На границе между сном и явью всегда тьма. Вот и сейчас – я не вижу совсем ничего. Я всматриваюсь в клубящуюся тишину, пустыней черного песка лежащую вокруг, и не вижу ни звука, ни мысли. Ощупываю себя, и не нахожу. Только сердце стучит, и жарким дыханием вспыхивают мгновения. Дерущиеся хищники, львы с дымящейся шкурой, растопленные прикосновением соблазны, они текут сквозь пальцы, как растаявший шоколад.

Мгновение дрожит сверкающей росой на ресницах, на стрелках часов – золотых, загнутых, как носки турецких туфель. Мгновение раскрывается как хищная пасть глубоководной рыбы, и заглатывает черную воду времени вместе с тучей трепещущей рыбешки: обрывки воспоминаний, мечты о будущем, желания, страхи… Хлоп! Рыба-мгновение захлопнула пасть. На ее зубастых губах прилипшие объедки — радужные пузырьки воздуха.

Я погружаюсь в темноту самого себя, и вижу короткий сон – отрезок света, трепещущий, словно шелк на ветру.

На погруженном в туман мосту времени проступает иней от ледяного дыхания бесконечности. Лицо рыболова закрыто капюшоном, в его руках удилище сна — согнулось в неимоверном усилии. И вот, медленно, словно плывет в расплавленном стекле, появляется из воды раскаленная звезда, от которой идет пар. Она поднимается в небо, развеивая туман и мрак. Небесный огонь во тьме — раскрывается лучезарный цветок. С лепестков его веет нектаром, а в сердцевине – луна, и солнце, и звезды. Его свет льется на землю, как дождь.

Я вижу землю. Укрытый зеленым куполом ветвей, под дождем набухает мерцающий плод. За тонкой полупрозрачной кожей пульсирует спутанная золотой проволокой душа. Плод срывается с ветки и падает, падает… Сквозь тоннели и лабиринты, сквозь нездешние небеса с раздвигающимися, как декорации, облаками, несется золотой дракон – назад, к мосту, соединяющему сон и явь.

Я просыпаюсь. Словно обожженная солнцем кожа, свербит плоть. Я дышу – и память обветривает губы, как лихорадка. Я помню. У меня температура. Я снова болен собой. Секунда, другая. Хочется пить. Сейчас я встану, но на прощание еще раз закрываю глаза и смотрю, как далеко внизу подо мной все так же течет во тьме бесконечная золотая река.

Любовники нашли просторное поле, заросшее невысокой травой и цветами. По краям, на опушке леса, виднелись спрятанные от прямых солнечных лучей палатки, несколько вигвамов. Поднимался в чистое голубое небо дым от многих костров. Путники вышли на большой, диаметром в две сотни метров круг примятой травы, в центре которого тлело несколько поленьев, торчал из земли высокий тонкий шест с развевающейся по ветру разноцветной тряпкой на конце. Здесь сидели люди на огромных рюкзаках. Звучала гитара и флейта. За полем Землян с Алисой заметили вигвам из серебряной ткани: грязный, весь закопчённый сверху. Они пошли к нему по натоптанной тропинке. Из овального входного отверстия сооружения возник Беглый Клоун с кофейником в руке, опорожнил ёмкость на землю и нырнул обратно. Двое достигли дома, скинули поклажу и присели перекурить. Внутри за тканью раздавались громкие выкрики, бушевал жаркий спор.

— Нельзя было проводить сборище в этом месте. Двадцать минут до деревни и толпы рыбаков по берегу озера, коренное население, отдыхающее по выходным, а наши люди, несмотря на уговоры, всё равно купаются голыми, курят траву на пляже. Могут начаться серьезные проблемы с полицией, как тогда, несколько лет назад, — звучал возмущённый голос Беглого Клоуна.

Землян заглянул в открытую из-за жары дверь дома и был радостно приветствован находящимися внутри. Влюблённые вошли и уселись. Друзья предложили им кофе. Пришёл человек с гашишем. Хозяин жилища, Илла, очень напоминал Ленина, только с длинными волосами и козлиной бородой, говорил картавя, визгливым голосом: «Разведчики не смогли отыскать ни одного более подходящего места. Повсюду цивилизация. В последний момент решили ехать сюда. Я общался с полицейскими. Они просили не курить траву. И ещё, пожалуйста, давайте обойдёмся на этот раз без кислоты!?»

— Будем проводить практики и семинары, — примирительно ушёл от темы Беглый Клоун, и, обращаясь к Земляну, добавил — Мы нашли замечательное место под стоянку. Пойдёмте, покажу.

— А кто все эти отмороженные молодые люди, которых мы встретили по дороге, в лесу?

— Их с каждым днём всё больше… Вообще я и сам хотел это у тебя спросить!?

— Да? А я думал это ты их пригласил!

Беглый Клоун отвёл друзей на соседнее поле, посреди которого стоял красивый приземистый дуб. Подходя к дереву, Тайфун на мгновение заметил боковым зрением нечто неописуемое. Это было мимолётное видение громадного Прозрачного Вигвама. Складки, всполохи энергий, закручиваясь в спираль, поднимались в небо, а в центре сверкал радужный фонтан разноцветного света, созвучные люди подходили, собирались со всех сторон…

***

Земляну приснились сразу двое. Лучезарный и Омрачённый.

Первый уверенно шагал по осени, после работы, со стройки домой к женщине, которая носит в животе его ребёнка. Мышцы приятно ныли, мысли курились безмятежно. Герой слушал загадочную океаническую музыку в плеере, смотрел на встречных людей, машины, почти уже голые лысые деревья, хмурые строгие облака, стаи отправляющихся южнее птиц, разноцветные, наполненные простой жизнью, дома, магазины, испытывая очаровательное примирение с часто кажущейся несправедливостью существования. Потягивал пиво, ощущая, как истома разливается по натруженному телу. Фантазировал завтрашний день взвешенно, без страхов и недовольства. Вспоминал вчерашний без горечи, сожаления, досады, но с толикой здорового покаяния. Порывы ледяного ветра, накрапывающий дождь, лужи на асфальте совсем не раздражали, а даже, напротив, вдохновляли идущего Лучезарного, как и всё вокруг…

