19 октября — день рождения Джона Ле Карре (родился 19 октября 1931 года)

«Шпион, выйди вон» («Tinker, Tailor, Soldier, Spy») – одна из киносенсаций 2011 г.: куча премий, три номинации на Оскар, восхищенные отзывы об игре Гэри Олдмена, бесконечные сравнения со знаменитым сериалом ВВС 1979 г. (с Алеком Гиннесом в главной роли)… Вообще-то это уже шестнадцатая экранизация романов Джона Ле Карре. Кинематографисты его любят – вот и сейчас в разгаре съемки фильма по книге «Особо опасен» («А Most Wanted Man»), в ролях звезды Голливуда Уиллем Дефо и Филип Сеймур Хоффман. Публика тоже – имя Ле Карре вот уже несколько десятилетий значится в спмсках самых продаваемых англоязычных авторов. Рецензенты периодически выдают отзывы типа: «Ле Карре остается одним из тех литературных гигантов 60-70-х годов, чьи работы, кажется, становятся только лучше с течением времени» (известный критик «Guardian» Роберт Мак-Крам). Сам писатель на публике появляться не любит. В 2010 г. он заявил, что больше не будет давать интервью, и, хотя обещание это через год нарушил, в дальнейшем, похоже, собирается его исполнять. О его планах на будущее ничего не известно. Собирается ли он писать очередной, 23-й роман? Экранизацию «Шпиона» он оценил как «триумф» — но это скорее исключение из его правил. Впрочем, правила, планы и замыслы шпиона никому и не могут быть известны заранее. Даже если шпион бывший. И не совсем идеальный. (далее…)

Наскоро поднявшийся из-за стола, на лестнице он вовсю, по-мужицки утер рукавом усы и бороду и сейчас же резко откинул голову — длинным столбом стоял в прихожей посетитель, а он не выносил взгляда, упертого с высоты ему в плешь.

— Что угодно?

— Мне? Рюмку водки, — необычайно располагающим тенором произнёс посетитель, — и закусить, само собой.

Слуга сам смекнул, как должно, и мигом явился потертый поднос с толстой трактирной рюмкой и круто посоленной горбушкой.

— Я, Лев Николаевич, — занюхивая водку, млеком растекся посетитель, — сам несколько писатель! Корни родной природы при лунном освещении и тому подобные прелести облекаю в материю слова…

Одаренный музыкальной памятью, Толстой никак не мог припомнить, где и когда уже слышал столь чарующий голос. «Нет, на Руси никак. Скорее в Европах, мотаясь, как Савраска без узды. Да, лакеи на летних верандах».

— Левин — моя Фамилия, — журчала меж тем далее пленительная речь, — Платон ЕпиФанович. В журналах же подписываюсь: П. Е. Левин, чтобы и папашу-покойника приобщить к славе.

— Весьма за вас рад, — Толстой поправил поясок. — Сейчас я неотложно занят. Ежели желаете побеседовать, приходите к вечернему чаю. А покамест погуляйте. Окрестности тут у нас — музею не уступят.

После обеда он непременно спал. Час, полтора. Иначе — голова. (далее…)

Эту книгу я начинала читать не из интереса к стихам Ольги Берггольц и не из любопытства к материалам следственного дела. Хотелось попытаться понять, какая она, эта женщина, такая красивая, такая талантливая.

Женщины, читающие дневники или воспоминания другой женщины, редко удерживаются от соблазна посмотреть на ее жизнь сквозь призму своей судьбы, своей биографии. Обычно так бывает, когда только начинаешь читать. В дальнейшем же, если тексту удалось захватить и увлечь, мы уже напротив, словно оборачиваемся на свою жизнь, думая о том, что говорит нам судьба Другой. (далее…)

Фото: niki.75ciao / Flickr.com

Дети в Италии не просто дети, а Bambini. При рождении – они подобны ангелам. Это путти в чудных перетяжках, с курчавыми, ниспадающими на плечи волосами и озорными маслинами глаз. Те самые, что изображены на бесчисленных полотнах и фресках Bella Italia: от голенища Сапога, притороченного к Альпам, до его остренького мыска, торчащего меж Ионическим и Тиррренским морями. Точь-в-точь.

