.SORBID SWAMPS, Zapadna Ceska 2012.

Выходной понедельник начался с того, что я зашёл в гости к Шаману и уселся есть с ним суп.

— Классный супец у тебя получился, кисленький. Что ты туда положил?

— Вообще-то грибы.

*sometime after*

— Слушай, может розетку тебе починить? Всего-то пару шурупов ввинтить надо. – Я нёс какую-то чушь, пытаясь стряхнуть с себя липнувшее чувство абсурдности и страха.

Розетка, среагировав на звук, подобрала под себя провода-лапки и замерла в центре ковра болотно-песчаной расцветки, прибитого к стене. Шаман повернулся ко мне, отвлекаясь от микроскопа, в котором изучал свежие побеги лекарственных трав и иссушенных мух, прятавшихся за стеклом подъезда:

— Себе настройку подкрути, а то беленький совсем.

Висящий над моей головой шаманский бубен свирепо захохотал, явно пытаясь напугать. Или просто шутка очень понравилась. Две совы, сидящие на форточной жёрдочке, переглянулись:

— Что за..? – У молодой совы расширились глаза и поднялись оперенные брови.

— Шаман всегда так смешно шутит. – Ответила взглядом сова поопытней и жирно ухнула. Бубен прикусил мембрану и чуть зашелестел бубенцами, негодуя.

Стены комнаты округлились, и в центре одной, с ковром, прорисовывался трёхмерный шар, полосы слились и я увидел обычную для предвесеннего времени года и нашей местности почву. Где-то пробивалась зелёная трава, в разлитых лужах я видел отражение себя и Шамана. Розетка снова пришла с движение и забегала на месте. Шар же начал крутиться, и скоро моему взору предстала оборотная сторона. Из-за «горизонта» появились огни, и я узнал наше поселение. (далее…)

КОШМАRT ПЕРВЫЙ СМ. ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩИЙ КОШМАРТ — ЗДЕСЬ.

Ольга Павловна, так уж вышло, была из тех дам, при упоминании о которых следует представить всенепременно горящую избу – или, на худой конец, пожарную лестницу. В первом случае мы визуализируем Ольгу Павловну, входящую в объятое огнём пространство и, что твоя саламандра, выходящую из оного; во втором – Ольгу Павловну в эмчээсовской форме, прижимающую к груди спасённого от верной смерти киндерёныша, а также прослезившегося – весь в саже – пожарного, гаркающего в сердцах: «От баба!». (далее…)

Антон Павлович лениво открыл глаза и тут же зажмурился от яркого солнечного света. В комнате было жарко. Окно было распахнуто, короткие шторки вздрагивали от легких прикосновений едва заметного летнего ветра. Где-то щебетали птицы, жужжали мухи.

Антон Павлович потянулся рукой до пенсне и взгромоздил их на нос. Посмотрел на часы. Сморщился. «Проспал», — подумал он. А вставать все равно было лень.

Но пришлось. Было много дел, чтобы вот так просто разлеживаться в кровати своей крымской дачи. (далее…)

Начало дневника Юрия Олеши — ЗДЕСЬ.

5 марта

Я решил написать книгу о том, как Мейерхольд ставил мою пьесу.

Ненавидя беллетристику, с радостью хватаюсь за возможность заняться такой литературой факта. Ненавижу я беллетристику, вероятней всего, от сознания своего беллетристического бессилия. Я начал с поэзии. Не так, как все, имеющие в начале своей литературной судьбы стихотворные грехи, которых приходится впоследствии стыдиться — но профессионально: я думал впоследствии быть стихотворцем. Однако перешел на прозу. Но остался поэтом в литературном существе: то есть лириком — обрабатывателем и высказывателем самого себя. Фабула о чужих мне не дается. Впрочем, оправдание, возможно, и натянутое. Потому что Пушкин, перейдя на прозу, стал изысканным фабулистом. И тут мне хочется, по секрету, сказать кощунственную вещь, которую вымараю, если настоящий документ буду оглашать в печати. А именно, что вся изысканность пушкинской прозы — есть результат подражания Мериме.

Мне стыдно и жутко: я оскорбляю Пушкина. И действительно, мне кажется, что величайшим русским гением был Гоголь. Казаки в «Тарасе Бульбе» стоят сивые, как голуби. И душа убитого казака вылетает, оглядываясь и дивясь, что так рано вылетела из молодого и могучего тела. А думая о прозе Пушкина, я вижу эмалевую фабулу, вижу плоскостную картинку, на которой нерусский, глубоко литературный незнакомец стреляет из пистолета в какой-то портрет.