Омрачённый в адреналиновом мандраже, панике кинулся к автомобилю, ждущему у подъезда под окнами торговца, спрятав кулёк с зельем за щеку, чтобы проглотить, если вдруг грянет облава. Коктейль из разнообразных веществ, допингов, как обычно, будоражил, терзал разум. В глубине души, герой ненавидел себя, обстоятельства в которые угодил только лишь по собственной воле, хотя всё это и доставляло ему массу поверхностных удовольствий, развлекало. Он слишком многого желал, одновременно понимая, что теряет время зря. Он никак не мог остановиться. Даже когда, в очередной раз споткнувшись, заболев, оттаяв, принимался отчаянно искать спасения, только вновь ловко обманывал себя. Им руководила сладенькая низкая слабость, гнала жгучая, лихая, буйная страсть к саморазрушению. Ценой ран и поражений, через года, притоны, разорённые сны, поздние похмельные коматозные пробуждения, мимо призраков и хлама, мишуры… Непрестанно щекотала нервы вероятность надвигающейся катастрофы…

— Скипаем! На вокзал! — крикнул Омрачённый малознакомому водителю, расползающемуся в диких тропических галлюцинациях, и транспорт резко сорвался с места…

Омрачённый жил в прошлом, а Лучезарный в будущем. Их поезда целую вечность неслись навстречу друг другу, пока, наконец, не встретились посреди бездонной ночи, вязкого сна, чистой безымянной пустыни. И в момент столкновения, аннигиляции во вселенской вспышке, фантастическом взрыве вдруг стало ясно, что оба героя в действительности являются одним и тем же человеком — самим Земляном. Он впервые открыл алмазные, маслянистые, архаичные, пылающие красные глаза. Засиял возрождающимся огненным духом. Посреди всех материальных оболочек, обликов, помещений, пространств, утроб, мнений, снов, миров, существ, планет, звёзд. Посреди времени. Словно зародыш, пробуждающийся в материнском нутре для страдания, восстающий против него в родовом канале. Ныне он мог смотреть через стены, нужно было только научиться ходить сквозь них. И звали его теперь иначе. «Толкователь Тайфун! Толкователь Тайфун!» — выкрикивал подбегающий из дребезжащего желейного сна смуглый мальчик, облачённый лишь в дранную набедренную повязку — «Красная Кислотная Мать больна, ей требуется ваша помощь!» Ребёнок схватил героя за руку и поволок в сторону своего виденья. Тайфун вспоминал, что основным занятием всегда было похищение снов. Он умел пробраться незамеченным в сновиденья врага, узнавая их планы. Был знаменит среди племён. Только возвращаясь с охоты, всё бродил, бормоча ругательства, по деревне, среди костров и вигвамов, как одержимый, невменяемый, и не успокаивался, пока кто-нибудь не выслушает его слова. Иногда вокруг собирались толпы, уступлено содрогались, танцевали, колотили в ударные, а он пророчествовал до изнеможения. «Поднимает боевой дух нации, разгоняет тучи, идущие с гор!» — благосклонно курили вожди. Внезапно связь оборвалась, и герой осознал себя стоящим на пятачке перед туалетом в позвякивающем, подпрыгивающем на ходу, тёмном, ночном плацкартном вагоне. Расслышал шум на другом конце коридора. Заметил несколько объёмных чёрных фигур, теней с фонариками, продвигающихся по отсеку к сортиру, бегло осматривающих спящих пассажиров. Тогда, в тусклом жёлтом сумраке ночного освещения, он впервые разглядел вражеского босса – Майора Путова, одетого в кожанку приземистого робота, с огромной пролысиной на голове, стёртыми глазами, который быстро надвигался на Тайфуна, держа в руке пистолет. Резко запахло нечистотами, выделениями. Мобильный телефон в кармане, как назло, заиграл мелодию Алисы. Герой выхватил аппарат, выключил и разобрал прерываемый искрящимися помехами взволнованный, на грани истерики, любимый голос: «Убегай! Скрывайся! Исчезай! Друг наших друзей, служащий в полиции, зайдя сегодня в отдел Службы Психогенетического Контроля, случайно краем уха услышал, что за тобой сели в поезд! Тебя собираются принять!» — …связь прервалась, и в раскручивающемся нервном вихре Тайфун дёрнул ручку тамбура, устремившись по тоннелю. Он рвался из вагона в вагон, хлопая дверьми, стукаясь об углы полок. Люди на них просыпались, начинали кричать на героя, пытались зацепить, остановить, даже ударить. Они изменялись, превращаясь в уродливых карликов, жирных великанов, невообразимых чудовищ с чешуйчатыми хвостами, сочащимися слизью вытянутыми языками, их тела разъезжались, плавились, проход сжимался, ссужался. Он увидел впереди проводницу, одетую в какую-то вычурную, со знаками отличия, аксельбантами военную форму. Выгнувшись посреди коридора, задрав юбку, она истошно мастурбировала, пуская слюну, желчь изо рта, содрогаясь в конвульсиях. Вокруг разворачивалась оргия, шабаш. Карлики массово совокуплялись в невообразимых позах с великанами и монстрами, испражнялись, резали друг друга, жрали и вопили. Кровавое с фекалиями месиво поглотило Тайфуна и он почувствовал, как его душит сзади подоспевший Майор Путов…

Будущий Иван Путов рождался крайне тяжело. Более суток они с матерью ожесточённо мучили друг друга в сознании и под мутным вязким наркозом, пытаясь освободиться, расстаться. Наконец, не выдержав, злые усталые акушеры, сделав на животе впавшей в кому женщины надрез, насильно изъяли обессиленного, полумёртвого, поломанного младенца сквозь отвратительное кровавое отверстие, незамедлительно отделив от ещё дышащей, не отдавшей соки пуповины, подвергнув ряду унизительных, циничных процедур, можно сказать, избив, осквернив, снова одурманив химикатами. Сперва уютное, обеспеченное, потустороннее одиночество ставшей со временем угрожающе тесной утробы ценой продолжительной, жестокой, на пределе сил, терпения, борьбы, боли и последующего ужаса, противоестественного, не принесшего достаточного удовлетворения избавления сменилось более тонким страданием отрешённости, посреди мира непостижимо чуждых, опасных объектов, существ. С новорождённым обходились как с практически неодушевлённым, нечувствительным, ненужным предметом, и он учился нелюбви. Через несколько часов после драматичного разрешения мать скончалась на операционном столе, а отправленный в стеклянную коробку ребёнок даже не успел осязать её извне. Отец, подспудно обвиняя в невосполнимой утрате, следил за сыном невнимательно, воспитывал грубо, поверхностно. Иван подолгу оставался немытым, грязным, от него пахло выделениями. Другие дети чурались его, травили и часто избивали. Самое первое, жуткое, неприемлемое травматическое переживание, отвергаясь, уходило всё глубже, на самое дно формирующейся личности, и Иван, сам того не понимая, продолжал мстить за перенесённую боль другим, при этом даже не чувствуя себя виноватым. Его обижали за то, какой он, и он обижал, издевался в ответ, при каждом удобном случае. Вымещал злость на животных… Однажды, в песочнице, Иван порезал осколком стекла девочку, которая не хотела играть с ним, обзывая вонючкой. Пацаны буднично избили его и в виде особенного наказания заставили съесть говно…

