. Другой — прямой эфир — будет работать далеко не всегда и анонсироваться будет отдельно. Подробности и ссылка непосредственно на вещание — здесь.

на площадях большого города дерутся звери, о безумии которых
напишут нам трактат слепые мастера, их нож блестящей ящеркой отточен
их плащ светящимся зенитом оторочен, подбивкой — кремень, сажа и кора
синеет дым, серотониновый закат каким-то буйством ведьминским объят
я покидаю прошлое жилище, в ногах валяются малиновые доги,
не разбирая сумрачной дороги, веселые собачки Риббентропа
гордящиеся выстрелами вверх, на дне бездонного пропахшего окопа
беснуется вчерашний человек, забавный тем что из пустых подушек
он извлекает суть бесовских погремушек, наверное весну, или из душек
тех очков поэта, что в бытность гением, лизал нутро рассвета
мы получили нежность и любовь, и чучело совы, и масочку Пьерро
как хочется в прохладное нутро воткнуть кремневый стержень, а добро
это когда июнь и маемся вчерашним постоянством, где не гнушаясь пьянством
дворовые щенки играют в тру-ля-ля, из детства поднимается змея
тебя, такой вот хрупкой и понятной где-то, но променявшей Илию на лето,
твои смешные пальцы ведь не зря, мне принесли безумство января,
пустые мысли, что в капсулах свинцовых кисли, упали, загорелась ртуть
я бы хотел твоим дыханием вздохнуть, а выдохнуть больным и ницшеанцем
каким-то удивительным засранцем, способным как к инцесту, так и к танцу
загадочному танцу Сирано, где превращают жимолость в вино, созрело
нечто, что в конечном смысле, заставит нас забыться и закиснуть
на дне творение, на небе — звездный ход, мне кажется что все наоборот
идем в начало, движемся по кругу, и пальцем тянем мягкую подпругу
вот только вместо лошади — возница, который жить совсем уж не стремится
а умирая чувствует, что где-то, настало очарованное лето, лицом отечным
оттеняет слабость, бодлеровы цветы уже не в радость, ушел на кухню черт
там нюхает песок, лизать бы псом живительный твой сок, что растекается
Окой, наверно трудно жертвовать строкой, когда идет речь о высоком смысле
мы на друг друге кажется повисли, и трогаем больного пса ногой

Мой герой стоит у окна и смотрит на снег, держа в руке стакан с коньяком. У серого лица на миг пропадает выражение, потом снова появляется, оживает, задумчиво тает, чтобы появиться еще раз и еще, и еще. Неясные образы в глазах кажутся бликами, всплесками крови, струящейся через сердце в мозг, обращая страдальческие стоны в легкое покраснение на щеках.

Как мало надо, чтобы влюбиться. Как много надо. Образ, сочетающий в себе ожидание и красоту, ее глаза, такие глубокие, чистые и полные эмоций, пережитых, кажется, так быстро, как срывает с ног и разбивает дикая волна прибоя. Томные мечтания о двух обнаженных телах в кровати, дымках сигарет, сплетающихся к потолку и тихих разговорах отражаются в двойном стекле обретая второе рождение. (далее…)

Виктор Топоров выступил сегодня с блестящей колонкой по поводу блоггерских истерических «бугага» в адрес Елены Колядиной, ее «Цветочного креста» и букеровского жюри. Я уже свое мнение на эту тему высказал. Топоров, в принципе, говорит почти то же, но несколько в ином — литературоведческом — ключе. Стоит прочитать полностью. А здесь пара цитат: (далее…)

Я не буду отвечать всем тем, кто продолжает свой жалкий вой в адрес романа Елены Колядиной «Цветочный крест» и, заодно, уже и в мой адрес (этот вой — смесь гогота, лая и скулежа — как я говорил уже, есть симптом взорвавшегося массового сознания). Воющие недолитераторы (все эти «имморалисты», «резусы», «апажи» и прочие «блоггеры»-неудачники с амбициями писателей и журналистов) не говорят, по большому счету, ничего такого, на что можно было бы отвечать. Но поскольку история с «Цветочным крестом» переросла в нечто феноменальное, придется все-таки о ней еще пару слов написать. В контексте «Неудобной литературы». Потому что тут появляется новый вопрос, прямо связанный с этим нашим проектом…