Однако сам Гоголь говорит, что Пушкин дал ему тему «Мертвых душ». Может быть, потому и подзаголовок у них «поэма». Словом, я терплю крах.

Но это разговор с самим собой и в печати оглашено не будет. (далее…)

Моя некрасивая подруга стояла на верхней ступени лестницы, а я смотрела на нее снизу. На ней был костюм, доставшийся ей от бабушки – юбка и пиджак. Его как будто выкроили из куска грубой ворсистой ткани тупыми ножницами и неаккуратно сшили широкими стежками. Мою некрасивую подругу звали Азиза. Она стояла на лестнице и смотрела на меня сверху.

Глаза Азизы похожи на миндаль. Глаза, правда, что надо – большие, уголки чуть вверх, угольки в темно-карем зрачке, ресницы густые и толстые. Она была бы хороша, если б ходила, как мусульманка, закутанной с головы до ног, если б были видны одни только ее глаза. Если б не большой нос и не пушок на скулах – легкий, но темный. Если б не усы на верхней губе. Если б ворс на юбке не переходил в темный ворс на ногах, открытых ниже колен. Азиза стояла на верхней ступени – пушистая с головы до ног. Так я ее и запомнила – некрасивой.

Я запомнила слова, которыми ее называли в классе – большие, грубые, как проволока, а, может, грубей. Их нельзя было взять и согнуть, превратив во что-нибудь круглое, без острых концов. Или у нас – пятнадцатилетних – тогда не хватало сил? У Азизы были ворсисты ноги и юбка чуть ниже колен, усы на губе и мама, которая запрещала ей брить ноги. А наш 9 «а» был довольно жесток.

В тот день Азиза не просто стояла на лестнице – моя некрасивая подруга смеялась. На все четыре этажа. У лестницы было два крыла – по правую и левую сторону коридора, заканчивающегося спортзалом. По правому поднимались, по левому – спускались. И не иначе – по-другому было нельзя. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

— Пустые орехи, пустые орехи, – повторяет Азиза, сидя на кухне рядом с Людмилой. Руслан косится на сестру и подмигивает пустому стулу.

— Людмила, как дела? — спрашиваю я, бесстрашно уставившись в глаза, которых не вижу. Кажется, они должны быть где-то выше спинки стула. (далее…)

КОШМАRT ПЕРВЫЙ СМ. ЗДЕСЬ.

Я баба слабая. Я разве слажу?
Уж лучше — сразу!
Вознесенский

Продавщице магазинчика «Урожай» Раисе Петровне Кошёлкиной доставили с курьером диковину: по ошибке, с тайным ли умыслом – поди теперь разбери, да и нужно ли? Раиса Петровна и не стала. Как самочка пресвободная, не имевшая, по счастливому стечению обстоятельств, хасбанта, а по несчастливому – френда, временами сносила она те самые тяготы, озвучивать которые приличным гетерам¹ словно б и не пристало, но кои, введя однажды во искушение, от лукавого век не избавят. «Ок, ок, но что же Раиса Петровна?» – перебьете вы торопливо, и будете, верно, правы: времечко нынче дорого – пространство, впрочем, дороже… однако, мы отвлеклись, и потому просим тихонько ангелов: «Ну повторите, повторите же! Мы снова были заняты бог весть чем! Мы, как всегда, вас не слышали! Зато сейчас расправляем локаторы и внимаем, внимаем… Мы очень! Очень! Хотим! Внимать!» – и ангелы повторяют, повторяют любезно: «А то: когда руки опустятся, сыграет solo». (далее…)

Седобородого Ворона заперли в маленькой табакерке. Стены в табакерке обклеены кусочками желтых обоев из комнаты Родиона Раскольникова. Сверху на тонких ниточках свисают колокола и оловянные цилиндры.

Ворон мечется под потолком табакерки, задевает нити, похожие на струны. Колокола и цилиндры могли бы звенеть на весь мир. Табакерка слишком мала для их длинного звона. Звуки ударяются о стены, отскакивают, соединяются в середине коробки и бьются об пол маленькими мячиками для пинг-понга – по голове, по лапам, по крыльям, залетают в раскрытый для «кар» клюв, а Ворон не может расколоть звук, как колол на воле орехи. Ворон чуть не сошел с ума, пока не понял, что лучше сидеть смирно.