Забитый, замкнутый Иван неожиданно ярко проявил себя на службе в вооружённых силах, когда добровольно вызвался отправиться из скучной, замшелой учебной части, где сослуживцы частенько измывались над уродливым нелюдимым одиночкой, в район боевых действий, рисковать молодой жизнью ради родины. Зелёный, необстрелянный взвод быстро угодил в засаду, под шквальный обстрел, и юноша испытал потрясающую разрядку, облегчение, катастрофический экстаз, когда увидел, как пущенный из гранатомёта медленный снаряд разворотил живот соседнего бойца. Отброшенный к земляной стенке укрытия, Иван улыбался, размазывая ошмётки от коллеги, свою и чужую кровь по лицу, чувствуя, как кал и сперма наполняют штаны… Утром его и ещё нескольких израненных, изуродованных бедолаг победно вывез в безопасное место штабной вертолёт. Командование, посетив госпиталь, наградило героев медалями и шоколадками. Слегка очухавшись, отлежавшись, Иван устремился обратно в гущу событий, на поле боя, хорошо почувствовав, что приносит ему настоящее удовольствие. Ночь под обстрелом совершенно переменила его. Исчезли комплексы и страхи. Теперь он открыто жаждал крови, убивать, категорично оправдывая себя, веря в безнаказанность. Он плодил кровавые отверстия в телах других людей, возможно полагая, что помогает их душам освободиться от страданий жизни. И в любой безвыходной ситуации оставался невредимым, иногда благодаря лишь какой-нибудь невероятной случайности, провидению. Словно какое заклятие берегло его. Умирали все, кто был рядом, но Иван, довольный и счастливый, уползал… Он заново испытал катарсис, когда начальство поручило любыми путями, не стесняясь в средствах, добыть из пленного важную стратегическую информацию. Иван радостно, вдохновенно применил к уже издыхающему, но всё ещё гордому южанину свою извращённую фантазию и почти ничего не добился — жертва лишь отплёвывалась, хрипела, изредка понося мать инквизитора на грубом ломаном языке. Тогда, на вторые сутки, Иван в бешенстве вставил противнику под рёбра нож, дёрнул, засунул в рану руку и, брызгая во все стороны ароматной кровью, стал вытягивать кишки. Умирающий истошно вопил от нестерпимой боли. А изверг кромсал плоть, запихивая ее себе и поверженному врагу в рот. Когда Ивана оттащили от тела, он понял, что опять обделался и кончил одновременно… Однажды солдаты нашли вмазанную героином до кровавых соплей тёмную девочку на окраине занятого села. Принялись жадно насиловать её по очереди, весело матерясь, раскуриваясь и выпивая, столпившись вокруг. Очередь дошла до Ивана, и он с отвращением лёг на маленькое, грязное, жалкое тельце, задрыгался, чтобы не ударить в грязь лицом перед остальными. Он был девственником. Это был его первый раз. Он не испытывал желания и не мог кончить. Над ним долго смеялись…

Вернувшись с войны, Иван некоторое время пил водку, сидя дома на кухне у пережившего удар, прикованного к кровати, умирающего отца, а потом нанялся на службу в недавно сформированный Отдел Психогенетического Контроля. Быстро пошёл вверх по карьерной лестнице в новой силовой структуре. Ведь его увлечение техникой допроса приносило существенные плоды в хищной работе на совесть. Однажды к нему в специальный кабинет угодил мальчик «бегунок», разносивший цыганский героин клиентам, в поведении, манерах, повадках которого легко угадывалась нетрадиционная половая ориентация. Пьяный Иван, как обычно, приковал пленника к стулу и принялся с наслаждением избивать. Правда, этот мальчик реагировал совсем не так, как другие. Во взгляде читалась благодарность мучителю за то, что он делает. Жертва стонала красочно, театрально и смотрела на Ивана с обожанием, страстью. У агрессора плотно напрягся половой член. Повинуясь непреодолимому желанию, он распахнул ширинку и засунул свой зловонный орган в рот пареньку. Тот принялся смачно сосать. Иван задохнулся от эмоций, быстро кончил, открыл наручники и вошёл сзади. Запах экскрементов невероятно возбуждал его. Несколько часов Иван продолжал допрос, потом созвонился с оперативниками и закрыл дело на молодого преступника. Он стал водить любовника к себе домой, избивая и насилуя на глазах у парализованного отца. Партнёр познакомил Ивана с героином, который глушил чувства и мысли, анестезировал душу намного приятней, надёжней привычной водки…

Настал момент, когда Иван совершенно перестал быть человеком. Боль, сострадание, ощущение единства окончательно сделались недоступными для осознания. Его огненное духовное сердце погасло, превратившись в серый булыжник.

***

Сутра по стоянкам на опушках и в чаще разнеслась тихая весть: погиб знаменитый Волшебник. Его разорванное, изуродованное тело обнаружили в десяти метрах от железной дороги. По всей видимости, он направлялся на сходняк. Предположительно, вёз с собой много марихуаны и психоделиков. В результате какой ситуации произошло несчастье, было никому не известно, но поговаривали, что шамана, наконец, настигли ищейки Службы Контроля…

Люди собирались к сказочному дубу, рассаживаясь вокруг, на семинар по альтернативной подпольной психологии. Ветерок трепал траву, шелестел листьями, звенели радостные детские голоса у озера.

— Сегодня повсюду наблюдаю трахающиеся парочки… — задумчиво произнёс вышедший из проплывающей мимо полосы искрящегося, булькающего свечения мальчик-старик, юный и древний одновременно… Тайфун вспомнил увиденных утром на пляже очень толстых мужчину и девушку. Она лежала на траве, а он сидел над ней и аккуратно, осторожно, нежно гладил её брови, лицо…

— Значит, всё лихо разворачивается, закручивается. Пора разливать эликсиры, — заметил мастер Тайфун.

