Новая выставка питерской арт-группы «Doping-Pong» В Музее Сновидений Зигмунда Фрейда.

01.05.2011- 11.06.2011

Адрес: Санкт-Петербург, Большой пр. Петроградской стороны, 18А

В 2010 году увидела свет новая версия культового фильма времен перестройки — «Игла» с Виктором Цоем в главной роли. Режиссер картины Рашид Нугманов снял эту ленту будучи еще студентом ВГИКа и не рассчитывал на ее последующий триумфальный прокат. 20 лет спустя он решил доделать свой дипломный фильм, ставший классикой советского «нео нуара». Поскольку исходные материалы были утрачены, а исполнитель главной роли погиб в автокатастрофе, Нугманов использовал при создании новой версии картины — «Игла-ремикс» — фрагменты другого своего документального фильма «Йя-Хха», одним из героев которой также был лидер группы «Кино». (Об этом Нугманов рассказал на Переменах в большом интервью, см. здесь).

Значительную часть картины составила графика арт-группы Doping-Pong. Художники отрисовали героя фильма в тех эпизодах, которые были необходимы для визуализации новых элементов сюжета. Благодаря тщательному изучению образа Цоя, членам команды Doping-Pong удалось воспроизвести пластику и стилистику исполнителя главной роли так точно, словно он ожил в новом воплощении.

см. также анонс выставки на dopingpong.info

Photo by AZRainman/flickr.com

Шакиб проснулся от визга Зухры. «Опять! Старые дурры!» – подумал он и перевернулся на другой бок. На кухне падали чашки. Зейнаб и Зухра дрались. Зейнаб вцепилась в густые, совершенно седые волосы Зухры. Та невольно заняла положение бодающейся коровы и пыталась лягнуть Зейнаб в живот. Своими крутыми боками она сносила всё со стола. «Мама, опомнись!» – причитала Лейла.

Шакиб представил, как его двадцатилетний сын Саид хмурит смоляные брови, сверкает зелёными глазами. Ага, так и есть, вот он тяжёлой поступью направился к двери, хлопнул ей что есть силы. Чашки отозвались тонким трусливым дребезжанием. Послышалась рычание мопеда. Саид не выносил скандалов.

Шакиб закрыл глаза. Представил красные равнодушные дюны. Это не помогало. Кажется, сила была на стороне Зейнаб. Её визг приобрёл торжествующий оттенок. Шакиб вспомнил, как ввёл её в дом младшей женой. Как она стыдливо опускала глаза. И длинные ресницы бросали нежную тень на маленькую родинку…

Всему виной этот чёртов зеленщик Буазизи! Весы у него отняли! Овощами торговать запретили! Чиновница дала ему пощёчину. Тоже мне гордец, обидели его. Ну обидели, погоревал и ладно. Так нет, он вышел и сжёг себя на глазах, как говорится, всего мира. Началось. Революция! Не сиделось им по домам, не работалось. Орут на площадях, флагами машут – бездельники!!!

Зухра между тем не сдавалась, было слышно, как она обороняется подносом, который им подарили на свадьбу. Он издавал бодрый, зовущий куда-то звук.

Шакиб сел на кровати. Поковырял большим пальцем щель в полу. Посмотрел в окно. В доме напротив толстая индианка мыла голову своей дочери. «Это Нью-йорк – город, куда съезжается весь мир, – подумал Шакиб. – Америка – страна возможностей». (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

С одной стороны, поэту, художнику, как бы даже положено романтически странствовать, скитаться по свету. Но с другой стороны… С другой стороны, конечно, настораживает, если странствие чересчур затянулось.