Через сто лет табакерка стала Ворону домом. Он взял двуствольную гитару. На первом грифе не хватало струны. Он надел черную потертую шляпу из Амстердама. И взвился дымок воспоминаний, как от пепла сыпучей травы. Ворон жил тысячу лет и видел нашествие татар. Клевал паданцев Куликовской битвы между Доном и Непрявдой и помнил вкус их мяса. Дымок вьется, а ворон четыре сотни лет назад перебирает лапой по гуслям и выпевает сказания о земле русской. По-вороньи раскатисто и на славянский лад. А звуки уходят вширь, удлиняются. Гусли журчат Доном, а когда Непрявдой. Это – пр-р-равда, пр-р-равда, он то мясо едал. (далее…)

я стою на трибуне. передо мной огромная, разъяренная то ли моей речью то ли моим присутствием, толпа кровожадных динозавров. и я, заходясь в ярости, трясу кулаками и ору в старые, вполне возможно давно уж не работающие, микрофоны.

СКОЛЬКО МОЖНО ТЕРПЕТЬ ЭТОТ ЕБУЧИЙ ПРОИЗВОЛ???

ДОКОЛЕ???

МЫ УСТАЛИ ПРЕСМЫКАТЬСЯ ПЕРЕД ЗЛОЕБУЧИМИ ВЫСКОЧКАМИ-НЕДОМЕРКАМИ!!!

МЫ РАЗДАВИМ ЛЮБОГО, КТО ПОПРОБУЕТ НАС ОСТАНОВИТЬ!!!

динозавры в приступе то ли паники, то ли оргазма планетарного масштаба орут, как десять вымученных птицефабрик, собравшихся перед гигантским громкоговорителем.

ПОДОТРИТЕ СЛЮНИ, ПЕРЕПОНЧАТЫЕ БРАТЬЯ!!!

НИКОМУ НЕ ПОЗВОЛЕНО КОМАНДОВАТЬ НАМИ!!!

ОТНЫНЕ МЫ ПРОВОЗГЛАШАЕМ СВОБОДУ НА ВСЕЙ ТЕРРИТОРИИ ПЛАНЕТЫ Y!!!

СВОБОДУ БЕЗ КАКИХ-ЛИБО ОГРАНИЧЕНИЙ, НАЛОГОВ И ЖАЛКИХ ЖУКОПОДОБНЫХ НАМЕСТНИКОВ!!!

стайка злобных эорапторов в приступе тупой ненависти ко всему живому напали на парочку совершенно аполитичных, мерно сношающихся в стороне, тиранозавров-гомосексуалистов. и пара этих чешуйчатых пидоров рвется через скандирующую призыв к перевороту толпу прямо к сцене. сцена, наспех сколоченная за два дня до сего знаменательного происшествия кучкой никому неизвестных рабов, разлетается в щепки под натиском двух шеститонных зубастых фриков. расценив пидорский прорыв как призыв к действию, обезумевшая толпа динозавров, брызжа белой слюной и кровью травоядных пленников, ринулась в бой.

мой голос был раздавлен чьим-то острым грязным когтем.

я снова шагал по лестнице вверх-вниз, вверх-вниз, крепко держа за руку очередную изрядно потасканную богиню.

богиня привела меня в свою обветшалую, равно как ее кожа на высохших старых ключицах, хижину. и сообщила прискорбную весть, что здесь я живу и прямо сейчас мне подобает вынести мусор, помыть руки и садиться есть. будучи не в силах осознать наличие сей действительности и свое место в ней, я решил молча повиноваться.

взял отчего-то слишком привычное пластмассовое ведро, из которого, стоит сказать, несло не слабее, чем из пасти неделю назад сдохшего падальщика, и поплелся по направлению к двери.

уже у самого выхода эта рыжая, истерзанная тяжким трудом богиня нежно оплела мое тело своими тонкими морщинистыми руками. с неимоверно трепетной нежностью она приложила голову к моей спине и тихонько, с легкой грустью, вздохнув сказала.

какие же мы стали старые…

О романе Марины Ахмедовой «Дневник смертницы. Хадижа» (Астрель, 2011)

Лонг-лист премии «Национальный бестселлер»

Номинируемый на «Национальный бестселлер» роман репортера Марины Ахмедовой «Дневник смертницы. Хадижа» (третий по счету у автора; книга входила также в лонг-лист премии «НОС») – возможно, тот самый текст, который, при беспристрастном прочтении, и заключает в себе так называемый не реализованный доселе потенциал интеллектуального бестселлера. Возникает закономерное по-че-му, то есть чем же книга столь хороша, что нового несет читателю и с помощью каких выразительных средств. Возможно, «мотивация выдвижения» покажется членам жюри несколько упрощенной, и все же имеет смысл сделать акцент именно на этой кажущейся простоте – и одновременно остросоциальной проблематике.

Дважды два: каждый из нас пользуется метро. Каждый из нас, спустившись в подземку, рискует не выйти наверх. Спецоперации, проходящие в Чечне и других республиках Северного Кавказа, аукаются взрывами в московском и питерском метрополитене «с легкостью необычайной». Не только, впрочем, в метрополитене.