Раньше в Хронике Неудобной литературы речь шла в основном о том, что вот есть такая каста – издатели и редакторы, которые решают: что надо печатать, а что нет, что является хорошей литературой, а что так себе, не имеет особой ценности. Почему? Сообразуясь с какими критериями они принимают решение? Такие вопросы я ставил перед собой, когда начал исследовать эту тему. Опрашивая литераторов, критиков и издателей, я выяснил, что в первую очередь они (редакторы и издатели) исходят из главного и первичного ориентира – «возможность или невозможность продать» (об этом своем открытии и его значении я подробно написал здесь). Что такое «Невозможность продать»? Почему «невозможность»? Ответ: для некоторых хороших книг очень трудно придумать историю-упаковку и объяснить читающей публике, почему эту книжку нужно купить и прочитать. Получается так: публика настолько не готова воспринять некоторые сильные тексты, что ей просто невозможно никакими пиар-средствами объяснить, что этот текст стоящий. В итоге происходит (буквально по Фрейду) вытеснение такого текста на обочину, то есть маргинализирование всего наиболее передового и нового в литературе. Таким образом издатели, редакторы и отчасти критики выполняли роль своего рода заслона, психического вытесняющего механизма, не позволяющего вытесненному материалу вторгнуться в сознание. Что оставалось в литературе? К чему привыкала публика в итоге? Никакого стилистического эксперимента, никакой работы с языком (ну или минимальная), никакого прорыва в трансцендентное – ни божества, ни вдохновенья… Книги, которым легко придумать упаковку, определить их, впарить читателю, не предпринимая усилий что-то там объяснить и как-то читателя ну что ли развить.

И вот на примере «Цветочного креста» мы видим, что издатели-то и редакторы, оказывается, правы по-своему! Правы, что не дают хода таким вещам, к которым публика не готова. Потому что если вытесненное (вытесненные желания, нежелательные воспоминания и прочие комплексы) прорываются вдруг в область сознания (из бессознательного), то получается взрыв. Психика читателя неимоверно страдает. И читающая публика, «как стадо изнасилованных правдой» (дорогой Иммо, это из Волошина), поднимает вой. Срабатывает защитная реакция: пророка начинают побивать камнями.

Подобная история и происходит как раз сейчас с романом «Цветочный крест» Елены Колядиной. Ведь если бы не «Русский букер», то роман никто бы и не заметил, и сидела бы Колядина глубоко в подполье, в бессознательном «Неудобной литературы». Тихо и «не для всех». И ни одно блогнесское животное не обратило бы на нее и на ее текст внимания… Но! Нашлись смелые люди, опубликовали роман в периодике, выдвинули на соискание авторитетной премии. А потом еще и наградили. И вот тут началось: «ну ладно роман… но вот зачем НАГРАДИЛИ!? Вот что больше всего возмущает!» (это основной аргумент «критиков» романа). Правильно, именно это и возмущает. Одних (просто закомлексованных, как верно подметил кто-то в комментах к предыдущему выпуску Хроники Неудобной литературы) задевает «пошлость». (Пошлость? А что это? смотрим этимологический словарь: «от др.-русск. пошьлъ «старинный, исконный; прежний, обычный». Это можно отнести к «Цветочному кресту» в каком-то смысле, но на самом деле нельзя, потому что только формально это некая своего рода стилизация, а по сути – нечто совершенно новое.) Других (недолитераторов) возмущает то, что роман «не только бездарен, но и просто неряшливо написан». Вот уж действительно, большой грех! Верно сказали в комментах (есть же понимающие люди): это всего лишь проявление все той же закомплексованности, только на ином уровне. Сейчас поясню. Однажды я работал в некотором издании, редактором соседнего отдела была выпускница филологического факультета МГУ. Девушка очень милая и приятная, но во всем, что касалось русского языка, она проявляла ужасающую скованность. Потому что она его всю жизнь изучала! Ее научили правильному (нормированному, есть такой термин) русскому языку. И она, будучи отличницей, соблюдала в этом отношении сугубую осторожность! Любое отступление от нормы казалось ей просто преступлением, дерзким насилием над языком… В этом смысле она была крайне закомплексованной и несвободной. Я с ней все время спорил: какое же это насилие, только так ведь язык и живет и развивается – благодаря некоторой легкой деформации, ошибке, вдохновенной вольности.

Вот и про «Цветочный крест» скажу: можно было бы и причесать этот текст, но тогда из него исчезла бы некоторая часть его революционности и самобытности. А то, что этот текст революционный и развивающий язык, позволяющий языку жить дальше – это несомненно. «Цветочный крест» ведь уже сейчас разобрали на пословицы. Текст-мем, вот что написала Елена Колядина. Языческий (от слова «язык») текст-мем. А стадо (будем же отличать стадо от народа!), изнасилованное правдой, скоро умолкнет. Оно ведь такое, в сущности, смирное…

А чем кончилась история с девушкой (моей коллегой)? Ну, в итоге мы с ней… нашли общий язык.