За год до приезда, в 1979 году роман Горенштейна «Искупление» был переведён на немецкий язык и опубликован в Берлине весьма солидным издательством «Люхтенгарт». Однако талантливого романа оказалось недостаточно. Необходимо было авторитетное слово. А где же взять такого, безусловно авторитетного человека, который мог бы поручиться за талант, своё веское слово сказать, к которому бы прислушались? Такой человек, к счастью, нашёлся – им оказался рыцарь литературы, во имя неё неоднократно пострадавший, Ефим Григорьевич Эткинд. Горенштейн познакомился с Эткиндом ещё в Вене осенью 1980 года, когда перед переездом в Берлин жил в пансионе на Кохгассе неподалеку от Собора святого Стефана. Рекомендация Эткинда возымела действие. В девяностых годах издательством «Ауфбау» было опубликовано семь книг Горенштейна, издательством «Ровольт» – три. Среди них произведения, написанные уже в Берлине на Зэксишештрассе: повести «Улица Красных Зорь», «Последнее лето на Волге», пьеса «Детоубийца», несколько рассказов, а роман «Летит себе аэроплан» издавался на немецком языке три раза. О Горенштейне тогда много писали во влиятельных немецких газетах и журналах, попеременно называя его то «вторым Достоевским», то «вторым Толстым». (далее…)

Фрагмент книги «Серапионовы братья».

Фридрих Дюренматт. Иллюстрация к «Серапионовым братьям» Гофмана

<...>

— Это значит, господа, — воскликнул Теодор, — наш баловень Киприан увидел какого-нибудь чудного духа и не считает наши земные очи достойными, чтобы поделиться с нами своим видением! Полно, однако, кобениться и начинай рассказ! Если же ты играл в нем, как ты выразился, дурную роль, то я утешу тебя, рассказав какое-нибудь из моих собственных приключений, в котором я играл роль еще худшую. Это со мной, к сожалению, случалось нередко.

— Ну, хорошо, пусть будет по-вашему, — сказал Киприан и, подумав несколько минут, начал так.

— Однажды, во время моего путешествия несколько лет тому назад по южной Германии, я остановился в городке Б***, известном своими прекрасными окрестностями. Я путешествовал по обыкновению без проводника, хотя иногда помощь его, особенно при дальних прогулках, была бы вовсе не лишней. Так однажды, не зная дороги, я забрел в очень густой лес и чем более старался из него выбраться, тем более, казалось, терял всякий человеческий след. Наконец лес стал немного редеть, и я внезапно увидел сквозь деревья человека в коричневой отшельнической рясе, с соломенной шляпой на голове и с черной, всклокоченной бородой. Он сидел на обломке свесившейся над оврагом скалы и задумчиво глядел вдаль, сложив на груди руки. Во всей его фигуре было что-то странное и необыкновенное, так что я невольно почувствовал небольшой страх, вроде того, какой непременно ощутил бы всякий, если бы увидел вдруг в действительности то, что привык видеть в книгах и на картинах. Передо мною, казалось, сидел живой анахорет первых веков христианства среди обстановки диких пейзажей Сальватора Розы. Впрочем, скоро я сообразил, что бродячие монахи далеко не редкость в этой стране, и смело подошел к моему пустыннику с вопросом, какой дорогой следует мне идти, чтобы скорей выбраться из леса и вернуться в Б***. Он смерил меня с головы до ног мрачным взглядом и ответил глухим, торжественным голосом: «Легкомысленно и безрассудно поступаешь ты, смущая подобным пустым вопросом мою беседу с почтенным собранием, которым я окружен. Я хорошо понимаю, что любопытство меня видеть и слышать привела тебя в эту пустыню, но ты видишь, что теперь у меня нет времени для беседы с тобой. Мой друг Амброзиус Камальдони сейчас возвращается в Александрию, ступай вместе с ним». С этими словами незнакомец встал и спустился в овраг. Мне казалось, что я вижу сон. Вдруг невдалеке послышался стук колес; я бросился на звук сквозь заросли кустарников и скоро вышел на лесную дорогу, по которой ехал крестьянин на двухколесной телеге. Я пошел ему навстречу и воротился вместе с ним в Б***. По дороге я рассказал ему мое приключение и спросил, не знает ли он, кто этот загадочный человек. «Ах, сударь, — ответил крестьянин, — это очень почтенный человек; он называет себя священником Серапионом и уже давно живет в этом лесу, где собственными руками выстроил себе хижину. Люди болтают, что у него голова не совсем в порядке, но он все-таки благочестивый человек, никому не делающий зла и часто наставляющий нас, соседних жителей, поучительной речью и добрым советом». (далее…)

Мой герой стоит у окна и смотрит на снег, держа в руке стакан с коньяком. У серого лица на миг пропадает выражение, потом снова появляется, оживает, задумчиво тает, чтобы появиться еще раз и еще, и еще. Неясные образы в глазах кажутся бликами, всплесками крови, струящейся через сердце в мозг, обращая страдальческие стоны в легкое покраснение на щеках.