Смертельное «ау» – ответ доведенных до отчаяния «женщин востока», потерявших в ходе разборок боевиков и силовиков мужей: убитые горем, но изначально – в массе своей – убитые собственным невежеством (навязанным им, впрочем, извращенной патриархальной культурой с самого детства), они принимают шахаду и, находясь в омраченном состоянии сознания, убивают неверных во имя Аллаха. Перед тем, как взорвать себя и треклятых «урусов», все эти хадижи шепчут: «Человек создан из воды и глины, из сгустка крови и капли спермы. Но от горячей волны мы разлетаемся лишь кусками только что живого мяса…». (далее…)

НАЧАЛО (Trip 1) — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩИЙ ТРИП — ЗДЕСЬ

Когда я встречаю её — всё кричит во мне: странная зеркальная женщина, я стремлюсь познать смысл всей этой игры.

Ты как будто каждый день рождаешься и умираешь в моём сознании, но каждый раз ты совершенно новая, и новый день для меня подобен рождению, покорению вершины, и подобен разбитой мечте, ибо это полет одного дня.

Эти странные зеркальные игры, с целью доказать, кто же на самом деле является отражением, вечным подчиненным… Да я бы ходил задом наперед, если бы это действительно того стоило, но я чувствую, что бьюсь на месте, и сколько бы я ни лежал на животе, когда в незеркальном виде все лежат на спине, или уж, в крайнем случае, на боку, я никому ничего не докажу, потому что никто не ищет эту странную правду, кроме меня самого. Самоцель — доказательство собственной же реальности. Я мыслюследственноясуществую и тому подобная примитивная человеческая хрень.

А я могу сказать больше. Я познал Любовь. Я прошел через боль и печаль, я прошел через всё это как через чертовы X-RAY лучи, и всё это не осталось там, позади, всё это осталось со мной, моя зараза. И эта зараза — она повсюду находит своё отображение. В предметах, в зданиях на улице, на самих улицах, как таковых. Улицы кормят меня Любовью, Болью и Печалью. Когда же я подолгу засиживаюсь дома — необходимые нормы своего странного питания я получаю через зеркало. И я — ЧЕЛОВЕК. Ибо имею в себе все эти чувства. И я всё ещё мечтаю о лучшем. Быть может, даже верю в судьбу, а также в то, что я всё делаю правильно.

Волшебный художник
Потерял свои краски
Повесился ночью
В магическом лесу.
Я не должен бояться,
Ни к чему эти слезы
Он найдет своё место —
Место в Аду.

Прогулка закончена. Все могут расходиться. Прогулка закончена, но одиночество остается. Пусть даже я и нахожусь в окружении некоторого количества людей. Их присутствие не ставит точку, не перечеркивает моё одиночество.

Остаюсь в своей room full of mirrors, в общем-то, ни на что и не рассчитывая. Это же не пессимизм? Жизнь ведь продолжается? Да и я пока всё ещё жив, имею счастье улыбаться глупым мелочам, в те редкие моменты, когда не копаюсь в себе. Не ищу свою Правду. Правду с большой буквы, в которую наивно уверовал в далекой юности. Да и в которую до сих пор верю. И я все дальше от реальности. И все ближе к отражению в зеркале, ближе к немым образам детства, вроде того бесноватого старика. Кто знает, быть может, через десятилетия выяснится, что тот обезумевший дед, обливающий себя кипятком, — это лишь моё отражение, и не что больше. Странный немой message из будущего, эксклюзивный шанс лицезреть свою безумную кончину…

И ведь действительно… ОКНО БЫЛО ПОДОБНО ЗЕРКАЛУ В ТУ НОЧЬ.

——-

И сны мои подобны
Тем безумным дням с тобой,
Мой странный Элвис в юбке
Счастья моего Король.

THE END (23/1/2008) (далее…)

сделал глубокий вдох и вдохнул пару полевых мышей.

мыши — поверьте, не по своей воле и прихоти — съели мозг. теперь я пытаюсь соображать продуктами их жизнедеятельности и, надо признать, мир мой становится все интересней.

все интересней.

все интересней все.

с тех пор, как закат окончательно закатился и я остался лежать один на боку, имея возможность видеть все вокруг лишь одним глазом, мир мой становится все интересней.

все интересней.

и интересней.

сначала прибой смыл кем-то купленные ранее и кем-то другим позже забытые пляжные зонтики ярких расцветок. потом прибой смешался с тропическим ливнем и все, что теперь я мог видеть своим единственным глазом, превращалось в растекающуюся по стеклянной плоскости акварель. и этот мир становился все прекрасней. с каждой каплей все прекрасней и интересней.