Беглый Клоун задорно, с очаровательной улыбкой говорил, обращаясь ко всем присутствующим:

— Попробуйте дружить с миром, с самим собой и другими людьми. Для этого всего лишь необходимо постараться быть честными, искренними, внимательно следить за тем, что происходит. Ведь невозможно скрыть ни одну мысль, эмоцию ни от себя, ни даже от других. Всё это витает в воздухе, мы все это чувствуем, это отражается на мимике, движениях. Жизнь наполнена страданиями и кажущейся несправедливостью, а неутомимые попытки разума понять, осознать, рационализировать трансцендентную тайну бытия рождают концепции и чувство вины. Человек всё время пытается распихать переживаемое по полочкам, уложить в неточные, путаные схемы, испорченные уже самим процессом появления биологического существа на свет. В этом корень пагубных страстей, фанатизма, окаменелости. Мало того, каждый часто усердно прячет пугающую, травмирующую информацию в глубь подсознания, лишаясь самого эффективного, актуального для духовного раскрытия материала. Испытывая подсознательное напряжение, человек стремится обвинять, причинять дискомфорт, делать больно другим, тем, от кого всё равно, так или иначе, зависит. Внутренне негармоничный тиран и агрессор старается перенести свои проблемы, путы, оковы вовне, на других. В этом предпосылки любой власти, управления, агрессии, провокации, садизма… Научитесь прощать, и начните, прежде всего, с себя. Попробуйте простить себе слабости, грехи, болезни. Прекратите питать их. Переживая из-за них, упрекая себя, можно только усугубить ситуацию. Напротив, нужно что-то делать для того чтобы попытаться исправить… Вспомните всю свою боль, примите её и освободитесь…

Семинар перерос в импровизированное шуточное ток-шоу на тему «расскажи о своём волшебном путешествии»…

— Меня терзает один вопрос, — нудно процедил нагой мальчик-ворона: Может ли настоящий, истый красный анархо-нудисто-вегетарианец позволить себе ссать в Макдональдсе и должен ли он испытывать благодарность капиталистам за то, что они понастроили бесплатных сортиров?

— А я вчера лишилась девственности вот с этим человеком. Он был очень нежен и внимателен. Мне кажется, я люблю его. Хочу родить от него ребёнка, — лепетала увешанная украшениями небесная девочка-цветок, висящая на шее хитро ухмыляющегося бородача с посохом.

Потом, в надвигающихся сумерках, все потянулись на главную поляну с шестом. Загремели чётче, слаженней барабаны. Со всех сторон из леса шли благостные люди к разгорающемуся общему костру, несли чашки, миски, ложки, трубки с марихуаной, коврики, музыкальные инструменты. С полевой кухни приволокли несколько огромных закопчённых котлов с кашей и чаем. Илла истошно вопил, размахивая украшенной цветными нитками палкой, увещевая собравшихся начать церемонию кормёжки, силясь призвать к порядку разбушевавшихся музыкантов. Постепенно пёстрая толпа притихла. Ритм смолк. Народ брался за руки, расходясь всё шире по поляне, замыкая просторное кольцо. Несколько больных улеглись на землю в центре. Кто-то начал петь, и остальные подхватили. Звуковая волна перекатывалась из одной части круга в другую, сотни голосов, резонируя, сливались в один тотальный вселенский гул. И ветер перестал. А закатное солнце над полосой леса, наоборот, как раз отыскало брешь в облаках, радостно окрасило поле нежным теплом. Через несколько минут многоголосое гудение закончилось, и воцарилась хрустальная, наполненная космическим покоем тишина. Какое-то время никто не хотел нарушать гармонию, но потом участники ритуала дружно воздели к небу всё ещё соединенные руки с резким выкриком: «Хау!». Разомкнули цепочку, сбились кучнее, усаживаясь на землю. Придурошный самозваный вождь засуетился, вопрошая, кто желает раздавать пищу. Алиса подошла к нему, забрала дающий право обращаться к собранию посох и спокойно заговорила:

— Добрый вечер братья и сёстры! Я хочу сказать! Мне необходимы тишина и ваше внимание! Я хочу сказать! – девушка выдержала паузу, ожидая пока прекратятся разговоры. – Мы сегодня узнали, что ушёл из жизни наш друг Волшебник. Я очень любила его. Думаю, многие из присутствующих любили и уважали его…

… ораторы сменяли друг друга. Кастрюли тащили по кругу от одной компании к другой, раскладывая кашу по тарелкам, разливая чай в кружки. Импровизационный ансамбль из гитариста, флейтиста, перкуссиониста собирал в шляпу пожертвования на общественные нужды. Заново разгонялись ударные. Юноша в рубище кружился в первобытном танце. Девушка с вытаращенными глазами, замотанная в тряпки подходила к каждому по очереди, прикасалась, обнимала, целовала, восклицая:

— Мы все — одно! Понимаете? Мы все одно! Всё — одно! Сосенки, птички, облачка, милиционеры, комарики, жучки, рыбка в озере, рыбаки на берегу… — неустанно бормотала помешанная. — Приглядитесь повнимательнее, почувствуйте, это не сложно, расслабьтесь, растворитесь… Ведь всё — одно!

***

Начальство стало доверять Ивану Путову сложные, опасные секретные дела. Например, по инициативе правительства была инициирована разработка загадочной экзотической деструктивной международной наркотической секты, именуемой в документах как «Друзья Деревьев». Организация была ошарашивающе нетипичной. В ней не было ни лидеров, ни специального внутреннего порядка. Она оставалась открытой, доступной, но ни один агент так и не смог внедриться достаточно глубоко в жизнь таинственной секты. окончание

Я щурюсь от яркого, всепоглощающего света. Я закрываю ладонью лицо от солнца, закрывшего собой все небо, впитавшего всю темноту теней. Я закрываюсь руками — но они стремительно тянутся к солнцу, как тростник, который растет на глазах. Я весь вытягиваюсь в тростник, прорастаю в небо и лечу. Как мотылек, на свет — бездумно. Безумно, может быть. Ничего, теперь можно – я скажу. Я молюсь на свет. Я пью свет. Обнимаю свет. Я хочу только свет, знаю только свет. Во сне и наяву – свет. Я – свет.