Как мало надо, чтобы влюбиться. Как много надо. Образ, сочетающий в себе ожидание и красоту, ее глаза, такие глубокие, чистые и полные эмоций, пережитых, кажется, так быстро, как срывает с ног и разбивает дикая волна прибоя. Томные мечтания о двух обнаженных телах в кровати, дымках сигарет, сплетающихся к потолку и тихих разговорах отражаются в двойном стекле обретая второе рождение. (далее…)

Калейдоскоп, почти такой же, как в детстве

Он крутится сам, но, наведя курсор мыши на картинку, вы можете ускорить его движение.

Получить код для вставки флешки с калейдоскопом к себе в блог.

Прямая обязанность художника — показывать, а не доказывать. Приступая к своему ответу на доклад Вячеслава Ивановича Иванова, я должен сказать, что уклоняюсь от своих прямых обязанностей художника; но настоящее положение русского художественного слова явно показывает, что мы, русские символисты, прошли известную часть своего пути и стоим перед новыми задачами; в тех случаях, когда момент переходный столь определителей, как в наши дни, мы призываем на помощь воспоминание и, руководствуясь его нитью, устанавливаем и указываем, — может быть, самим себе более, чем другим, — свое происхождение, ту страну, из которой мы пришли. Мы находимся как бы в безмерном океане жизни и искусства, уже вдали от берега, где мы взошли на палубу корабля; мы еще не различаем иного берега, к которому влечет нас наша мечта, наша творческая воля; нас немного, и мы окружены врагами; в этот час великого полудня яснее узнаем мы друг друга; мы обмениваемся взаимно пожатиями холодеющих рук и на мачте поднимаем знамя нашей родины.

Дело идет о том, о чем всякий художник мечтает, — «сказаться душой без слова», по выражению Фета; потому для выполнения той трудной Задачи, какую беру на себя, — для отдания отчета в пройденном пути и для гаданий о будущем, — я избираю язык поневоле условный; и, так как я согласен с основными положениями В. Иванова, а также с тем методом, который он избрал для удобства формулировки, — язык свой я назову языком иллюстраций. Моя цель конкретизировать то, что говорит В. Иванов, раскрыть его терминологию, раскрасить свои иллюстрации к его тексту; ибо я принадлежу к числу тех, кому известно, какая реальность скрывается за его словами, на первый взгляд отвлеченными; к моим же словам прошу отнестись, как к словам, играющим служебную роль, как к Бедекеру, которым по необходимости пользуется путешественник. Определеннее, чем буду говорить, сказать не сумею; но не будет в моих словах никакой самоуверенности, если скажу, что для тех, для кого туманен мой путеводитель, — и наши страны останутся в тумане. Кто захочет понять, — поймет; я же, раз констатировав пройденное и установив внутреннюю связь событий, сочту своим долгом замолчать.

Прежде, чем приступить к описанию тезы и антитезы русского символизма, я должен сделать еще одну оговорку: дело идет, разумеется, не об истории символизма; нельзя установить точной хронологии там, где говорится о событиях, происходивших и происходящих в действительно реальных мирах.

Теза: «ты свободен в этом волшебном и полном соответствий мире». Твори, что хочешь, ибо этот мир принадлежит тебе. «Пойми, пойми, все тайны в нас. В нас сумрак и рассвет» (Брюсов). «Я — бог таинственного мира, весь мир — в одних моих мечтах » (Сологуб). Ты — одинокий обладатель клада; но рядом есть еще знающие об этом кладе (или — только кажется, что и они знают, но пока это все равно). Отсюда — мы: немногие знающие, символисты. (далее…)

Извините, опять я.. Поперёк Вашей Литературы и Йвреев, со своими глупостяме.. Но у меня Тоже Важное! (ломая руки, в сердцах, изогнувшись вопросительным знаком — нужное подчеркнуть)

Наболело, нндас.. Дело в том (я тут случайно узнал) — пробки в Мск создаются не сами собой, а СПЕЦИАЛЬНО!