тогда я решил закрыть и его. также я решил даже забыть о фиолетовом цвете, пробивающемся сквозь сотни трухлявых щелей где-то очень и очень далеко. потому как ноги мои эволюционировали в песок и добраться до запомнившегося однажды сарая пешком не было уже никакой рациональной возможности.

вплавь, подумал я.

чтобы наверняка, нужно вплавь!

но дело в том, что мир осознаваемый мышиными экскрементами, не всегда вяжется с рациональным подходом к обычным, казалось бы, вещам.

О сборнике рассказов Владимира Сорокина «Моноклон»

Однажды осенью на Киевском вокзале и прилегающей к нему местности наблюдалась впечатляющая картина: сотни жизнерадостных юношей и девушек, заполнив разного рода платформы и вестибюли, возбужденно топтались, перекликались, смеялись, в нетерпеливом и радостном ожидании чего-то важного и грандиозного… Ребята делились на группы, обозначенные табличками с надписями «Владимир», «Калуга», «Серпухов», «Гусь-Хрустальный».

Кое-кто из них, видимо, отбившись от своих групп, бестолково метался, ничуть при этом не унывая. Радушные милиционеры при входе на станцию приветливо подсказывали прибывающей молодежи, куда следует прикладывать транспортную карточку и между какими турникетами проходить. Ощущение какого-то оглушающего праздника, глобального и тяжелого, словно дорожный каток, украшенный свадебными лентами, плющило каждого прохожего, оказавшегося в это время на Киевской. Происходило нечто странное, но очень торжественное. (далее…)

2 февраля 1882 года родился ирландский писатель и поэт Джеймс Джойс, один из самых необычных литераторов прошлого столетия. В 2011 году в серии «Жизнь замечательных людей» издательства «Молодая Гвардия» вышла книга АЛАНА КУБАТИЕВА «Джойс» — объемная и весьма подробная исследовательская работа. Издательство «Молодая Гвардия» предоставило Переменам возможность опубликовать фрагмент этой книги. Ко дню рождения Джойса.

Дублин, художники, истоки

Все книги Джойса – непрекращающийся разговор с собой, и первая неуходящая тема этого диалога есть Дублин, воспринимаемый им как живое существо. Тот же разговор вели Йетс, Арнольд, Вордсворт. Но Дублин не только тема: это еще и целая семья, связанная с ним родством, почти кровосмесительным. И в «Стивене-герое», и в «Портрете…», несмотря на гордо заявленное одиночество, рядом есть родные и друзья, с которыми сплетаются путаные и болезненные связи. Бунтарь никогда не бунтует в одиночестве – ему нужна среда и ее реакции, чтоб по ним замерить высоту своего мятежа. Ему нужны соратники, чтоб восторженно разделять. Ему нужно требовать все большей и большей преданности от них, чтоб изгонять их или, что еще упоительней, прощать, когда становится ясно, что им за ним не угнаться, и что самое упоительное, чувствовать себя преданными ими… То есть у него имеется билет в Святую Землю, но он требует депортации туда. Так или примерно так живет Джойс: гневно хлопнув дверью, он с улицы подкрадывается поглядеть в щель между занавесками. Связи ему были нужны самые тесные и ранящие, расстояние значение не имело, его знаменитые письма есть способ соединительной ткани. Стоит вспомнить, что в анатомии кровь считается ее разновидностью. Десятки писем в неделю текут в разные страны оттуда, где в данный момент находится Джойс. Ирландию он унес на подошвах башмаков, она была с ним в обличье жены, брата и сестры, которую он взял, чтоб триединство было полным – Жена, Юноша, Дева.

Знаменитая фраза Джойса не раз звучала в парижские годы в ответ на вопрос, вернется ли он в Ирландию: «А разве я оттуда уехал?» (далее…)

Снег пошел, великан ладонь подставил. Снежинки посыпались и горкой на ней легли, а в самой середине, там, где линии ума и судьбы крест-накрест сходятся, подтаяли. Черногривые предки белой земли уселись на ладони в круг и оленьими глазами на огонь священный смотрели. Огонь красным трещал, кольцами вверх уходил – в ноздри великана заползал.

Ойуун в круг вышел, в бубен ударил, пятистопным хореем матушку-природу воспел – серебристо-чешуйчатых в ледяной реке, что по равнине бесплодной струится, по буграм на ладони великана протекает. Затрясся мелкой дрожью, ходуном заходил и по кругу, бубном вправо, бубном влево, пятистопно. (далее…)