Людям обычно не нравится, когда я им об этом говорю. Особенно тем, кто думает, что знает тьму всяких вещей. Тем, кто знает лишь тьму всего, и ничего – про свет. Спящим, лишенным рассвета — не нравится.
Но я и не хочу – нравится, я хочу лишь идти. Хотя бы вот так — щурясь, закрываясь от солнца – ступать по этой выцветшей от слепящего света траве, в которой гниют прошлогодние листья. Идти, ступая словно по свету. Пусть даже я и есть гниюший лист. Пусть даже весь мой полет – как у подбитой птицы, бьющей крыльями по земле. Все равно. Я бью крыльями по земле, и лечу — никто не знает, куда. Никто вообще ничего не знает. Никто ни во что не верит. Никто ничего не любит. И я ничего не люблю. На самом деле, я не люблю даже свет, я не верю в свет. Но он – есть. Я тянусь к нему руками, вытягиваюсь в луч и лечу.

И я вижу – лес гнилых листьев, рой горящих мотыльков. Вижу птиц с перебитыми крыльями, которых выбросил на черный песок бурлящий океан света. Вижу людей, которые повисли на железных прутьях в метро. Птицы низкого полета разбиваются о лобовые стекла машин, несущихся в ночь. Я, как и многие, отстал от своих. Даже свет здесь гниет, расслаиваясь на цвета, окрашивая все вокруг. Я вижу – и не хочу видеть. Это не страдание, это просто темнота.
Я закрываю глаза и вижу: Свет…

— Затаи-и-ись! У-у-у! – кричал шаман танцуя вокруг костра и встряхивая бубном, — у-у-у! Затаи-и-ись! – надрывался он. А я сидел, жевал данный им гриб и скучал. Это действительно было скучно, но шаман обещал дождь, а это было интересно, нужно было просто немного потерпеть. Это все равно что рыбачить на берегу тихого озера, обмазавшись мазью от комаров и потягиваю паршивую сигаретку. А тут как клюнет! Или водки кто принесет.

— А-а-а! Сыть! Сыть! Сыть! – сменил пластинку шаман и небо действительно стало как-то ниже и тяжелее. Я даже немножечко поежился от странного ощущения. И костер становился ближе и больше, язычки яркого пламени приятно несколько раз лизнули мои грязные пятки и отступили. Неожиданно поднялся ветер и не касаясь огня понесся в сторону леса, пригибая низко к земле свежую, сочную траву. Лес зашумел тысячами голосов, забубнил на разные лады. Что же он хочет сказать мне этот лес старый как самый старый лес? Не знаю, а слушать очень внимательно было нельзя, можно было обмануться. Такие загадочные тайны всегда опасны, только Серый Волк еще мог без риска врываться в них, но он умер от передозировки в прошлом году. А ведь тайны и сказки становились необходимы, когда сидишь в душных стенках, особенно ночью и с болезненно остротой осознаешь свое одиночество, печаль. Но не слезы и отчаяние те тайные тропинки, что могут привести жаждущего в омут иллюзорного бытия, а собственное желание подкрепленное волей к свободе и счастью. Возможно шаман мог бы поведать мне больше, но он слишком увлечен другими важными делами. Водопой Черной Степи — нечто пугающее и абсолютно мне непонятное заботило этого странного человека, который стал моим другом в считанные мгновенье, когда наша кровь орошала стены крепости «О». Я помню точно было вчера, грязные стяги армии санитаров и гримаса боли на моей любви.

— Съешь еще, — улыбаясь сказал шаман приостановив свою пляску. Он протягивал мне еще один грибочек и приятно улыбался своими ярко-красными губами. Я опять начал жевать, а он продолжил прерванный ритуал. Как же это красиво, когда ноги его почти уже не касаются земли и он парит по волшебному кругу возле первобытной стихии, которая на самом деле не первобытная стихия, но один из ключиков подаренных кем-то добрым и честным для нас. Для нашей тоски и чтобы утолить нашу жажду. Или природную любознательность. От туда приходили неловкие, изломанные тени в разных одеждах и садились рядом со мной что-то шепотом рассказывая друг другу. Я старался не испугать гостей своими мыслями, старательно отдавая их на волю мощному течению наркотика, почти полностью завладевшего моим сознанием. Громыхая и выбрасывая на берега сонмы ракушек оно несло остатки стыда и боли к неведомому краю ойкумены, ойкая и хохоча. Как много оранжевых парусов сделанных из кленовых листьев было там и детские полузабытые неправды становились реальностью, искривляя пространство и время вокруг себя. Запахи заснеженной ели и клея, пение ласковым голосом колыбельной убаюкивало меня и я не старался прогнать сон, зная, что это всего лишь один из слоёв вкусного вишневого пирога, из «ленивого» теста.

— И-и-и-и! – неожиданно громко вскричал шаман и вспышка молнии озарила все кругом, а за ней последовал грохот грома, пошел дождь. Я поднял лицо вверх, в него начали ударяться теплые большие капли, лаская кожу и смывая всю грязь стекали они вниз. Шаман не обманул, а я и не думал, что он будет обманывать, но у него могло не получиться. Теперь же все стало на свои места, как в сложном паззле в котором нужно было собирать дельфина уютными вечерами за чашкой крепкого чая. Каждый кусочек выстраивался в нужном мне порядке и бодрым шагом отправлялся на встречу колонне цвета хаки, чтобы втоптать их в пыль тротуаров и сжечь яркими вспышками неона, задушить умирающими цветами на мостовой и показать эшафот залитый ароматным бензином. Убийство, резня острыми лезвиями ржавых крыш и сытых голубей вот что было. Длинные ряды ступенек в подъездах, крики безысходности в ночных кошмарах и наверное прощальный, жгучий своей фатальностью поцелуй, который точно лихорадка, заставлял все тело вздрагивать и пылать от несказанных слов.

Мы ели в пустынном ресторане в отдаленной рязанской деревне. Цены были очень высокие, а еда – очень вкусная, и я спросил официанта (который одновременно оказался и хозяином этого заведения):

— Вы не думали о том, что если снизите цены, ваш ресторан станет очень посещаем? Ведь тут очень все вкусно! Мы никогда не ели ничего вкуснее!