Так ОНИ махом убивают целую кучу зайтсев! То бишь, агнцев, я хотел сказать.. То есть, отрицательным отбором вытесняют за обочины Настоящих Хороших Людей ™.

Ибо, как известно, Настоящий Хороший Человек ™, он у нас даже если и в маршрутке, только самой старой и плохой — которая вся дребезжит и где дождь летит на шиворот.. Такая у него вечная бытовая непруха. И никакой ему нигде Компенсации.

А тут ещё вдобавок подгоняют ему особый вредительский бензин! На котором карбюраторные машины ездить не способны И НЕ ДОЛЖНЫ. Особенно летом, вечерами и в пятницу! Набитые тёщами, мелкими засранцами И ПСОВЫМИ. А также рассадой паслёновых..

Понимаете, ВСЁ У НАС ОТ ЭТОГО! Всё!!! И, как следствие, вынуждено истерить, трепыхаться и глохнуть. Веерно. И наглухо закупоривая наши трассы. Подзуживая в социуме взаимную слепящую ярость, ненависть к отечественной продукции и требования срочной отставки правительства.

И единственная тут версия — треклятые западники не унимаются (и эффективно, между прочим!). Ссут нам в слуховые проходы и удивлённые глазницы. А такжн проникают внутрь наших бензобаков. Вероломно используя для этого термоядерные инфо- и нано- технологии. Наседают сучары против кротких и незлопамятных славянофилов. Вот, и сколково ещё пролоббировали. А противоядия этому пока не обнаружено.
(далее…)

Завтра продолжим читать мнения разных участников литературного процесса, согласившихся ответить на наши вопросы. А сейчас хочу представить уже упомянутый в прошлых Частях Хроники Неудобной литературы роман Олега Давыдова «Кукушкины детки», который мы сегодня начинаем публиковать под эгидой проекта Неудобная литература.

Олег Давыдов известен в первую очередь как эссеист, анализирующий в своих статьях основополагающие тексты великой русской литературы и тексты современных авторов (см. книгу «Демон сочинительства», издательство «Лимбус пресс», Санкт-Петербург-Москва, 2005), а также как автор проекта МЕСТА СИЛЫ. Роман «Кукушкины детки. Семейная хроника» был написан им в 1988 году, а в середине 90-х был сдан в набор в одном из российских издательств, но по финансовым причинам, одолевшим издательство, так тогда и не вышел в свет. Поскольку автор был связан с этим издательством договором, по которому не имел права в течение пяти лет нигде публиковать данный текст, о романе было как бы забыто. И вот его первая журнальная публикация — начало публикации здесь.

Мне представляется, что этот текст направляет всю литературную традицию, с которой привыкли иметь дело и книжные издатели, и читатели, и редакторы толстых журналов, и литературные критики, по совсем новому пути… В двух словах этот путь можно обозначить как психоаналитический роман (этот термин попадался и раньше в литературоведении, но в случае с «Кукушкиными детками» это уже не только красивое словосочетание).

В то же время, при всей необычности вещества, из которого состоит этот роман, при всей его нелинейной и полифонической структуре, читается он очень легко. Сюжет разворачивается подобно визуальным образам в 3D-фильмах — перед читателем как бы в разрезе встаёт содержимое сразу нескольких сюжетных линий, относящихся к нескольким поколениям персонажей этого почти ритуального действа.

Однако мне по понятным причинам неудобно слишком нахваливать этого автора. Так что просто начинайте чтение, увидите все сами. Если вам сложно читать с монитора, воспользуйтесь там кнопкой «версия для печати» (каждый пост нужно печатать отдельно)…

***

Хроника Неудобной литературы будет продолжена, если к тому появятся поводы. А вот Содержание Хроники проекта Неудобная литература – в том порядке, в котором я рекомендую вам ее читать, чтобы получилась занятная драматургия (впрочем, это гипертекст, и у вас могут возникнуть свои соображения на эту тему):

