В ночь с 23-го на 24-е июня (Ивановская ночь) 1889 г. родилась А.А. Ахматова

«А мне, Оленька, дожди Пастернака дороже, чем настоящие дожди» (Н.А. Князева).
Из воспоминаний ахматоведа Ольги Рубинчик

Natus est anno Domini ¹

«Сегодня день моего ангела. Я пригласил к себе А.А. и Пунина. …А.А. вошла, поздравила меня и дала мне подарок – переплетённую в шёлк, старую любимую книжку, которую она годами хранила у себя – книжку стихотворений Дельвига. Я раскрыл книжку и прочёл надпись: «Милому Павлу Николаевичу Лукницкому в день его Ангела. 19 ноября 1925 г. Мраморный дворец». А.А. поздоровалась с моей мамой (больше никого дома не было) и прошла в мою комнату. А.А. была в новом чёрном шёлковом платье. Белый платок на одном плече. Белые шёлковые чулки и чёрные туфли – всё единственное у А.А…» (Лукницкий).

Половина стихов Анны Андреевны также издана античным тиражом – в однoм экземпляре, вспоминал В. Шаламов. Ей, ревностной стороннице канонических, классических русских размеров стиха, былo бы к лицу быть судьёй времени, a хотела выступать подавальщицей мечей в литературных турнирах – эти театральные ламентации, эта некоторая её суетность, «потребность в болельщиках», любовь к интервью, не всегда удачным; волею судеб зачисленная в ряды прогрессивного человечества, энергично выдававшая причастность к тайнам большой политики, тайнам вечной страсти; этот её эгоцентризм, «к которому она привыкла»… И всё-таки, несмотря на то что, по мнению Варлама Шаламова, были у Анны Андреевны ошибки (реприманд «грубому плагиату» «Поэмы без героя» с «Форели» М. Кузмина, посвящённой Анне Радловой), являлась она яркой, ярчайшей «представительницей русского Ренессанса ХХ столетия, характером современным, ничуть не менее значительным, чем пресло¬вутые характеры Возрождения». – Но мы не об ошибках. Хотя, добавим, «грубый плагиат», отмеченный Шаламовым, суть поэтического выражения одного из базовых понятий постмодернистской концепции интертекстуальности – палимпсеста – текста, пишущегося поверх иных текстов, неизбежно проступающих сквозь его семантику. (Всем известны ахматовские строки: «Но, может быть, поэзия сама – одна великолепная цитата».) «Трудно не заметить какого-то странного сходства между построением текста «Поэмы без героя» и теорией текста в постмодернизме: так и кажется, что создатели последней вдохновлялись творчеством Ахматовой» (Н. Абрамян).
Анна Ахматова… (далее…)

^{Вкурівай хлопче та й слухай сюди:
Усі ми ж негри, усi ми жиди
Запрещенные барабанщики «Як казав Jah»}

В школах, как известно, чаще всего издеваются над бедолагами трех типов: 1. Толстый, 2. Очкастый, 3. Рыжий. Иногда все три типа воплощаются в одном лице. В этом случае у малолетних садистов желание помучить «урода» уступает место искреннему любопытству и недоумению. Понаехавшая именно из такого разряда – длинная, носастая, «черно..пая», нескладная, бесхитростная (якобы). Очевидно, что на сие недоразумение в человеческом обличии не поднимется кулак даже самого принципиального шовиниста. Это «чудо в перьях» — сама лоховская наивность, доведенная до гротеска. Однако простота Понаехавшей – очень непростая: за ее фасадом таится приличных размеров «фига в кармане». (далее…)

Что ж, пришло время рассказать об еще одном моем открытии, случившимся как раз в то время, когда я активно формировал плейлист Радио Перемен (чтобы слушать радио, нужно кликнуть пункт меню Перемен, который так и называется «Радио»).