— Я думал об этом, но тут слишком маленькая и глухая деревня… Никто этого не оценит, потому что и ценить-то некому, — отвечал официант. – Остается только ориентироваться на таких вот, как вы, случайных странников, которые нет-нет да заедут в нашу глушь…

Ветер заглушил окончание его ответа, заставив громко зашелестеть гигантские вековые дубы, окружающие террасу ресторана и создающие естественную тень, защищающие от палящего откуда-то сверху солнца…

— ОК. Теперь я хочу заказать вот это… — Я показал в меню на пункт «Фирменный компот» из раздела «Прохладительные напитки».

Через четыре минуты передо мной поставили большой высокий бокал, наполненный прозрачной темно-фиолетовой (цвета крепкого раствора марганцовки) жидкостью. Я отпил. Это было…

— Изумительно! – не удержался я от крика. – Попробуй! Это гениально! – Я протянул бокал своей спутнице.

Это был действительно самый вкусный напиток, который мне когда-либо доводилось пить… В нем сочетались острые вкусовые оттенки различных лесных ягод, фруктовых соков и каких-то неизвестных кореньев, в результате давая такой эффект, что от каждого глотка начинала приятно кружиться голова и слышалось откуда-то пение райских птиц…

На дне бокала чернел некий черный довольно большого размера комок, я был уверен, что это что-то вроде спрессованных ягод, которые вот-вот разойдутся и дадут вкусный осадок, но комок так и остался плотным, пока я пил «Фирменный компот».

Когда я допил, мы уже поднялись было уходить. Нужно было торопиться. Я пошел на кухню, чтобы отыскать подевавшегося куда-то официанта и попросить счет. И тут подруга говорит мне:

— Ой, смотри! Оно шевелится!

— Что такое?

— Комок из-под компота…

Я вернулся к нашему столу и заглянул в бокал. Комок действительно странно подергивался, так, будто он был… живой… Меня передернуло.

Постепенно, одно за другим от комка стали отделяться перья, потом появилась воронья голова. Несомненно, это была ворона, которой придали форму плотного круглого комка, и она была еще жива…

— Вытащите меня отсюда! – взмолилась она. – Пожалуйста, помогите мне!

Трясущимися не то от страха, не то от омерзения пальцами я брезгливо взял птицу и вынул из бокала.

— Да они тут совсем охуели! – возмущенно пробормотал я. – Они сварили птицу в компоте что ли? Да еще и заживо?

Я недоумевал. Просто в голове не укладывалось, что этот вкуснейший напиток мог содержать такой подвох. В этот момент появился официант.

— Да, мы добавляем в «Фирменный компот» на финальной стадии живую ворону. Это часть одного из наших секретных рецептов. Компот благодаря этому приобретает энерго-психические заряды, позволяющие тому, кто его выпивает, испытывать слуховой и духовный опыт, которого он в обычном состоянии испытать не может… Скажем так, вы слышите и понимаете сейчас язык птиц. Заберите эту ворону с собой, она ваша. Тем более она, кажется, о чем-то просит вас. Слушайте!

Я и вправду услышал:

— Я живая, вылечи меня, я буду служить тебе…

Я расплатился по счету, взял между пальцами почти не шевелящуюся, но явно живую ворону, и мы направились в сторону леса. Сегодня нам предстояло еще добраться до следующей деревни. О том, как лечить ворону с поломанными костями и перьями, я не имел ни малейшего представления…

Они бредут мимо заправки по дикой жаре, раскалённому асфальту… Он, с видимым облегчением скинув рюкзак в пыль обочины, несколько раз приседает, размахивает руками, разминая утомлённое тело. Она, сняв свой рюкзачок и положив рядом, присаживается на поклажу, вынимает из чехла гитару, принимается тихонько наигрывать, напевая простую песню о дороге, любви и свободе. Он достаёт сигарету, поджигает, курит, улыбается, слушает, не забывая махать рукой проезжающим автомобилям. Она откладывает инструмент, зевает, достаёт из рюкзака полуторалитровую бутылку, наполненную водой, отвинчивает крышечку, с гримасой отвращения глотает тёплую, невкусную, душную влагу, потом протягивает спутнику. Он бросает окурок, тушит подошвой, и, указывая на кусты, деревья неподалёку, предлагает отдохнуть в тени. Она соглашается… Они добираются туда через придорожную канаву, поле, заросшее невысокой, из самого приторного детства, травой и цветами, вынимают из рюкзаков туристические коврики, спальники, расстилают на земле. Она делает бутерброды из хлеба и плавленого сыра, он снова курит. Они увлечённо жуют, нежно смотрят друг на друга. Он отходит помочиться. Она сбрасывает платьице, снимает сандалии, чулки, трусики, залазит в состёгнутые вместе спальники, зовёт. Он возвращается, раздевается, ложится к ней. Они целуются, ласкают друг друга. Он, как всегда, жадно, нетерпеливо входит в неё, двигается. Она желает быть сверху. Они переворачиваются. Пыхтят и сопят. Ветер раскачивает ветви, шелестит листвой, укрывающей любовников от солнца, шуршит трасса. Честные запахи. Оргазм, чистое небо, и мир застилает сон.