* * * *

Читайте другие выпуски Хроники проекта Неудобная литература

— Переписка с Александром Ивановым из Ад Маргинем и представление романов «Побег» и «Мотобиография»
— Виктор Топоров и его Опция отказа. Как это работает, или как найти издателя
— Ответы Дмитрия Быкова
— Ответы Сергея Шаргунова
— Ответы Вячеслава Курицына
— Ответы Николая Климонтовича
— Ответы Владимира Сорокина
— Ответы Дмитрия Бавильского
— Ответы Александра Иванова
— Невозможность продать (в символическом смысле)
— Ответы Льва Данилкина
— «Хорошая вещь пробьется», или Неудобность Галковского
— Ответы Андрея Бычкова
— Ответы Лидии Сычевой
— Ответы Виктора Топорова
— О том, как в толстых журналах 80-х понимали «гласность», а также об отношении издателей к сетевой литературе
— Ответы Алексея Варламова
— Ответы Игоря Панина
— «Новый мир» реагирует на Неудобную литературу. Михаил Бутов VS Виктор Топоров
— Ответы Льва Пирогова
— Ответы Евгения Лесина
— КУКУШКИНЫ ДЕТКИ. Роман Олега Давыдова (к началу первой публикации)
— Ответы Лизы Новиковой
— Ответы Сергея Белякова
— Ответы Ефима Лямпорта
— «А вокруг скачут критики в мыле и пене…» (про литературных критиков)
— Роман «Побег» и МИТИН ЖУРНАЛ
— Ответы Романа Арбитмана
— Переходный период. Битники, Пелевин и — ответы Виктории Шохиной
— Ответы Макса Немцова
— Ответы Юрия Милославского
— Ответы Дениса Яцутко
— Таба Циклон и Джаз на обочине. Гонзо-стайл и антихипстеры
— Игры пастушка Кришны
— Крокодил Анкудинов
— Ответы Кирилла Анкудинова
— Снова Волчек
— Ответы Дениса Драгунского
— И о поэзии
— Прорыв Русского Букера

— Книги проекта Неудобная литература

Вся Хроника Неудобной литературы всегда доступна вот по этой ссылке.

10 декабря (28 ноября) 1821 года родился певец «народной скорби и печали»

Поэт Некрасов может считаться самой крупной в русской литературе добычей и жертвой направления. Направление — выдумка Белинского; её можно было бы счесть остроумной, не имей она столь долговременных и печальных последствий. Критики «с направлением» были своего рода фюрерами, гипнотически воздействовавшими как на толпу, так и на поэтов, увы.

«Белинский был особенно любим…»

Некрасов стократ превосходил талантом и умом того, кого он с благоговением называл своим учителем. Но так случилось, что Некрасов был начинающим автором, а Белинский, «первый критик России» (как он любил себя называть), заметил его, взял под опеку и с удовольствием начал воспитывать: «Да-с, господа! Литература обязана знакомить читателей со всеми сторонами нашей общественной жизни». Направление было тогда тем, чем стала партийность в советское время. Хочешь не хочешь, а держись… (далее…)

8 декабря 1943 года родился поэт и шаман Джим Моррисон. Мы уже не раз публиковали материалы об этом Человеке Перемен (например, вот здесь, а также — здесь). Но сегодня в связи с днем рождения Джима Издательская Группа «Азбука-Аттикус» предоставила нам для публикации кое-что новое: фрагмент книги Алексея Поликовского «Моррисон. Путешествие шамана» (М.: КоЛибри, 2008. – 304 с. – Жизнеописания).

Манзарек однажды сказал, что на пляже в Венеции в 1965 году они с Моррисоном медитировали, глядя на солнце, и ему этого хватало. Денсмор только однажды принял ЛСД; лежа на диване, он свесил голову к полу и с ужасом увидел вместо пола огромную пропасть. Кригер и Денсмор вообще образовывали в группе фракцию просветленных хиппи, стремившихся к правильной жизни: они посещали семинары Махариши Махеш Йоги, принимали аювердическую пищу, очищали организм от шлаков и вовремя ложились спать. Но Моррисон заряжался наркотиками с самого начала, он глотал ЛСД еще до того, как возникла группа Doors, и в одном из интервью утверждал, что ничего дурного в этом не видит. Он был в высшей степени интеллигентный торчок и умел подвести под свой порок философскую базу. Он утверждал, что наркотики — это химия человеческой жизни. В будущем люди будут использовать химию для того, чтобы вызывать те или иные эмоции, проникать в ту или иную область своего внутреннего мира. Он практически слово в слово пересказывал речи психоделического пророка Тимоти Лири, но в практике Моррисона не было того аккуратного, умного подхода, о котором говорил Лири, утверждавший, что при приеме ЛСД исключительно важны set and settings, установка и обстановка; у Моррисона это была не тонкая игра с препаратами под контролем опытного инструктора, а всегда грубый, на полную катушку, до погружения в свинство, до потери сознания алкогольно-наркотический дебош.