— Переписка с Александром Ивановым из Ад Маргинем и представление романов «Побег» и «Мотобиография»
— Виктор Топоров и его Опция отказа. Как это работает, или как найти издателя
— Ответы Дмитрия Быкова
— Ответы Сергея Шаргунова
— Ответы Вячеслава Курицына
— Ответы Николая Климонтовича
— Ответы Владимира Сорокина
— Ответы Дмитрия Бавильского
— Ответы Александра Иванова
— Невозможность продать (в символическом смысле)
— Ответы Льва Данилкина
— «Хорошая вещь пробьется», или Неудобность Галковского
— Ответы Андрея Бычкова
— Ответы Лидии Сычевой
— Ответы Виктора Топорова
— О том, как в толстых журналах 80-х понимали «гласность», а также об отношении издателей к сетевой литературе
— Ответы Алексея Варламова
— Ответы Игоря Панина
— «Новый мир» реагирует на Неудобную литературу. Михаил Бутов VS Виктор Топоров
— Ответы Льва Пирогова
— Ответы Евгения Лесина
— КУКУШКИНЫ ДЕТКИ. Роман Олега Давыдова (к началу первой публикации)
— Ответы Лизы Новиковой
— Ответы Сергея Белякова
— Ответы Ефима Лямпорта
— «А вокруг скачут критики в мыле и пене…» (про литературных критиков)
— Роман «Побег» и МИТИН ЖУРНАЛ
— Ответы Романа Арбитмана
— Переходный период. Битники, Пелевин и — ответы Виктории Шохиной
— Ответы Макса Немцова
— Ответы Юрия Милославского
— Ответы Дениса Яцутко
— Таба Циклон и Джаз на обочине. Гонзо-стайл и антихипстеры
— Игры пастушка Кришны

— Книги проекта Неудобная литература

Вся Хроника Неудобной литературы всегда доступна вот по этой ссылке.

Подъезд.
В бьющимся сердце нет никаких признаков веры.
Я вхожу в лифт и нажимаю на кнопку четыре.
Свет на секунду гаснет, но потом загорается вновь.
Я выхожу из лифта и протягиваю руку к дверной ручке.
Ручка не поддается, дверь заперта намертво.
Я вспыхиваю внезапной ненавистью к самому себе и пытаюсь выбить дверь своим телом.
Но она крепко сидит на своих петлях.
Я сжимаю кулак и изо всех сил ударяю им по дермантиновой обивке.
Сучья дверь!
Я сажусь на ступеньку и начинаю петь про себя.
Я вспоминаю солнечную Африку в глубине джунглей: слонов, объятых прохладой грязи, сытых обезьян и гордых жирафов.
Я сжимаю мачете и пробираюсь сквозь заросли к озеру.
Очень хочется пить.
Я думаю о русском квасе и вспоминаю лица московских девушек.
Мой взгляд падает на желтый банан на дереве и останавливается на солнечном луче.
Луч пробивает меня насквозь, и я устремляюсь за ним.
Мысли ни на чем не могут сосредоточиться, и мне остается только, ежеминутно облизывая губы, мечтать и мечтать о воде среди всей этой воющей и клокочущей тысячами птичьих и обезьяньих выкриков бездны.
Я говорю себе: «хватит». И выхожу на улицу. Там снова меня встречает снег, и я спешу надеть шапку и застегнуться. Иначе не миновать мне простуды и бессонных ночей.
Внезапно из третьего окна сверху доносится фрагмент «Ламбады» и резко стихает.
Чертовщина, думаю я, и начинаю пробираться к магазину, чтобы купить водки и согреться – на улице невыносимо холодно после этой нереальной африканской жары.
Собака лает на пьяницу, притаившегося у дверей и пытающегося попросить десятку у каждого, кто входит в магазин. Я не дал ему ни копейки.

Освобождаясь от ненужных мыслей, глоток за глотком, я пью из бутылки горячую омерзительно вонючую водку, через минуту мне уже не холодно и крайне весело, но я знаю, что еще через десять минут начнет болеть голова. Я забываюсь в хаосе звуков, созданном мной 15 лет назад.

Введение

Без особых доказательств очевидно, что психология — будучи наукой о душевных процессах — может быть поставлена в связь с литературоведением. Ведь материнское лоно всех наук, как и любого произведения искусства,— душа. Поэтому наука о душе, казалось бы, должна быть в состоянии описать и объяснить в их соотнесенности два предмета: психологическую структуру произведения искусства, с одной стороны, и психологические предпосылки художественно продуктивного индивида — с другой. Обе эти задачи в своей глубинной сущности различны.