Ими Господь одаривает счастливых матерей Белла Италия, и те любят и тискают их без меры, и целуют их розовые пяточки и кончики туфель Мадонны из папье-маше в местном костёле за это счастье. (далее…)

Она распята меж улиц Микеланджело и Песталоцци невдалеке от яффского блошиного рынка, который уродует своими барахольными метастазами всю прилегающую, и без того вдрызг захламлённую и запущенную окрестность. Соответственно этому изуродовано и само имя. Правда, рынок здесь уже ни при чём. За него постаралась грамматика иврита: первая буква может читаться и как «Ф», и как «П»; вторая – как «О» или «У». Просвещённые отцы города, утверждавшие название, имели в виду Пушкина, но местные произносят именно «Фошкин» – легче ложится на язык.

Каждая деталь тут глубоко символична – и местоположение, и запустение, и даже итальянские соседи, чьи фамилии, невзирая на куда большую сложность, отчего-то звучат в ивритских и арабских устах без какого-либо искажения, тик-в-тик правильно. Поди разберись: в свистящих дебрях какого-то «пес-та-лоц-ци» аборигены не путаются, а вот толкнуть вперёд губы элементарным «пуш» затрудняются.

Бывших жителей бывшей советской империи этот факт поражает. Воспитанные в герметичной духоте культурного тоталитаризма, они убеждены в беспримерной и общепринятой мощи русской литературы, в её едва ли не мировом лидерстве, а потому воспринимают рассказанную выше историю либо как злонамеренное попрание святыни, либо как факт чудовищного невежества. Реальное положение дел, между тем, обстоит совершенно иначе, и в этом нетрудно убедиться, сделав хотя бы полшага в сторону от великодержавных стереотипов, вбитых в наши промытые школой и пропагандой мозги. (далее…)

Не так давно пообщались с публицистом, автором отличного труда «Возвращение масс» Александром Казинцевым. Выступая на традиционных «кожиновских чтениях» в Армавире, он отметил, что выход из сегодняшней крайне печальной ситуации состоит в том, что массы должны заявить о себе, должны выйти на площади. Хоть я и мыслю в схожем ключе, но в том момент это резануло слух. В его высказывании «улица», «площадь» были единственной панацеей. Когда мы за чашкой утреннего кофе стали обсуждать этот вопрос, оказалось, что принципиальных различий в восприятии у нас нет. Призыв выйти на улицу – вовсе не является подстрекательством к крушению всего и вся, это не средство к производству хаоса из которого может быть что-то вылепится новое, а может быть и нет. Что, кстати, произошло на рубеже 80-90 годов прошлого века. Этот призыв продиктован желанием сделать людей включёнными в историю, в современный общественно-политический процесс. Ведь сейчас основные массы находятся в стороне от магистральной дороги нашего сегодня, они самозамкнуты на своих личных проблемах и зачастую попросту не выглядывают за пределы очерченного круга собственных жизненных интересов или же становятся попросту безучастными наблюдателями. А в этот момент жизнь проходит мимо, и человек проскальзывает по ней, как по катку, куда-то в сторону. (далее…)

Приехав в Москву три десятка лет назад, я начал осваивать этот город через музеи и библиотеки. Музеи первыми гостеприимно распахнули свои двери: Пушкинский, Третьяковка… Тогда я не знал о существовании Литературного музея. В музеях изобразительного искусства живут картины, а вот в литературных… Кто там живёт? Что там собрано, как можно вообще музеефицировать литературу, которая обитает где-то в небесах, – или в душах? К ответу на эти вопросы я шёл долгие годы: через вечера в музеях, выставки и презентации книг. Недавно мне предложили представить Государственный Литературный музей на конкурсе, где сотни музеев со всей страны соревновались, чтобы войти в престижный каталог. (далее…)

Пьер Гийота. Книга. / Пер. с фр. М. Климовой. Тверь: Kolonna Publications. Митин журнал, 2012. – 248 с.