Земляну приснилась угрюмая заснеженная тайга. Несколько человек, одетые в почти одинаковые универсальные лохмотья, грязные, прожженные, рваные фуфайки, стоптанные кирзовые сапоги нехотя волочатся вдоль просеки, по обе стороны которой органно, безучастно возвышается непроходимый смешанный, спутанный лес. Бедолаги тащат на плечах примитивные рабочие инструменты: лопаты, топоры, домкрат, кирку, молот, мешок со скудной провизией, сковородкой, котелком, канистрой чистой воды, несколькими украденными в котлопункте ложками. На приготовление обеда каждый утро скупым завхозом, начальником котлопункта, замкнутым, убеждённым стукачом выдаётся немного высушенных в прошлом году картошки и лука, по паре банок просроченных много лет назад тушёнки и кильки в томатном соусе, соль, четверть хлеба на человека. Этот тип в прошлой жизни был каким-то там военным начальником и в результате совсем не умеет общаться с людьми, угодил сюда за то, что пригрозил убить кого-то. Поэтому, когда за недопустимое словесное оскорбление прямо в кладовой, среди мешков с продуктами, во время выдачи суточных норм завхоза избил новый повар таджик, народ, уставший от пустой, скверно пахнущей, непотребной баланды, уважительно поддержал, а начальство лишь отчитало последнего, заточив на несколько дней в штрафной изолятор… Воздух вкусный, сладкий, густой и на удивление тёплый. Фланируют редкие крупные мягкие хлопья снежинок, ощутимые лишь как щёкотный комариный поцелуй призрачного ангела, когда соприкасаются с кожей лица, открытые поверхности которой летом были все искусаны, воспалены, потому что, когда напряжённо работаешь, нет возможности отбиваться от роя невиданных хитиновых монстров. Ссадины и мозоли в этом болотистом климате не заживают, а гниют дальше, вокруг образуется язва, расползающаяся всё сильнее. Лекарств почти нет, письма доходят редко, и уже ни во что не веришь, ни на что не надеешься, а вспоминать трепетно, жгуче больно, ведь точно знаешь, всё это будет продолжаться ещё долго. Только ещё большее страдание, давление, одиночество, стойкое внутреннее правило. Будешь вынужден, снова открыв глаза внутри безапелляционно реального, ясного бреда, принять навязчивый нож сирены, съесть благоухающее разложением, смертью резиновое время, спрыгнуть на траву, грязь, сугробы с подножки вагончика, пропахшего потом, дымом папирос без фильтра, сырых берёзовых дров, сероводородом от больных животов, предельно крепкой заваркой дешевого чая, вылезти из утробы, до отказа забитой, упакованной такими же, как и ты, обездоленными, но пока ещё не сломленными чудовищами, горькими, скаредными калеками, поднять топор, кирку под набухшими, тяжёлыми, низкими, надменными фиолетовыми облаками над головой и снова переживать, мучаться, ждать дальше… Один недавно помер от такой работы, быта. Ещё ему перестали писать из дома, с далёкого райского юга, где остались жена и двое детей. Тихий, добрый, трогательный пьяница, немного блаженный, но вроде крепкий, широкий в кости. Пару лет отпахал в корчёвке — самой тяжёлой, надрывной бригаде, валящей и укладывающей толстые трёхметровые баланны, взятые с нижней части поваленных стволов крупных елей, осин и берёз, в остов временной колеи на новых вырубках. Стали беспокоить частые боли в груди, позвоночнике. Администрация неожиданно поверила и перевела на работы в посёлок, где всё равно приходилось тягать брёвна. Однажды ночью сердце остановилось, и тело хлёстко рухнуло с верхней полки двухэтажной кровати на холодный пол барака. Два дня труп лежал на кухне, укрытый простынёй, а бывшие коллеги привычно, буднично грели кипяток для чифиря, единственного необходимого лекарства, наркотика. Раньше чёрный чай был запрещён на режимных зонах, подобно алкоголю, марихуане, прекурсам первинтина и опиатов, сотовой связи и многим другим вещам, которые проносят сквозь решётки, стены, различными тайными способами, путями. Например, на торпеде — заплавив в полиэтилен и затолкав в анальное отверстие, спрятав в прямой кишке, как до сих пор доставляют чай и сигареты в карцер… На третьи сутки останки водрузили на платформу, прицепленную к пассажирскому тепловозу, отвозящему отработавших смену надзирателей в обитаемую большую землю… Более всего начальники, командиры страшатся побегов. Но надо быть отчаянным безумцем, чтобы решиться уйти через эти проклятые болота, тайгу, необъятную пустынную, девственную страну концлагерей. Осенью, правда, исчез один грузин, пастух. Говорят, он ещё на тюрьме тренировался, в тесных прогулочных двориках бегал по стенам. Изображал, что совсем не говорит по-русски. Угодив сюда, пошёл к этнической диаспоре работать на пасеку… Искали долго, с собаками и вертолётом. Не нашли. Может, волки съели… Или как-то в этапе привезли нескольких детдомовцев, беспризорников, а у них привычка бежать отовсюду, и они сразу пошли, прямо в тапочках, по раннему снегу. Их легко поймали и несколько дней калечили в изоляторе, всё здоровье отняли… Пространство режет идеальной тишиной, пустотой, разбавляемой лишь хрустом неровных шагов, выжимающих свежий голубой снег, кашлем, плевками, матюгами, позвякиванием посуды в продуктовом мешке, сухим рокотом бензопил за десять километров через болота на лесоповале. Присыпанные снежком, тонкие, миниатюрные рельсы-узкоколейки, убегающие за поворот. А шпал не видно – шагать неудобно, ноги постоянно спотыкаются, проваливаются, и при этом то жёстоко коченеют от стылой влаги, то приятно отходят от тока крови, разогнанной чайным концентратом, ходьбой… Эта железная дорога уже несколько месяцев составляет весь смысл жизни, наглядную его метафору для героя. Положенная с вопиющим несоблюдением технологии, без насыпи, прямо в топкую почву, закрученная на стыках двумя, а то и одним болтом вместо необходимых для прочности четырёх, она постоянно плывёт, особенно в межсезонье, когда меняется погода: проваливается, проседает, изгибается из гладкой дуги в острые углы. Старые шпалы гниют, рельсы разъезжаются, выворачиваются, падают под платформами, нагруженными скошенными деревьями, чичигой — старинным тепловозом, тянущим вагончики, порою в течение многих часов, с простоями, перевозящим мужиков: до рассвета – из лагеря на квартал-делянку, а после заката – по темноте обратно. И бригада каждый день, иногда даже ночью, смастерив факела из фуфаек и солярки для бензопилы, без выходных, в любую погоду чинит пути: вытаскивает костыли — гвозди, прикрепляющие рельсы к шпалам, поднимает домкратом дорогу, достаёт из глины, из стальной замёрзшей земли, из-под первого снега шпалы, пилит в лесу, вкапывает новые, снова зашивает полотно; поправляет, перестраивает лотки — мосты над оврагами, речками; устраняет аварии, ставит обратно упавшие составы. Возможно, это и есть настоящий ад, изнанка мира. И тот, кто наслаждался там, в другой жизни, опьяняя себя иллюзиями, удовольствиями, пробуждаясь здесь, стонет. Всем своим трагикомическим сюжетом, каждым кадром ситуация заставляет остро чувствовать, что кто-то, безликий, невидимый, всемогущий и суровый, безжалостный, считает героя крайне, серьезно виноватым, неправильным. И некий подлый факт, отмеченное отдельным вниманием событие из прошлой жизни, приятного сна диктует точку перелома, от которой в дальнейшем раскручиваются внутренние нити, клубки обид, комплексов, страхов. И почти невозможно разойтись с кем-то, сбежать. Ты каждое мгновение сталкиваешься лицом к лицу с самим собой, со всеми своими недостатками, проблемами. И только сон даёт передышку, забвение. Самое страшное, что нет любви. Только дрочишь иногда в стороне, мечтая…