Atman and Alma Yoray. Коллаборация, которая уже одним своим названием настраивает на медитативно-гипнотический лад. Атман с санскрита можно перевести как божество внутри человека, высшее Я. Бхагавадгита гласит: «Главная суть (человека) есть Атман… Постигший Атман обретает полный покой, ибо он находит прибежище в Божественном Сознании, когда (его тело) оказывается в холоде, в жаре, в ситуациях счастья и скорби, в чести и бесчестии. Пусть йог постоянно концентрируется в Атмане…»

Походив сейчас в интернете, я выяснил об Альме Йорэй следующее. Она была духовным Учителем, работала на территории Польши (хотя сама, кажется, была американкой). Вела медитации Випассана, основала собственный Центр медитаций в Przesieka и сформировала вокруг себя что-то вроде секты, в которой переплелись буддизм, иудаизм и польский католицизм. Более подробную информацию по этому поводу, как и по поводу ее музыкального творчества, можно найти на специальном сайте, посвященном Альме.

18 октября 2010 года она умерла.

Альма познакомилась с польскими музыкантами, выступавшими под именем Atman (или еще иногда — Theatre Of Sound Atman) в конце 80-х. Альбом “Brown Session”, который, кажется, полностью был загружен в плейлист Радио Перемен, был записан дома у Альмы, в городе Przesieka (Польша) в начале 90-х. В нем 9 треков, его совсем нетрудно скачать в сети, так как он распространяется легально бесплатно по лицензии Creative commons. Например, послушать и скачать можно прямо тут:

Альбом странный. Точнее к нему более всего подходит определение из английского — weird. При прислушивании меня не покидает ощущение прикосновения к метафизическому источнику. Окутывающая туманом безвременья смесь славянского фолка и восточной (индийской) спиритуальной этники, театрализованных поэтических декламаций и психоделии родом прямо из 60-х. Периодически среди английских стихов проскальзывают славянские корни, создающие ощущение близкого и знакомого.

Хочется процитировать заметку Брэндса Стыкински, участника группы Atman, который описал опыт сотрудничества с Альмой Йорэй так: «Я смотрю на черно-белые фотографии 1990 года и вспоминаю: Альма, Я (Стыкински), Марк Лесински и Пётр Колецки, мы лежим в высокой траве, рядом с садом дома Альмы. В Пресике. Этот дом, в котором большой зал для медитаций с круглыми окнами, выходящими на …скалы!

Мы записали вместе материал, который называется «Brown Session» (Коричневая Сессия). Альма читала, импровизировала, танцевала Дзен-поэзию. Снаружи доносился шум пилы, и я попытался незаметно закрыть окно, но Альма спросила «Разве это неподходящие звуки?». В ответ мы открыли окно еще шире. И перестали беспокоиться о том, что происходит снаружи…»

Добавлю еще от себя: как-то ночью, в лесу я включил в плеере первую песню (Forest Vibration part2), и вечность мгновенно, с первых тактов пробила меня насквозь. Если слушать в дождливую, точнее в грозовую погоду, то тоже эффект усиливается. Впрочем, весь этот алтбом — и без наружных эффектов очень сильная по своему воздействию работа.

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

Конечно, в русской «поэтической табели о рангах» Федор Тютчев не может претендовать на титул «солнце русской поэзии», но с утверждением, что он является величайшим русским поэтом – спорить бессмысленно. А каково отношение к нему немецких читателей? Вообще, они слышали о таком имени? Он ведь прожил на родине Гёте и Шиллера несколько десятилетий.

У простого немца на слуху, как мне показалось, всего два русских имени: Толстой и Достоевский. И всё! Что касается славистов, то они досконально изучили в русской литературе всё, что только можно, и некуда ступить для диссертации – всё «схвачено». А вот Тютчеву Германия (это тоже большая отдельная тема) много дала: он одно время приятельствовал с Генрихом Гейне, увлекался лекциями Шеллинга. Пушкин уловил влияние Шеллинга на творчество Тютчева, и дал стихам общее название «Стихотворения, присланные из Германии», разумеется, не только из соображений географии. В Германии (кроме нечаянно сожжённой тетради со стихами) Тютчевым создано 128 стихотворений, поэтических шедевров. Теперь уже трудно представить, что именно те стихотворения, которые признаны вершинами русской пейзажной лирики, некогда любимцы школьных хрестоматий, такие как «Весенняя гроза» («Люблю грозу в начале мая»), «Весенние воды» («Ещё в полях белеет снег…»), «Зима недаром злится…» были написаны под впечатлением южнонемецких ландшафтов. Известный долгое время как «певец русской природы», поэт в Германии написал «Осенний вечер» («Есть в светлости осенних вечеров…»), «О чём ты воешь, ветр ночной?» и «Утро в горах» («Лазурь небесная смеётся…»). В Мюнхене были написаны знаменитые философские стихотворения «Silentium» и «Тени сизые смесились…», над которыми плакал Лев Толстой. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

Второе явное противоречие биографии Федора Ивановича – его женитьбы на иностранках. Почему он, эталон патриотизма, отдал предпочтенье немецким невестам?