«Книга» — это седьмой роман Пьера Гийота, опубликованный издательством «Kolonna Publications». Тексты одного из сложнейших современных французских прозаиков с завидным постоянством переводятся на русский язык. В этом смысле ему повезло намного больше, чем даже столь именитым его соотечественникам как, например, Рене Кревель или Анри Мишо, все еще малоизвестным в России.

В корпусе текстов Гийота «Книга» занимает особое место. Этот роман, открывающийся и завершающийся знаком
, задумывался автором как некий итог, как последнее, но при этом несмолкающее слово – неостановимый языковой поток, сродни дискурсу беккетовской «Трилогии» (вспомним открытый финал «Безымянного»: «должен продолжать, не могу продолжать, буду продолжать»). В «Книге» Гийота ставит перед собой невыполнимую на первый взгляд задачу: стереть всякую грань не только между телесным и языковым, но между письмом и материей как таковыми, и одновременно – подвести черту под исследовавшимися им в течение многих лет темами проституции, бисексуальности и рабства. В автобиографическом тексте «Кома» Гийота описывал сопутствовавший написанию «Книги» период саморазрушения компралгилом – опыт, позволивший ему максимально приблизиться к состоянию тела без органов. (далее…)

Сын твой болен опасной болезнью;
Посмотри на белую его шею:
Видишь ты кровавую ранку?
Это зуб вурдалака, поверь мне.
А. Пушкин. Песни западных славян

Ему казалось, что, если бы он держал покрепче сверток, он, верно, остался бы у него в руке и после пробуждения.
Н. Гоголь. Портрет

Солнце внезапно исчезло. Длинная тень, бежавшая рядом с поездом, пропала, и небо опустилось так низко, что казалось, и оно исполнилось тайны, и заморосил грустный дождь. И приснился мне сон. Я – в большой гостиной своей квартиры, и у меня как будто бы есть сын. Кудрявый, кареглазый мальчик играет с родителями моего погибшего мужа. Они покинули родовое гнездо, что на берегу Миссисипи, прилетели в Европу в надежде найти тело сына и похоронить его.

Я говорю: «Ну, мне пора». Все трое радостно улыбаются и прощально машут мне рукой. Сажусь в «Ориент-Экспресс», рейсом Кале – Истамбул, сознавая, что перешагиваю опасную грань, отделяющую реальность от литературной фантазии. Некая идея зовёт меня к истокам «местного колорита», как выразился ироничный Мериме, к местам, которые, «как подкова магнита притягивают к себе суеверия».

Я отправляюсь в Румынию в надежде отыскать убийцу мужа – лорда Ротвена, литературного предшественника Дракулы. Ротвен – творение устного рассказа Байрона, записанного его врачом Полидори и им же опубликованного. Но случилось невероятное: оба создателя «Вампира» отказались от авторства. Таким образом, произошло роковое недоразумение, нарушившее планомерность хода мировых событий, и сиротство персонажа – аномалия и реального, и внереального ряда. Никому не нужный Вампир (и кто! – сам Байрон от него отказался) – непредсказуемо опасный скиталец, ибо у него нет творца. В Священных канонических текстах о подобных Персонах ничего не сказано, также в апокрифах и прочих текстах нет о них упоминаний. Стало быть, ничто непредсказуемо, и всё возможно. Ротвен кинулся на моего мужа без всякого повода – требовалось утолить злобу. И он набросился на несчастного. И тот упал, как падает мертвец. (далее…)

Нонна Чика плыла по небу, тихо покачиваясь.

Она улыбалась. Это было, как в детстве, когда девочкой она со своим отцом, сеньором Франческо, выходила в море.

Обычно синий баркас «Святая Мария», чихая старым мотором, отчаливал от причала у бара «Lange de Mara» и, выйдя из бухты, шёл сначала вдоль берега в сторону нормандской крепости и потом, встав на волну, задирал облезший нос в сторону Сицилии. Баркас переваливался с волны на волну то и дело, черпая бортами, и тогда Чика выливала воду большим оловянным ковшом обратно в море. Свесившись за борт, она рассматривала, как очумелые рыбёшки, выплеснутые с водой, рассыпаются, сверкая чешуйками, словно подкинутая в воздух горсть монеток. И вдруг заливалась смехом от того абсолютного счастья, которое и бывает у людей только в детстве. (далее…)

О книге Светланы Алексиевич «Чернобыльская молитва», изд. «Время», 2006 г.

