Предисловие:
Этот материал написан по просьбе Льва Пирогова для «Литературной газеты». В качестве повода для разговора он дал мне ссылку на свой пост в Живом Журнале и свою же статью в «Литературной газете». В двух словах вопрос сводился к следующему: каков в наше время должен быть литературный герой и какой вообще должна быть литература? Тема показалась занятной…

АНАТОМИЯ ГЕРОЯ

Раздумывая о том, с чего бы начать, я решил прибегнуть к старому испытанному средству: гаданию по книгам. Взял из книжного шкафа первую попавшуюся (попался Эдуард Лимонов, «В плену у мертвецов» — текст, написанный во время отсидки в 2001 году) и открыл ее наугад. Взгляд тут же упал на следующие строки.

«Следователь Шишкин, лицемер, много раз подчеркнуто заявлял, что он не читал моих книг. Всё они отлично прочли! «Анатомия героя» была настольной книгой толстого оперативника капитана Эдуарда Вадимовича, он сам признавался еще при аресте на Алтае. В значительной степени они арестовали меня за мои книги». В этом своем тюремном труде Лимонов не раз предпринимает попытку понять, как и почему он очутился за решеткой. И всякий раз неизбежно закольцовывается на рассуждениях о писательстве. Чует…

Герой текстов Лимонова – всегда он сам. А он сам – герой своих текстов. При этом тексты Лимонова без сомнений хороши, а Лимонов – большой писатель. И делает его таковым не только и не столько писательский дар, сколько именно тот факт, что он свои произведения не просто пишет, но – предварительно проигрывает их в жизни. Вся эта его политика, романы с глянцем и транснациональной гомосексуальной богемой, все его позы, жесты, глупости и подлости – не более (и не менее), как повод. Возможность и средство отпустить своего героя, предоставить ему поле деятельности – среду, пространство, воздух. И лишь потом начинается рутина: мастерство, буквы, переплёт. Таков его творческий метод.

В апреле 2007 года у Эдуарда Лимонова изъяли печатную машинку и лампу — в счет оплаты компенсации морального ущерба, который он, согласно решению суда, причинил мэру Лужкову, сказав про него что-то по радио. Компьютера у Эдуарда Вениаминовича нет (да он и не умеет на нем работать), и печатная машинка была единственным инструментом, с помощью которого писатель мог заработать. Поэтому он собрал волю в кулак и недавно через Басманный суд печатную машинку себе вернул. Итог? Отличный фельетон. Бодался теленок с дубом. (далее…)

Сегодня ночью впервые за полгода приснился сон.

У меня есть большой аквариум, внутри которого находится ещё один такой же высоты, но меньше площадью. Во внешнем аквариуме в мутной зелёно-серой жиже плавают какие-то непонятные серые мальки, видимо речные, дно залито маслом и покрыто мхом, повсюду валяются куски недоеденных рыбных консервов. Всё воняет.
Во внутреннем аквариуме живёт около дюжины красивых одинаковых оранжевых цихлид. Я их люблю. Они пахнут персиками.

Оранжевые рыбки «вываливаются» во внешний аквариум. Я возвращаю их домой (одним мысленным действием), пересчитываю и продолжаю любоваться аквариумом.
Вдруг среди серой мути внешнего аквариума на секунду появляется светящееся оранжевое пятно. Я достаю маленький сачок, спасаю рыбку.

Рыбка (та самая) застряла в дырке в верхней части стенки аквариума. Я пытаюсь её достать, но дырка слишком мала, я вытягиваю её наружу, он высыхает, вылупляет глаза и в ужасе замечает комнату и внешний мир. Я поливаю её водой из руки, он шевели ртом, увеличивается, кожа на ней становится подвижной, рыбка теплеет, приобретает черты полового члена, её приятно держать в руках, я просыпаюсь с мыслью что всё хорошо и рыбка спасена.

В предвкушении лета меня вечно распирало Замыслом.. До жути чесалось поведать Миру ПРО что-нибудь ЭТАКОЕ..

Про Странный Рыцарь Троллейбус, имевший повадки лорда. Или Пляски Раскомплексованных, галдящих тут на своём птичьем языке у меня под окнами.. Про Дудочку и Торсион. Или Кисломолочные Штаны с удобной застёжкой со склада под ключ..