Немецкие жены вполне вписываются в жизненную канву Тютчева, поскольку он прожил в Германии более двадцати лет. Первая жена Эмилия-Элеонора Петерсон, урождённая графиня Ботмер (с ней Тютчев дважды был обвенчан – в лютеранской и православной церкви) умерла в Мюнхене в 1838 году. От первого брака у Тютчева было три дочери. Старшая дочь Анна, жена Ивана Сергеевича Аксакова, фрейлина императорского двора, автор великолепных мемуаров (она истинная дочь своего отца!) «При дворе двух императоров», вторая дочь Екатерина, воспитанница Смольного института, также была фрейлиной при императрице Марии Александровне, и Тютчев в привычной шутливой своей манере говорил, что у него при дворе «есть свои представители». Вторая жена Эрнестина Фёдоровна, «женщина замечательного ума и красоты», полунемка – полуфранцуженка. Урождённой баронессе Пфеффель, в первом браке Дёрнберг, было 29 лет, когда она вышла замуж за Тютчева, обвенчавшись с ним также дважды – в католической и в православной церкви. Она выучила русский язык, переписывала стихи и письма Тютчева, способствовала публикации его статей на Западе через своего брата, баварского журналиста Карла Пфеффеля, сохранила для потомства автографы поэта. Эрнестине Фёдоровне посвящены многие стихотворения Тютчева. Среди них: «Не знаю я, коснётся ль благодать…», «Всё, что сберечь мне удалось…», «Всё отнял у меня казнящий Бог…». Она умерла спустя четверть века после Тютчева в 1894 году под Москвой в имении её зятя Ивана Аксакова и похоронена на Новодевичьем кладбище в Петербурге (у Московского проспекта) рядом с Тютчевым. (далее…)

в старом, но не ношеном раннее пиджаке фланелевого свойства и верблюжьего цвета. вальяжно вышагивали мы по узкой и никуда не ведущей лестнице. она — давно канувшая и я — вечный «пограничник» состояний. мимо проносились фривольного вида таблички и женщины из будущего. у женщин из будущего по лоснящимся подбородкам стекала взбитая в пену слюна. она тащила меня за руку то вниз то вверх по треклятым ступеням, причем направления ни разу не изменив. при всем при том никому не казалась странной ее блядская нагота в сочетании с большими кольцами в маленьких ее ушах. периодически, словно время из плавно текущего и привычного нам превращалось в дерганную пунктирную кривую, как на планете Y, мы оказывались то в одном месте, то в другом. здесь я имею ввиду совершенно другое место.

Непрочную победу одержат трое великих.
Орёл, петух, луна, лев, солнце в своём доме… ¹

Филипп II – король Испании (с 1556 по 1598 гг.) из династии Габсбургов, сын Карла V – личность крайне противоречивая. Время правления Ф. – время наивысшего могущества Испании – морской и колониальной державы. После того, как испанская империя присоединила к себе Португалию с её собственной империей, над владениями короля Филиппа II в самом полном смысле этого слова никогда не заходило солнце. Под сапогом новоявленного хозяина мира лежало чуть ли не пол-Европы, почти весь Новый Свет и значительные части Африки и Азии. Филипп II, ярый католик, одержим был созданием всемирной католической империи, но его мечтам значительно мешала протестантская Англия.

Королева Великобритании, властолюбивая Елизавета I, искусно отклонившая в своё время сватовство неуёмного Филиппа, также одержима созданием империи, но только собственной. Она не признавала даже самого папу Римского и потому являлась первейшим, кровным врагом для испанского короля. Филипп прекрасно понимал, что рано или поздно придётся посчитаться с непокорной Британией, уничтожить её, да поскорее.