В первом случае дело идет о «предумышленно» оформленном продукте сложной душевной деятельности, во втором — о самом душевном аппарате. В первом случае объектом психологического анализа и истолкования служит конкретное произведение искусства, во втором же — творчески одаренный человек в своей неповторимой индивидуальности. Хотя эти два объекта находятся в интимнейшем сцеплении и неразложимом взаимодействии, все же один из них не в состоянии объяснить другой. Конечно, можно делать умозаключения от одного из них к другому, но такие умозаключения никогда не обладают принудительной силой. Они всегда остаются в лучшем случае догадками или метками, apercus. Разумеется, специфическое отношение Гёте к своей матери позволяет нам уловить нечто, когда мы читаем восклицание Фауста: «Как — Матери? Звучит так странно имя!» Однако нам не удается усмотреть, каким же образом из обусловленности представления о матери получается именно «Фауст», хотя глубочайшее ощущение говорит нам, что отношение к матери играло в человеке Гёте существенную роль и оставило многозначительные следы как раз в «Фаусте». Равным образом мы не можем и, наоборот, объяснить или хотя бы с логически принудительной силой вывести из «Кольца Нибелунга» то обстоятельство, что Вагнер отличался склонностью к перевоплощению в женщину, хотя и в этом случае тайные пути ведут от героической атмосферы «Кольца» к болезненно женскому в человеке Вагнере. Личная психология творца объясняет, конечно, многое в его произведении, но только не само это произведение. Если же она могла бы объяснить это последнее, и притом успешно, то его якобы творческие черты разоблачили бы себя как простой симптом, что не принесло бы произведению ни выгод, ни чести. (далее…)

19 февраля 1896 года родился Андре Бретон, французский писатель и поэт, основоположник сюрреализма.

Несколько лет назад на аукционе Сотбис был выставлен на продажу довольно необычный лот. Двадцать с лишним страниц, исписанных тревожным почерком. Изобилующих зачёркиваниями и неровностями и озаглавленных «Manifeste du surrealisme» («Манифест Сюрреализма»). Писано в 1924-ом году. Автор – некий Андре Бретон. Как вы понимаете, француз. Причем француз, замечу, рода далеко не знатного – не из Меровингов или Ламарков, а совсем наоборот – сын не то жандарма, не то конторщика, да еще и нормандца. В общем, событие сие можно бы было и не упоминать вовсе, если бы не одно «но»: начальная стоимость лота – пол миллиона евро.

Вот тут, на этом самом месте следовало бы пустить барабанную дробь, да не просто старательно вывести на бумаге именно это словосочетание – «барабанная дробь», а должным образом материализовать написанное, то есть, учитывая контекст современных технологий, в предыдущий абзац должен быть вживлён, например, звуковой файл, активизирующийся курсором мыши. Таким образом мы занялись бы подменой того, что, по сути, уже подменено. Бодрийяр, другой знаменитый француз, социолог, культуролог и философ-постмодернист, называл подобный подменённый объект – симулякром.

Мнимую образность действа (в данном случае речь идёт о барабанной дроби), которую читатель воссоздал бы совершенно моторно, без усилий и анализа, просто прочитав предложение, мы, вставив этот звук, вынесли бы за скобки и представили в форме более жесткого, хлёсткого, безапелляционного симулякра, произведённого сложной машиной. Избежав при этом пространных описаний, метафор и всего того, что Рембо (являющийся, кстати, одним из вдохновителей Бретона) метко называл «писаниной». Таким образом, симулякр канонического литературного свойства мы заменили бы симулякром эпохи постмодерна.

К чему это всё? К тому, что подобного рода трюки – частица удивительного метода, метафизического «ноу-хау», изобретённого Бретоном. Например, в романе «Надя» Бретон, как бы это не было атипично для романиста, опускает описания событийного ряда, взамен щедро сдабривая страницы своего непутёвого текста иллюстрациями. Вот это и есть тот самый, скажем так, «приём барабанной дроби». (далее…)

АГЕНТ СМИТ:
Одна жизнь имеет будущее. Другая — нет.
(разговор в кабинете)

Льюис Кэрролл, настоящее имя – Чарльз Лютвидж Доджсон (Додсон). Дата рождения: 27 января 1832 года. Место рождения: тихая деревушка Дерсбери, графство Чешир, Великобритания. Национальность: великобританец до мозга костей. Особые приметы: глаза ассиметричные, уголки губ подвернуты, глух на правое ухо; заикается. Род занятий: профессор математики в Оксфорде, дьякон. Хобби: фотограф-любитель, художник-любитель, писаталь-любитель. Последнее подчеркнуть.