Моррисон был не только Повелителем Ящериц, рок-звездой, шаманом и поэтом по призванию — он был еще и торчком по призванию. Посмеиваясь, хихикая, валяя дурака, становясь серьезным, он принимал, и принимал, и принимал. Существует множество рассказов о хороших трипах и о том, что ЛСД приводил к просветлению, или самопониманию, или хотя бы облегчал уход в другой, светлый мир, но все это не имеет к Моррисону никакого отношения. Он стремился не к просветлению, а к затемнению, не к гармонии, а к хаосу. Моррисону, принявшему наркотик, являлись кошмары, от которых все его тело покрывалось ледяным потом. Черная тьма и первичный прародительский хаос наваливались на него. В черноте он видел клубы переплетенных змей. Клубы ворочались, змеиные тела влажно поблескивали. Это было ужасно и отвратительно. Он проваливался в заброшенные шахты и оказывался то на пустырях вместе с уголовниками-мексиканцами, то в притонах рядом со скалящимися неграми, то на кладбище, где происходила оргия с трупами. Кто-то кого-то убивал, кто-то кого-то насиловал. Выйдя из трипа, неверной походкой добредя до ванной и вымыв лицо холодной водой, он затем брал свой блокнот и резким, угловатым почерком бросал на страничку несколько строк о том, что видел. Рука его дрожала? Наверняка дрожала. (далее…)

В связи с присуждением Букеровской премии роману Елены Колядиной «Цветочный крест» у многих возник вопрос: а как же на самом деле говорили жители Тотьмы второй половины XVII века? Некоторые утверждают, что мы этого никогда не узнаем. Ну почему же? Очень даже легко узнать. Остались документы. Например, в рукописном отделе петербургской Публичной библиотеки хранится «Дело Устюжского Архиепископского разряда между тотемцем Арефой Малевинским и тотемским дьяконом Михаилом Федотовым об отказе Малевинского жениться на сестре челобитчика, согласно «сговорной записи». К этому делу, относящемуся к 1686 году, присовокуплены 13 любовных писем, которые Арефа посылал тайно сестре дьякона Воскресенской церкви в Тотьме Анне. Об обстоятельствах дела рассказано в предисловии к маленькой книжице, которую тотемский краевед Александр Кузнецов издал в 2004 году в вологодском издательстве «МКД». Цитируем некоторые фрагменты. (Фото Тотьмы — Олега Давыдова.)

«Дьякон Федотов подал жалобу архиепископу Великоустюжскому и Тотемскому Александру, где обвинял Арефу Малевинского в нарушении условий сговорной записи, предъявив высокому церковному сановнику и сам текст: «Се аз, тотемец Арефка Малевинский, дал запись Воскресенскому дьякону Михаилу в том, что мне взять у него, дьякона, сестра ево Анна за себя замуж в нынешнем во 1686-м году, после крещенья в первое воскресение, а буде я не возьму ея за себя и на мне сему дьякону взять заставы пятьдесят рублев. Запись писал я, Арефка, своею рукою 1686 года, августа в 14 день». (далее…)

«Если вы мечтаете стать писателем, но пока издательства вам отказывают, хочу сказать: когда захлапывается дверь, где-то распахивается форточка!» — так еще в 2009 году написала в своем профайле в ЖЖ писательница Елена Колядина.

Фото: Лилия Злаказова, «Российская газета»

На днях Елена получила премию «Русский Букер» за роман «Цветочный крест», опубликованный в журнале «Вологодская литература» № 7, 2009. Присуждение столь авторитетной премии этому тексту послужило причиной множества разговоров и даже ругани в адрес жюри премии и автора романа. Впрочем, еще до этого решения, во время обсуждения шорт-листа, критики и читатели уже изрядно забрюзжали. Цитата: «Цветочный крест» Елены Колядиной — позор «Русского Букера». Так высказался екатеринбургский блюститель нравов и чистоты литературных норм, критик Сергей Беляков. (Жаль, что я не читал всего этого до решения букеровского жюри и ничего не знал о его шорт-листе вообще и о романе Колядиной, в частности; не раз уже говорил я, что за «литературным процессом» совсем не слежу.)