Во внутренней истории Испании правление Филиппа – нелёгкий период самого полного деспотизма. Шестидесятые годы XVI столетия были заняты ожесточёнными сухопутными и морскими войнами (в общем для Ф. успешными) против варварийцев – пиратов-корсаров из Варварии, Берберии, Турции и т.д. Филипп видел в этой борьбе не только дело государственной важности, но и вопрос, в котором заинтересовано всё христианство. Ещё в большей степени смотрел он так на войну с турками. В 1571 году, по инициативе папы Пия V, была образована «священная лига» – коалиция во главе с Испанией – состоящая из Венеции, Испании, Генуи, Савойи и некоторых мелких итальянских государств, одержавших над турками полную безоговорочную победу при Лепанто в результате одной из крупнейших морских битв в истории мировых войн. (Среди испанских добровольцев в абордажной команде находился будущий автор «Дон Кихота» Мигель Сервантес.) (далее…)

О романе Михаила Шишкина «Письмовник»

Литературное произведение часто сравнивают с кулинарным изыском, приговаривая, что в нем все должно гармонировать и соответствовать хорошему вкусу. Действительно, небольшой количественный перекос в сторону одного ингредиента может вызвать у гурмана раздражение и отвращение. В первую очередь это касается специй. К ним повару следует относиться особенно осторожно, с почтением, ибо заложенная в них жгучая мощь способна запороть всю работу кулинарного мастера.

«Блюдо» под названием «Письмовник» приготовлено исключительно из специй… Но при этом оно не вызывает жжения и желания побыстрее запить его глотком прохладной воды. Михаил Шишкин сумел натолкать в своей ступке фантастический замес пряностей: вызывая горькие слезы, он не гонит человека залезть на стену.

Главный ингредиент «Письмовника» — боль, рождаемая быстротечностью жизни, уносящей надежды стремительным потоком. Первая любовь, она же единственная и последняя, протянувшись через всю жизнь двух героев книги, находит свое воплощение лишь за загробной чертой. Условность сюжета, места и времени действий романа сначала может вызвать ощущение дискомфорта, но сотня пронзительных картинок, из которых соткан «Письмовник», с головой затягивает читателя в опасный водоворот. Выбраться из него невозможно, так как все изложенное касается непосредственно всех и каждого. Родительская любовь, детская дружба, кошмары войны, неизбежность старости, обреченность на одиночество – Шишкин описал жизнь не героев, а читателя. И сделал это с изуверским мастерством, без единой помарки. Если бы этот термин не звучал так топорно, «Письмовник» можно было бы назвать не литературным, а «надлитературным» произведением. Оно как бы входит не со страниц в читателя, а исходит из читателя на страницы. (далее…)

Читаю вот такое:

«18 декабря
Пи-и-ить!
Пииииить!
Пи-и-ить, тэк вэшу ммэть!!!

30 декабря»

И вдруг замечаю, что восхищаюсь. – Этими «э» передано, как не слушаются губы с перепоя.

Так было б это от имени всезнающего автора, не присутствующего на месте действия, – ладно. Автор живописует. Наверно, он реалист. И вознамерился явить нам, что он в жизни открыл такое, от нас не зависящее и никому ещё не ведомое. А тут – дневник. Автор и настаивает на том, что он по памяти пишет, всё в его воле, и говорит, что память у него феноменальная: помнит, мол, то, что и невозможно помнить: своё невменяемое состояние.

Невменяемое состояние…

Первая глава называется «ДНЕВНИК. 14 окт. 1956 г. – 3 янв. 1957 г.» или «ЗАПИСКИ СУМАСШЕДШЕГО. I» Произведение – «Записки психопата». Венедикта Ерофеева.

Фабула – как сбивается с хорошей жизненной дороги мальчик, кончивший школу с медалью и принятый в хороший столичный вуз.

Фабула заявлена на первой странице: (далее…)

НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩАЯ ИСТОРИЯ — ЗДЕСЬ.