На худой конец, про самый мой любимый персонаж Последних Времён — про замечательную женщину, мастера 4-й гильдии и по совместительству частнопрактикующего экстрасенса без руля и ветрил, с простой и располагающей к дискурсу фамилией Ититская..

(далее…)

ПРИМАНКА

так выглядит шестисекундный музыкальный отрезок, давший начало нескольким субкультурам и изменивший мир звука.
(далее…)

Димамишенин открыл свой персональный блог. Его адрес http://doping.tumblr.com/. В нем Дима вывешивает разные картинки. Последний пост, например, начинается вот такой работой:

А под ней новость: новый альбом английской рок-группы The Hours продюсирует художник Дэмиен Хёрст. Альбом продается в виде USB-брелка в виде черепа. На брелке — mp3 и специально созданная для этого альбома галерея фотографий, иллюстраций и видео от Дэмиена Херста. Вся эта USB-коммерция творится тут.

А у Димы вдобавок еще и ссылочка на бесплатную возможность скачать в mp3 новый альбом The Hours (не платя этому пройдохе Херсту). Вот тут этот пост. Музыка хорошая, качать стоит. Новый гитарный поп-рок… Чисто британский и романтичный, но без колдплеевских сопелек, а скорее ближе к The Smiths.

Дима написал мне: «Сам не знаю зачем завел этот блог. Но так прикольно вести что-то неофициальное…» А когда я спросил его, в чем суть блога, Дима ответил: «DEAD, SCULL, DEATH, LEGS & TOES — смерть и ноги, короче. смертельные ноги. Doping art».

Апатия, равнодушие, позитив становятся символами моего поколения, моей эпохи, окружающего меня мира и общества. Эти три вещи плотно врастают в головы моих сверстников и родителей, для них они становятся ничем иным как атрибутами свободы, заменяя морально устаревшие идеалы семидесятых: секс наркотики и рок-н-ролл. Да, каждое поколение разительно отличается от поколения своих отцов, и на смену либералам приходят реакционеры, так было и будет всегда. И для меня лично поколение семидесятников олицетворяет собой верх либерализма. Либерализма не политического, а душевного, либерализма куда более глубокого и достойного уважения. Но эпоха семидесятников уже уходит от нас семимильными шагами, и на смену ей приходит эпоха рожденных в девяностые, эпоха реакционеров. И идеалы этой эпохи вполне логично вытекают из ярких семидесятых, идеалы эти крайне нездоровые и странные. Апатия, равнодушие, позитив, а проще говоря, импотенция, ломка и тишина. (далее…)

Я пришел в белый клуб под названием “Джаз”.

Дамы в вечерних платьях, господа во фраках, кокотки в черных чулках – известная публика собралась здесь той ночью.

В огромном белом зале томился по неузнанному наваждению фонтан. Кто-то играл в карты. Под сводами зала разносился симфонический фанк.

У колонны я заметил фрика в цветастых одеждах: желто-черные квадраты отблесками извивались на его атласном халате. Голова его была столь же гладкой, как и колонна, к которой он прислонился. Сквозь щелочки глаз он направил на меня взгляд, показавшийся мне давно знакомым.

Я спросил его: “Что за странное место, клуб Джаз?”. И в этот самый момент заметил в отдалении другого фрика. Тот был одет в древне-римскую тогу и походил на императора Гая Калигулу.

“Раньше, — отвечал фрик, — этот клуб был местом для карнавалов. Но от тех далеких времен ничего почти не осталось, кроме нас троих. Кокотки поменяли свои одежды. Господа – это просто богатые светские люди. Они здесь отдыхают. Вон там, например, в углу, Лев Термен объясняет Джо Дассену как устроен терменвокс, а там Джеймс Джойс пьет шампанское с Мариной Владе. А нас осталось трое”.

Фрик в тоге, накинутой на голое тело, не отрываясь, смотрел в это время на меня – взгляд его был при этом весьма серьезен.

Кокотка в прозрачной шелковой юбке и чулках, таких же черных, как юбка и лиф, посылала вызов мужчинам, проходившим по ступенькам из соседнего зала.

“Почему здесь больше не делают карнавалы?” — спросил я у своего нетрадиционно одетого собеседника. Черно-желтый фрик ответил, атласом бросая на меня свет люстр: “Джаз теперь – казино, это более выгодно. Нас осталось лишь трое. Иди развлекись”.