На современных книжных комбинатах, производящих постапокалиптическую фантастику, трудятся сотни человек: генераторы новых проектов, авторы, «негры», pr-менеджеры, копирайтеры. Ежегодно на любителей подобного рода чтива обрушиваются десятки толстенных томов, кишащих крысами-мутантами, бандами садистов, зомби и супергероями, сумевшими в одиночку противостоять этим ужасам «жизни после жизни». Постапокалиптические саги тянутся годами, переходя от одного автора к другому, как эстафетная палочка. Издатели выдают на-гора новые тонны макулатуры, а читатели охотно впиваются жадными глазами в убористые тексты «страшилок». «Постапокалиптика» — это уже не жанр, а масштабная индустрия: тексты, кино, игровые программы. Ни один из нынешних лауреатов престижных литературных премий не может похвастаться популярностью и тиражами фантастов, сочиняющих про «конец света». Прилепин, Пелевин, Быков и даже Акунин – это просто карлики у ног циклопических фигур авторов романов-клише про «сумеречный мир».

Однако постапокалиптический кошмар романа Светланы Алексиевич перевешивает все собранные вместе труды фантастов. Если бы существовал прибор, дающий возможность определить уровень «жести» художественного произведения, то книга Алексиевич его просто бы вывела из строя, как сверхповышенная радиация дозиметр. Тираж романа Алексиевич не указан. Но скорее всего, он не больше 5000. Ничтожная цифра на фоне гор постапокалиптики. И все же эта книга «ставит крест» на одном из самых популярном течении буквотворчества. (далее…)

Единственный в городе троллейбусный парк разделён на два участка. И на каждом есть свои ворота, своя будка со сторожем и свои псы-приблуды – разномастные, разновеликие, каждый со своей особенной судьбой. На первом участке – ближайшем к шоссе – ночуют троллейбусы, покорно свесившие рога и готовые хоть с рассветом нестись, подпрыгивая, куда угодно. На дальнем от шоссе участке хранится автомобильный хлам, и водителям городского автопарка позволено приходить сюда по запчасти. Но охотников до хлама, среди которого обосновались два пса, не так уж и много. Вот почему фонари над этим кладбищем созданий рук человеческих зажигаются нечасто.

Осенними ночами под окном дальней сторожки разлита чернильная тьма. Правда, там, где, словно кони в стойле, дремлют троллейбусы, всегда горит фонарь. Но свет его похож на свет далёкой звезды, лучи которой не доходят до земли, растворяясь в ночном сумраке. Внутри сторожка освещена лампой, что держится на торчащем с потолка проводе. А потому из темноты видно, что рядом с окном в сторожке стоит стол, а за столом в разные дни появляются то пожилая дама в бурой меховой жилетке, вооружённая против дальнозоркости очками с толстыми стёклами; то старик с обвисшими седыми усами, то и дело отхлёбывающий из чашки, которая, кто знает, чем наполнена; то всматривающаяся в темноту молодая темноволосая красавица. И нет никаких сомнений, что последнее впечатление отзовётся у стороннего наблюдателя неподдельным удивлением. Потому что, и в самом деле, молодая сторожиха напоминает цветок, выросший, по прихоти природы, на мусорной куче. (далее…)

Земский врач Антон Павлович Немов, возвращаясь из Петербурга во вверенное ему земство, волею судеб оказался в неизвестной ему дотоле местности, звавшейся Пошехонью. Пошехонская губерния встретила непрошенного гостя довольно враждебно. На все вопросы Немова о том, где он находится и как ему найти дорогу в его земство, пошехонцы отвечали весьма уклончиво и непонятно. Казалось, они искренне были убеждены, что их край является центром мирозданья. О существовании соседних губерний они как будто подозревали, но дорогу к ним указать не могли. Принять же к себе Немова земским врачом они, по всей видимости, не желали. Растерянный и подавленный всей нелепостью сложившихся обстоятельств, Антон Павлович бродил по Пошехони, тщетно пытаясь то ли поселиться в ней, то ли найти дорогу назад…