Родился в местечке Ленин, бывшая финская область. Говорили, у нас Ленин родился, но не доказано. В нашем местечке жили одни бедняки крестьяне. Собирали с земли урожай. Крестьянам хлеба хватало до февраля, потом ходили голодные. У меня было семь братьев и три сестры. Отец работал на лошади. У нас там леса были большие. У нас ни поликлиник, ни больниц не было. У нас и болезней не было. Ягод, грибов мы с младшим братиком заготовим. Тушим, компоты наварим. Вот еда была. Хлеб пекли свой. У нас все было хорошо, и было бы и дальше хорошо, но тут… фашисты нас… Война… О-о-ой… Загнали в гетто всех, и меня в том числе. Это были самые глухие три улицы, а наше местечко было на польско-советской границе. С одной стороны жили поляки, в каждой комнате – по четыре семьи. Да, это надо было видеть… Хорошо, что вы никогда не увидите… Потом еще из колючей проволоки заборов понаделали. Как они нас сгоняли? Конечно, помню… Эсесовцы пришли с автоматами – а как же! Пришли со старостами, и был приказ, чтоб мы вышли завтра. Берите с собой только то, что на себе. Сколько слез было пролито… Одежду, постель взяли. Что еще можно было? (далее…)

НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩАЯ ИСТОРИЯ — ЗДЕСЬ.

Представьте себе, что я под танки с гранатой не бросался, в немцев не стрелял, в атаки не ходил. Я – военный сапер. Нас учили минировать и разминировать. И в этой связи я хотел бы сказать то, чего вам, наверное, никто никогда не говорил… Я тут – практически самый молодой ветеран, двадцать шестого года рождения, а двадцать седьмой год уже не воевал. Так вот… То, что я хотел сказать… Обратите на это внимание. Выделите это как-то… Ну, вы сами знаете, как. Зачем я вас буду вашей же работе учить. Говорю – нас пацанов сохранили взрослые мужчины. Кто-кто… Лонгвинов такой был. Конечно, милая моя, ты о нем не слышала и слышать не могла. И второй еще – из немцев Поволжья. Его фамилии я уже не помню. Они меня разминировать не пускали. Взрывать иди, взрывай. Потому что у немцев были мины, которые прыгали на полтора метра вверх, если на них наступишь. А ее ж не видно. Ее ж нужно штырем щупать и так попасть, чтоб не во взрыватель. Сейчас я, как старый сапер, говорю: так мины уже никто не извлекает. Сейчас полосами взрывают на полях под детонацию. Но раньше этого не было. Была вот такая палка длиннющая. Штырь. И каждые пять сантиметров ею прощупывались, пока не наткнешься на мину. Ставишь флажок, и идешь дальше. Я хочу тебе показать. Вот смотри: вот тут вот, где моя рука, мина, зарытая в землю, а вот тут вот – взрыватель. Если на нее наступишь, она взорвется. Вокруг мины выкапывали ямку и лезли подо дно. Почему саперы ошибаются один раз? Знаешь? Малейшая оплошность, и все летит. Надо было найти взрыватель. Терпение для этого требовалось адское. Поэтому нас пацанов не допускали. И так сохранили нам жизнь. И сейчас я должен отдать этим людям благодарность. Ну, как я тебе их опишу? …Это были простые люди. Один из Архангельской области, очень осторожный, сутулый старик такой. Логвинов. А второй… фамилии не помню, он из немцев Поволжья, еще более опытный, всего боялся. Он вокруг мины всегда рыл. Когда дорывался до взрывателя, мы, пацаны, должны были уйти в укрытие. Чтоб если б он ошибся, только б его одного… Какого года рождения эти люди? А я почем знаю? Наверное, восемнадцатого или девятнадцатого. Да, правильно говоришь, им было всего двадцать шесть к концу войны… Так, ты послушай меня… Ведь солдат Великой Отечественной – это восемнадцатилетний пацан. А все остальные – старики… И вы знаете, это ведь нужно быть таким… понимающим человеком… Это ведь знаете как? Ефрейтор скажет, ты берешь такой квадрат, а ты – такой. И ему будет все равно… а ему, Логвинову, и тому, другому старику, фамилию которого я забыл – нет. А я и на кухню за них шел, и бревна за них таскал. Но там, где нужно было разминировать, только они. Но этого почему-то никто не заметил. Об этом почему-то никто не говорит. А они вот как по человечески относились к молодой поросли. Вот в такой вот… организации я служил. Это очень важно, я бы хотел, чтобы вы это отметили. Вот и все. Больше мне нечего рассказать… ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

О романах Антона Уткина «Дорога в снегопад» и Мишеля Уэльбека «Элементарные частицы»

Нам неизвестно, знаком ли Антон Уткин с творчеством Мишеля Уэльбека, но роман «Дорога в снегопад» похож на роман «Элементарные частицы» приблизительно так же, как «Золотой ключик» Алексея Толстого на «Приключения Пиноккио» Карло Коллоди. То есть мотив один – нюансы разные.