Я прошелся по зале и решил посмотреть, что находится за обнаруженной мной незаметной дверью. За дверью оказалась узкая комната, похожая на коридор: стены были выложены белым кафелем, и по ним в ряд стояли три ванны. В них уже нежились все те же знакомые мне фрики вместе со сладкими кокотками (тело – сахар, рот – клубничное варенье, между ног – потоки меда), они занимались любовью – лениво сосали, лизали, ласкали друг друга. Я взял себе двух красивейших кокоток и залез с ними в третью, свободную еще ванну.

Одна из девушек, раздвинув ноги, села своей сладкой пиздой мне на язык и стала сосать мой высоко трепетавший член. Другая – лизала промежность, в то время как я, захватив ее ноги, притянул их к себе (она оказалась гибка) и лизал ее нежные стопы.

Так лизали, сосали, ласкали мы долго друг друга. Я проснулся от силы оргазма, охватившего их: их тела задрожали, и, в диком восторге, та, что сверху была, прислонила свое естество к моему лицу, вся прижалась, и, вскрикнув, обмякла. Другая же натянула себя на мой член и стала, крича и рыдая, скакать, как дикая сучка…

Сегодня день рождения Вильгельма Рихарда Вагнера, одного из немногих Родителей всего, что нас окружает. Он впервые озвучил открытия и войны XX века, он их оформил и сформировал их, штурмовав своими образами умы наиболее чувствительных современников — тех, которые только и могут творить реальность.

«Как человек до тех пор не освободится, пока не примет радостно узы, соединяющие его с Природой, так и искусство не станет свободным, пока у него не исчезнут причины стыдиться связи с жизнью«, — утверждал он (в первую очередь он был поэтом).

Над ним смеялись, его ненавидели, боялись и презирали. Его музыку называли шумом и безвкусицей. Но какое Вагнеру, слышавшему Дух Времени, было дело до этих глупцов?

Те, кто считает его просто композитором (пусть даже и великим композитором) совсем далеки от правды. Как высказался Томас Манн в «Докторе Фаустусе» (вложив эти слова в уста одного из персонажей), музыка «как бы провозглашает себя подобием космоса, ибо первоосновы музыки, можно сказать, тождественны первейшим и простейшим столпам мироздания — параллель, которую умно использовал художник-философ недавнего прошлого (Кречмар и здесь имел в виду Вагнера), отождествивший в своем космогоническом мифе «Кольцо Нибелунгов» первоосновы музыки с первоосновами мироздания. У него начало вещей имеет свою музыку. Это музыка начала и в то же время начало музыки. Трезвучие в ми-бемоль-мажоре быстроструйных рейнских вод, семь простейших аккордов. Из них, словно из циклопических квадров и первозданных глыб, строится замок богов. Остроумно и величаво слил он миф музыки с мифом мироздания тем, что музыку приковал к вещам, а вещи заставил выражать себя в музыке, создал аппарат чувственной симультанности, великолепный и полный значения, хотя, может быть, слишком рассудочный сравнительно со стихийными откровениями в искусстве чистых музыкантов, Бетховена и Баха, например, в прелюдии из виолончельной сюиты последнего, тоже выдержанной в ми-бемоль-мажор и построенной на простейших трезвучиях».

О том, как Вагнер оказывал воздействие на историю человечества и творил современность через свою музыку, читаем у Музиля в «Человеке без свойств» («Время от времени до них доносилась волна наугад взбаламученных звуков. Ульрих знал, что она неделями отказывала в близости Вальтеру, если он играл Вагнера. Тем не менее он играл Вагнера; с нечистой совестью; словно это был мальчишеский порок». и далее: «как только он запирался, все чаще доносились звуки Вагнера, то есть музыки, которую он в прежние годы учил Клариссу презирать как типичный образец мещански-вычурного, упадочнического времени, но перед которой теперь сам не мог устоять, как перед крепким, горячим, пьянящим зельем.»).

Вагнеру сегодня 196 лет.

Ссылки:

1. А. Лиштанберже. Книга о Вагнере «Рихард Вагнер как поэт и мыслитель».
2. Роман Томасса Манна «Доктор Фаустус. Жизнь немецкого композитора Адриана Леверкюна, рассказанная его другом»
3. Фридрих Ницше «Казус Вагнер».
4. Роберт Музиль «Человек без свойств».