Наш именинник, на самом деле, личность неоднозначная. То есть, если представлять его числами, то получится не один, а два – или даже три. Считаем. (далее…)

На этот суперкомикс я обратил внимание, читая мемуары Федерико Феллини. Режиссер писал:

«Я верю, что есть особенно чувствительные люди, которым доступны измерения, находящиеся за пределами восприятия большинства. Я не отношусь к этим избранным, хотя в детстве переживал необычные ощущения и фантазии. Вечерами, перед сном, я мог в своем сознании перевернуть спальню, сделав пол потолком, что проделывал в комиксе Маленький Немо, и это было настолько убедительно, что я крепко держался за матрас, боясь свалиться с потолка. Мог заставить комнату кружиться, словно дом подхвачен вихрем. Я боялся, что когда-нибудь мне не удастся вернуться в обычное состояние, но даже это меня не останавливало, так хотелось опять пережить эти волнующие моменты».

Заинтересовавшись, я отыскал этого «Маленького Немо» и сразу же понял, что это не просто хороший комикс (специалисты по комиксам называют его в один голос «прекрасным и новаторским комиксом, изменившим судьбу жанра»), но – визионерский шедевр, определивший в фильмах Феллини очень и очень многое – все эти клоуны, выступающие как агенты других миров, тоннели, по которым герои фильмов головокружительно спускаются вниз, в запутанные миры своего бессознательного – все это есть в этом комиксе (особенно много параллелей с фильмом «Город Женщин», который Феллини считал самым сновидческим своим произведением).

Комикс «Little Nemo In Slumberland» был придуман канадским художником по имени Уинзор МакКей. (далее…)

Давным-давно, 25 декабря 1925 года, в далёком-далёком Перу родился маленький мальчик Карлос Аранья Кастанеда. Так гласит сказка. Как было на самом деле, сейчас уже, наверное, не знает никто — маленький мальчик Карлос вырос и стал для миллионов людей по всему миру не менее значимым, чем другой мальчик, тоже, по одной из версий, родившийся 25 декабря, которого звали Иисус.

И я уйду. Один, без никого.
Без вечеров и утренней капели.
И белого колодца моего.
А птицы будут петь и петь, как пели.
Хуан Рамон Хименес

Барон Мюнхгаузен славен не тем, что летал или не летал, а тем, что не врёт.
Модель для сборки

В знаменитой сказке Льюиса Кэрролла от Чеширского кота осталась только улыбка. От Карлоса Кастанеды осталась только сказка, имя которой — Карлос Кастанеда. Помню, когда я в детстве слушал пластинку «Алиса в Стране чудес» (постановка на стихи В. Высоцкого), меня шокировал вопрос: «Что остаётся от сказки потом, после того, как её рассказали?»

Ответы на подобные дзенские вопросы приходят только в том случае, если искателю удаётся достичь повышенного состояния осознания (здесь и далее курсивом выделены термины Карлоса Кастанеды. — А.С.), ставящего его на один уровень с задавшим вопрос Мастером. И приходит этот ответ в бессловесной, не двойственной, сверхлогичной форме, которую потом можно облечь в любую словесную чепуху. Что такое Будда? Палочка для подтирки. Что такое путь воина знания? Карлос Кастанеда, 11 книг и магические пассы тёнсегрити? Мультимиллионнодолларовая корпорация Clear Green и рак печени? Чтобы действительно получить ответ, добросовестному исследователю предстояло бы ещё заслужить его — ценой целой безупречной жизни (и смерти!) воина знания. А в конце пути искателя, безусловно, уже не волновали бы все эти наслоения того, что индусы называют «майя», Кастанеда называл просто глупостью, а исследователи его творчества именуют его биографией. (далее…)