В «Элементарных частицах» – четыре главных персонажа: учитель и публицист Брюно, его сводный брат – научный корифей Михаэль, одинокая стареющая женщина Кристиан и давняя несбыточная любовь Михаэля – Аннабель. Всем им в районе сорока лет. Действие романа происходит в конце 90-х. Научные интересы Михаэля – возможность «размножения живых организмов при отсутствии сексуальных» контактов». Иначе говоря, он занимается разработкой метода клонирования, исполняя излюбленный мотив Уэльбека о сверхэгоизме современного западного человека, о его стремление к максимальному телесному удовольствию без малейшей ответственности. (далее…)

ПРЕДЫДУЩАЯ ИСТОРИЯ — ЗДЕСЬ.

Мне сказали «Беги!», я и побежала. Я активная была, с пионерами дружила. Мне было семнадцать, и я сказала – «Передайте маме, буду жить, приду». Но когда я пришла, никого уже не было. Шестнадцатого августа сорок первого года… шестнадцатого августа сорок первого года с ними… В Скодосе жило тысяча двести пятьдесят евреев… Я потом вам расскажу. Потерпите. Сейчас не могу… Меня взяли на телегу – соседи литовцы, они тоже бежали, потому что снабжали Красную Армию мясом. А в Литве ждали немцев, они были им преданы. А мы так бежали, что постоянно меняли лошадей мокрых. Прошли Латвию. Это была не простая дорога, поверьте мне.

В один из дней мы остановились в сарае. Началась бомбежка, и одна бомба задела крышу. Мы уже прощались с жизнью, но бомба попала в пруд, который был за сараем… Зачем вам непременно надо знать, как их убивали? …Я так не могу… Вы же видите, я вам все рассказываю… Мне нелегко… Просто подождите… Сейчас я смогу… Сначала собрали мужчин, их повели в такое место… для театра… концертов… Там зал большой был. А за ним – река. Там их расстреляли. И литовцы рассказывали, что вода в реке от их крови красная бежала. От крови евреев… В этой реке каждый год кто-нибудь тонул – места глубокие были. Мы ходили купаться туда… А женщин семнадцатого июля в пять часов утра выгнали, они прятались в синагоге. Их выгнали, и гнали семьдесят пять километров до Димитраве. Там они пробыли до шестнадцатого августа. Одну группу убили вечером пятнадцатого, а другую – шестнадцатого утром… И не то, что убили… Когда фронт там прошел, и Красная Армия открыла могилы, они увидели, что из пятисот женщин, которые дошли… А их путь назвали «дорогой мучений»… потому что стреляли, убивали, насиловали девчонок тринадцати лет… Это не немцы, а литовцы делали… ой… Ой… подождите… я не могу… Подождите, и я расскажу… Вы же видите, я не отказываюсь… Они увидели, что двести восемьдесят семь из них были живыми закопаны в землю. И тридцать один ребенок… И под землей живые младенцы ручки вокруг шеи матерей держали… Что вам еще сказать? Спросите, я вам отвечу. Вы же видите, что я отвечаю. Мне тяжело, но я отвечаю… (далее…)

мандарины на деревьях. апельсины на деревьях. киви и пряники медовые тоже на деревьях. всякая поебень на деревьях. и рыжий хвост висит рядом с таким же, как он сам, только черным. а марихуана в сарае. в фиолетовом блядь свете, пробивающемся в ночи сквозь миллиарды трухлявых щелей. и я иду.

иду и иду.

иду долгими сладкими ночами и за секунду пролетающими скучно-пресными днями.

иду, неизменно бодро ломая носы.

иду, периодами теряя равновесие. и словно собаке, мне не хватает хвоста.

а потом впереди обрыв, и уже требуются мохнатые крылья. и фиолетовый свет уже бьет одним лучом в глаз. в левую прямо бля пустую давно глазницу. и оттого я сейчас так пугающе хорош, стоя на этом осыпающемся градом камней обрыве.