Скорей всего ты уже думал над тем, дорогой мой читатель, что, собственно, в русском языке — в его, так сказать, экспрессивном срезе — означает самое ходовое, самое емкое, самое крепкое и коренное словосочетание, — словосочетание, которое в звучащем своем аспекте от частого употребления (совсем как графитовый грифель карандаша) стирается до едва различимой аббревиатуры. «ЕБТЬ»; но зато в своем подлинном глубинном бытии стоит твердо, как в короне бриллиант, играющий всеми гранями своего смысла под лучами света, падающего на него от каждого нашего прикосновения к этой нетленной святыне.

Когда мы подчас в сердцах вдруг воскликнем: «еб твою мать!» — это звучит почти как заклинание. Нет, ты только прислушайся, брат мой, — «ЕБ ТВОЮ МАТЬ!!!» Речь здесь идет, конечно, не о какой–то конкретной матери, а о чем–то другом: о чем–то значительно большем и более значительном. О чем же? Быть может, некий намек нам даст тот факт, что считается неприличным ругаться при женщинах. И женщинам (по крайности так было раньше)! Почему?

Дело вовсе не в том, что такого рода выражения как–то особенно неприличны — нет! — они просто сакральны, а сакральное, как известно, — всегда табу, ибо оно оскверняет. Вот потому–то матерщина и называется сквернословием. И еще: о матершиннике говорят, что он выражается. И действительно, читатель, в матерщине выражается, проявляется, выходит наружу из глубины та религиозная сущность, которую я все никак не решаюсь назвать. Не решаюсь, но постоянно пробую: ведь то выражение, которое мы сейчас разбираем, — еб твою мать! — есть матерщина по преимуществу. По нему матерщина и называется матерщиной, а раз так — в матерщине выражается для нас ушедшая в недра народа религия Ебаной Матери Сырой Земли.

***
Когда я вошел в дом, возникло некоторое замешательство — оба они замолчали, видимо не хотели, чтоб я слышал их разговор. Хотя что ж тут такого? — ничего особенного я не услышал, разве что до моего прихода они обсуждали что–нибудь, что не должно было коснуться моих ушей? Странно. Марлинский прятал глаза, а Бенедиктов с безразличным видом помешивал ложечкой чай. Двуличная тварь! — только что предлагал мне сделаться «отцом всех лыжников» (то есть, фактически, утвердить новый закон) и вот уже пожалуйста — проповедует Марлинскому свои охранительные принципы, нерушимость, и твердость вечных железных законов — диалектик! Не то, чтобы я не понимал его (чего уж тут — логически все верно), — но, согласитесь, одно дело формальная диалектика и совсем другое, когда с ней вдруг сталкиваешься на практике: трудно дышать из–за дурного духа в этом загнивающем в себе болоте, все течет, переливаясь из одного в другое, не границ, ни одна вещь не является сама собой, но всякая означает все что угодно, не исключая себя. Поэтому можно говорить все, что угодно, — не ошибешься! — ибо ошибиться можно только там, где есть твердые границы, установленные законом противоречия. Впрочем, там, где есть эти границы, нет жизни; а где нет жизни, там царствует смерть — эта нелепая ошибка жизни, возжаждавшей истины.

Итак, мертвец — тот, кто совершил ошибку. Истина — это смерть. И я подумал, что Бенедиктов подталкивает, пытается вывести нас на путь истины, меня и Марлинского — обоих по-разному, — пытается нас обмануть, сам оставаясь в тени своего тухлого болота. Змей–искуситель, искушающий истиной, ты ошибёшься по крайней мере во мне.

Короче говоря, мне было неприятно, что для меня у Бенедиктова были заготовлены одни слова, а для Марлинского — совсем другие. Но пусть это даже будут одни и те же слова, пусть даже он нам говорил одно и то же — тем более неприятно. И в конце концов Фал Палыч отлично понял, что мне это будет неприятно: он замолчал, помешивая ложечкой в стакане свой остывший чай. Оставим это.

— Наговорились? — спросил я.

— Да, вполне.

— Ну так пора — как раз успеем на Гагаринскую электричку. Не провожай нас, Марли.

— Так мы еще увидимся, — сказал Бенедиктов. — Пока.

— Пока.

— Пока…

ПОБЕГ.