— Но вы описываете не действительность, а какой-то
вымышленный ад! – могут сказать мне. Что описываемое
мной похоже на ад – об этом я не спорю, но в то же время
утверждаю, что этот ад не вымышлен мной. Это
«пошехонская старина» — и ничего больше, и, воспроизводя
ее, я могу, положа руку на сердце, подписаться: с
подлинным верно.
Михаил Салтыков-Щедрин

… Смятенный и погруженный в себя, Немов шел по неровной, змеившейся и уходившей куда-то вверх по возвышенности проселочной дороге к городскому погосту. Палящее солнце и едкий дым, тянувшийся с западной стороны от тлевших торфяных болот, мучили его, казалось, куда меньше, чем слова уличной торговки о губернаторе Пошехони – человеке, на которого Немов возлагал столь большие надежды.

Как же так? Высший сановник губернии, чьим долгом и призванием было решать насущные проблемы живых пошехонцев, вопреки всякому здравому смыслу бродил по пошехонскому некрополю и тревожил вечный покой мертвецов! Будь он только расхитителем могил своих состоятельных и прославленных предков, этот порок слабого и маленького человечка приобщиться таким образом к былой славе пошехонских мужей Немов смог бы понять. В его врачебной практике ему доводилось встречать и не таких чудаков. Но вот что Немов никак не мог осмыслить: зачем ему, губернатору Пошехони, понадобилось вытаскивать из могил отеческие скелеты, чтобы пугать ими пошехонских детей?

Немов настолько погрузился в свои размышления, что не заметил, как добрел до кладбища и затерялся между покосившихся надгробных камней и крестов. Он, пожалуй, продолжил бы свой скорбный путь и дале, но что-то заставило его прийти в себя, что-то необычное в привычной картине кладбищенского пейзажа бросило его в жар. Он стоял перед свидетельством своих самых ужасных догадок. Он смотрел на насыпь из свежевырытой земли, устланную черными сгнившими кусками и щепами гробовой доски, на потемневший изборожденный множеством трещин старый надгробный крест, упавший в могильный ров и торчавший из него исковерканным основанием вверх.

Немов не хотел верить своим глазам. Втайне от самого себя он надеялся, что слова торговки – лишь подлый навет глупой женщины, очернявший достойного государственного мужа, не более того. Но сейчас, при виде кощунственно изрытой могилы, все его надежды окончательно рухнули и своим тяжелым падением, казалось, надломили и дух, и тело Немова. Доктор почувствовал какую-то чудовищную усталость и тяжесть во всем теле. Он оглянулся вокруг и подумал в отчаянии, что, может быть, это и есть конец его жизненного пути, что ему остался лишь один выход – занять ставшее вакантным место несчастного мертвеца и забыться вечным сном. (далее…)

В Италии Ангелы по ночам катаются на велосипедах.

Тех, что люди оставляют на ночь на улицах, переулках и площадях. Они колесят, смеясь и напевая, кружа по гулким, пустынным итальянским городкам, впрочем, не досаждая этим их жителям.

Видимо, оттого в Италии велосипеды имеют столь изящную форму: их тонкий металлический каркас ажурен; а узкие шины колес при соприкосновении с мостовыми издают приятный шелестящий звук, как если вдавить левую ножную педаль органа и, одновременно, «Фа» в нижнем ряду.

А на стыках старых известняковых плит этот звук переходит в звон: такой, когда холодными вечерами ветер раскачивает ветви старых «Каменных» дубов в тёмных аллеях парка калабрийской Viba Valentia, и тогда замерзшие скукоженные плоды стучат изнутри о кожуру, словно бесчисленные серебряные колокольчики.

И люди не удивляются, найдя свой старенький красный “Gollalti” или белый “Chiso” не у оливы или ограды парка, а у скамейки перед баром или у фонарного столба.

Но не далеко. Ангелы, хотя и растяпы, но не настолько!

Зато велосипед, на котором ночью поездил Ангел, знают все, приносит его владельцу удачу.

А что до замочков, которые навешивают владельцы на свои “бичиклетты”, то это от воришек, а к Ангелам они не имеют ровным счётом никакого отношения.