На самом деле, роман «Цветочный крест» — это текст, который по всем приметам можно отнести к тому, что мы тут называем Неудобной литературой. Подчеркну: это так вовсе не потому, что он «неприличный» или «безнравственный» или что-то еще такое, в чем весьма незадачливо обвиняют Елену Колядину и ее текст блоггеры и литературные критики (в данном случае слившиеся в один елейный информационно-фоновый хор). Нет, «неприличное» тут вовсе не при чем (такие категории, как «приличное»-«неприличное» вообще к делу не относятся, оставим их заядлым «моралистам» и «имморалистам»). Неудобная литература это другое. Я уже говорил об этом и повторю: тексты Неудобной литературы это такие, которые просто на шаг впереди всего литературного процесса, всей этой вторичной дружеской копошни. Неудобная литература это книги прогрессивные, задающие высокую литературную планку, настолько высокую, что до нее многой прочей средней лит.братии просто никак не подпрыгнуть — им еще нужно работать и работать, чтобы писать на таком уровне. Поэтому гораздо проще — выть, мол: умертвили русского букера, убили русскую литературу, достигли дна, доложили богу, что с русскими надо кончать…

Или вот еще экспертное мнение из блогов: «Букеровский комитет купили, что ли? ничем другим я не могу объяснить».

Успокаивает, правда, что среди этого нестройного воя раздаются и вполне здравые голоса, например: «О как больных ФГМ (религией) книжка задела! )))». И действительно, задела. Потому что только зомбированные идиоты плюс наиболее коррумпированные и интеллектуально ленивые участники удобного литературного процесса могут не понять, что этот роман – действительно очень хорош.

Перемены однозначно ЗА «Цветочный крест». Это блестящий текст, очень веселый и сильный, по-настоящему народный (пусть даже многие представители народа в лице тех же блогеров и пускают изо рта свою ханжескую пену, называя роман чернушным, — но пена… это ведь симптом, явный симптом болезни тех, кто ее пускает, а вовсе не показатель действительной ценности текста Колядиной; впрочем, есть и хвалебные отзывы).

Автор «Креста» довольно искусно сталкивает два языковых мира, а значит и два мироощущения (искусственное христианское и естественное народное, языческое), в результате чего рождаются великолепный сюжет и неподдельный комизм (это можно назвать затасканным словом «постмодернизм», но прибавив к этому слову определение «настоящий»).

Мы приветствуем решение букеровского жюри как на редкость для российских лит. премий объективное и не коррумпированное. То, что такой роман получил такую авторитетную премию, — живое свидетельство: не все еще для литературы потеряно.

Ниже мы опубликуем фрагмент романа «Цветочный крест» (его самое начало). Но перед тем — пара цитат из рецензии Виктора Топорова, опубликованной в «Частном корреспонденте». (далее…)

О Белле Ахмадулиной (10.04.1937 — 29.11.2010)

Полное ее имя – Изабелла, но так ее никогда не называли. Белла, Белочка, Белка… Росла в центе Москвы – на Варварке. Мать – переводчик в КГБ, звание – майор. Отец – крупный таможенный начальник.

Себя она определяла так: «организм довольно дюжий, характер смешливый, игривый, нетяжеловесный, ненавязчивый».

Ключевые слова для нее: сад, собаки, друзья, ремесло, сиротство, круг, сад.

Истоки – в 1960-х.

Дочь и внучка московских дворов

Крепкая, по-восточному пухлолицая девочка с длинной косой старшеклассницы 1950-х годов. Прилежная посетительница Дома пионеров на Покровском бульваре – литературной студии и драмкружка. «Мы все писали что-то заунывное «загробное», — рассказывает Ахмадулина в прозе. А в стихах так:

Это я — мой наряд фиолетов,
я надменна, юна и толста,
но к предсмертной
улыбке поэтов я уже приучила уста.

«В то же время, иногда одновременно, в соседней комнате бывшего особняка я изображала Агафью Тихоновну, «даму, прекрасную во всех отношениях», домработницу из пьесы В.С. Розова — и возвращалась в «загробную комнату». Два этих амплуа и теперь со мною — если бы мне было дано совершенно подражать великим людям, я бы не сумела выдумать ничего лучше, чем смех уст и печаль глаз»… (далее…)