В первом классе я уже достаточно сильно ненавидел школу и саму ситуацию школьного социума. Моя ненависть подкреплялась тем, что я чувствовал всех этих людей как некий единый целый, большой и сильный организм, который противостоит мне. Однажды этот организм сошел с ума и действительно восстал на меня. Без всякой видимой причины, без повода с моей стороны, просто по какому-то странному, необъяснимому инстинкту, словно почувствовав мое презрение, весь класс стал гонять меня по кабинету, а я, войдя в роль убегающего, пытался уйти от погони, и это только сильнее провоцировало вышедших из под контроля чудовищ, сидящих внутри этих глупых маленьких детей. В результате они загнали меня под какой-то книжный шкаф…

Я забился в этот угол, а они избивали меня вонючими тряпками для протирания классной доски. И я не мог остановить этого. Хорошо, что вскоре появилась учительница. Так я понял, что если я не возьму плеть, это стадо когда-нибудь сожрет меня.

Заметьте, есть такие книги, которые читаются с огромным удовольствием и интересом, на, что называется, одном дыхании. Но потом, когда вы их прочитываете, вы еще только, может быть, дня три-четыре помните их содержание, а потом, через пару недель и не сумеете даже объяснить, о чем там шла речь. Ни пересказать фабулу, ни сформулировать основную мысль, ни даже вспомнить имена героев через неделю-две уже невозможно!

Одна из таких книг — «Волхв» Джона Фаулза. Вот признайтесь, вы ее читали? И когда читали, может быть даже с ума сходили от того, как там у Фаулза сведены все своды. И как он, гений такой сукин сын, поймал биение века, XX века! А что вы помните сейчас из этой книги?

Пустота правит миром. Пустота заполняет пустоту. Пустота водит всех за нос… Кстати, «Чапаев и пустота» — еще одна такая чудо-книженция, содержание которой на поверку оказывается абсолютно бессодержательным…

Хорошаямашинанеделаетошибок
тыйобаныйублюдоктакимкактынебуду
мыникогданебудем
всемтемчтонужнолюдям
говномчтонужнолюдям
мыникогданебудем
мыбудемоченьскромны
забъёмнавашигвозди
аможетбытьпоможемизбавитьсяотмыслей
сорвитемоимаски — явашлюбимыйтрутень
хорошаямашинанеделаетошибок

А впрочем, знаете что, хрен с ними, с этими бесхребетными пост-инди-поперами High Places. Милые они, конечно, но слишком расслабленные. У меня теперь новая влюбленность на ниве нового попа. Великолепная арт-рэперша из Филадельфии с внешностью порнозвезды со стажем. Прекрасная брюнетка с прокуренным голосом, через каждые два слова употребляющая слова FUCK и SHIT и делающая это с такой харизмой и безапелляционностью, что не остается никаких сомнений, что именно на этих двух словах и держится современная американская поэзия. Встречайте, Аманда Бланк! Брутальная дива XXI века!

Она признается в любви к Depeche Mode и The Smiths и, читая свои порно-считалочки поверх корневых восьмибитных хип-хоперских лупов, то и дело принимается петь нечто отдаленно напоминающее диско и британский поп…

P.S. Ремикс на песню Бритни Спирс «Gimme more» дает основания говорить, что скоро Аманда уберет не только Леди Гагу (Lady Gaga), у которой я недавно очень смешно брал интервью для журнала Harper’s Bazaar, но и саму Бритни. В общем, американский ответ La Roux и Little Boots.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ТЕМЫ про НОВЫЙ ПОП

Сегодня новость главная такая: Франция оказалась самой сатанинской и бесчеловечной страной в мире. Во Франции приняли (или вот-вот примут, в чем никто не сомневается) законопроект, согласно которому, пользователь интернета, незаконно (незаконно!!!!!) скачивающий из всемирной сети фильмы или музыку и уличенный в этом трижды, будет отлучен от интернета без суда и следствия, на срок до года. При этом пользователь будет обязан продолжать ежемесячно платить абонентскую плату провайдеру.
Франция… сказал бы я, что я думаю об этой зверской потреблятской стране…
Музыка и кино должны быть бесплатны. А музыканты, композиторы и кинематографисты должны получать гонорары от государства. Из казны. Из госбюджета. Всю зарплату всех этих Саркози нужно раздать авторам музыки, которую люди скачивают в интернете бесплатно.