И не тайна, что велосипеды в Италии делаются не только для людей, и проживают они свою жизнь, как и люди, и как и люди они потом попадают на Небо, а не валяются ненужным ржавым хламом где-нибудь в сарае. По крайней мере, их Души. Это все знают.

И там они ездят, весело позванивая старыми звоночками и шурша стёртыми шинами, не касаясь душистой Райской травы. Естественно, они попадают в Рай. А куда ещё?

И рядом с какой-нибудь белой изящной “Джульеттой” позванивает синий или красный шустрый “Ромео”. А то и два… И даже случаются стычки; всё как у людей.

И тогда эту строптивую парочку снова отправляют на Землю, и там у них, как обычно, рождается целая куча-мала других “бичиклеттиков”: синих, лазоревых, розовых и даже в полоску и крапинку с глазастыми фарами, с нежными розовыми колёсиками и ещё не окрепшими молочными спицами.

Но это дело обычное, и мало кого можно этим удивить.

Италия Pulia, Caravinia
Cиеста, август 2012 года.

Британской музы небылицы
Тревожат сон отроковицы,
И стал теперь ее кумир
Или задумчивый Вампир,
Или Мельмот, бродяга мрачный…
А. Пушкин. Евгений Онегин

И да не померкнет мир приключений, украсивший вечной новизной мою жизнь! Ещё в юности я увлеклась чтением приключенческих книг, и, как я потом осознала, в таком чтении обретались и логика, и некий этический знаменатель, закаливший душу, сыгравший немалую роль в развязке той драмы, о которой ниже пойдёт речь.

Вначале я увлеклась сочинениями Уэллса, Мелвилла, Киплинга и Честертона. А затем (не помню, что послужило толчком к такому повороту, вероятно, страстное желание постижения некоей тайны) принялась за русские книги, разумеется, в переводе. Вскоре я заинтересовалась русским языком и стала его изучать.

Для русских книг в оригинале я приобрела массивный дубовый шкаф. Содержимое этого священного ковчега и в самом деле было редчайшим – он и притаился в углу, поблескивая таинственными, заманчивыми дверными овальными стёклами-очками. Даже авторам русского биокосмизма с их стремлением к спектральному анализу души нашлось в нём место. Я умудрилась приобрести Валериана Муравьёва «Переселение душ» и «Русские ночи» князя Одоевского, которые он создавал в чёрном одеянии до пят и в чёрном колпаке, подобно Гофману, с котом Мурром на коленях. У меня ещё были «Аскольдова могила» Загоскина, «Невероятные небылицы, или Путешествие к средоточию земли» Булгарина и «Рукопись Мартына-Задеки» Вельтмана. Кроме того, я приобрела книгу «MMMCDXLVIII год» и, разумеется, «Фантастические путешествия барона Брамбеуса» Сенковского – увлекательный, авантюрный роман о том, как сей барон читал на стенах пещеры повесть, начертанную иероглифами, расшифрованными им по системе и которые оказались не иероглифами, а сталагмитами.

Однако катализатором этого повествования явится сейчас сообщение о моей родословной, которое, надеюсь, создаст настроение и очертит некоторые темы, одна из которых состоит в том, что я из литературоведческих изысканий и догадок прорываюсь в изящную словесность, что вполне импонирует моей азартной натуре. Итак: в моей родословной обреталась страшная запутанная тайна. По материнской линии я – потомок лорда Ротвена – не литературного героя новеллы Байрона «Вампир», а настоящего, реально существовавшего человека, ставшего прототипом героя знаменитой новеллы-мифа.

Многим из нас известно, что швейцарским летом 1816 года Байрон рассказал некую историю о Вампире, которую записал его домашний врач Джон Вильям Полидори. Эпизод остался бы не столь замеченным в мире людей, если бы Полидори не опубликовал рассказ под авторством Байрона, что возмутило и оскорбило поэта; а Полидори, ошарашенный успехом «Вампира», из зависти отравился. Между тем, «вампирная» история проникла в разные уголки земли, стала достоянием публики, вовсе не интересующейся литературой, а увлекающейся, допустим, химией, или алхимией, или же ничем не увлекающейся, или же принципиально избегающей кровавую тематику. (далее…)