Землян очнулся с желанием вынести что-нибудь из неиссякающего шквала плавящихся, перетекающих одна в другую, множащихся неисчислимо, панических галлюцинаций, бредовых сновидений. Сперва он вытащил на нетронутый искажениями, затерянный где-то в самой глубине сознания, светлый-солнечный, покрытой спелой, сочной травой и цветами островок самое дорогое — девушку Алису. Потом принялся спасать гитару и снаряжение…

Рано или поздно влюблённые достигли заветной развилки, где, согласно полученной от друзей листовке, нужно было, сойдя с большой дороги на просёлочную, миновать ещё полсотни километров через несколько деревень. Ребят удачно подвёз один местный житель, подозрительно заинтересованный начинающимся стихийным свободным фестивалем мира и любви. Взял деньги за бензин и подробное интервью у пассажиров об их мировоззрении и об истории движения любовных сходняков. Высадил у небольшого, заросшего кувшинками озера посреди леса.

Первым, кого они увидели, был рыхлый пухлый длинноволосый нагой малыш мужского пола, высокий, но явно юного возраста, барахтающийся, плещущийся на мели, совсем как маленький ребёнок. Землян радостно окликнул нового друга: «Молодой человек! Как нам попасть на сходняк?». Стал дожидаться ответа, но тщетно: существо уставилось, открыв рот, в небо, не обращая на вновь прибывших никакого внимания. Герой дважды повторил вопрос и опять безрезультатно. Подумал, что сей глухой оболтус в луже напоминает даже не очередную жертву революции, подпольных альтернативных маньяков психологов, а скорее продукт раннего сексуального насилия, характерную иллюстрацию халатности гинекологов, акушеров, жестокостей в детских садах.

— Эй, слышь, ты, братан! Чего нас игнорируешь? — Землян эффектно напряг голос. Купальщик вяло, заторможено обернулся, посмотрел мутным взором, сделал неопределённый неуклюжий жест рукой в ту сторону, откуда путники только что прибыли…

— Юноша, мы только что приехали, очень устали, а вы даже не здороваетесь… Хотя бы подскажите нам, куда идти, где стоят люди? — Алиса, хотя и не одобряла грубость своего попутчика, также была изумлена очевидным скудоумием аутичного мокрого дитяти.

— Доброе утро. — равнодушно промямлило, словно некий пароль, рассеянное существо.

— Здарова. Ты бы хоть штаны надел, когда с нормальными людьми разговариваешь! — пошутил Землян, — Что потерял совсем штаны? — и тихо добавил, — Разум, похоже, тоже уже совсем потерял…

— Ты наверняка должен быть в курсе, где живёт парень, которому всегда больше всех надо, Илла? У него серебряный вигвам.

— Идите по этой дороге долго в лес. За большим пляжем, на второй поляне, увидите… Прямо за Кругом… продолжение

Наступило лето, и это само по себе было поводом отправиться в путешествие. Оставаться в душном беспокойном Городе становилось всё бессмысленнее — влюблённые обошли с визитами всех друзей, посетили несколько сходняков Кафедры на лоне природы под открытым небом, но всё это уже казалось недостаточным, ненужным, неинтересным. Тогда Алиса напомнила Земляну о Большом Летнем Лесном Любовном Сходняке, который должен был начаться в ближайшее время: «Мы можем поехать и пожить немного в лесу вместе с остальными…»

— Да. Я уже давно наслышан и мечтаю взглянуть на это блаженное сборище. Правда ведь я почти никого не знаю… Ещё, кажется, там все ходят нагишом, мне тоже придётся раздеваться?

— Совсем не обязательно. Ты можешь делать всё, что угодно и как тебе нравится. Если это не мешает остальным. Нет никаких правил, кроме уважения к окружающим и девственной природе. Агрессия и алкоголь не приветствуются. А насчёт знакомств, думаю, люди собираются на любовные сходняки как раз именно для того, чтобы пообщаться, отбросив обычные роли, стереотипы, программы поведения, преодолев те условности, которые сковывают, определяют нас в городе, и в результате возможно лучше понять себя, других, обрести настоящую дружбу, любовь.

Они уложили незамысловатый, самый необходимый для бродяжьей жизни скарб в рюкзаки, завели будильник на шесть часов и легли спать.

Во сне Землян вернулся в забытый, заброшенный родной город. Скрипучий, стылый утренний троллейбус везёт героя от вокзала вдоль пустынного осеннего проспекта. Странник вяло бредёт по улочке к отчему дому, мимо строек, заборов, бараков, мусорных баков, гаражей. Поднимается тугой пыльный ветер с листьями, лупит прямо в лицо, препятствуя ходу, останавливая Земляна. С трудом преодолев сопротивление стихии, путник достигает цели, заходит в тёмный, пахнущий древностью, детством подъезд, поднимается по деревянной лестнице. Звонит в дверь, которая, несколько секунд спустя, распахивается, и за ней возникает Алиса.

— Вернулся, дорогой — шепчет она.

— Что ты тут делаешь? Где мама? — мямлит пришелец, окоченевшие мёртвые губы, язык не слушаются его.

— Я здесь. Жду тебя каждую ночь, каждое утро, — и волосы девушки мгновенно седеют, кожа стягивается морщинами… На пороге сухонькая старушка-мать. Ошарашенный Землян порывается войти, обнять, поцеловать женщину, но свет в прихожей меркнет, пол проседает, проваливается… Мяукает кошка… Где-то за стеной принимается рыдать младенец, включается телевизор, передавая новости… Потом всё стихает, только капает вода из крана, тикают часы. Герой делает несколько осторожных, неуверенных шагов в темноту, вытянув перед собой руки, и натыкается на колючие ветки деревьев, под ногами чавкает, хлюпает жижа. Вдруг пальцы ощупывают нечто совершенно невообразимое – тёплое, липкое, склизкое, мягкое, живое…

Он очнулся в автомобиле, на переднем сиденье рядом с водителем. В задней части салона дремала Алиса, обняв чёрный чехол гитары. Негромко пиликала магнитола. За окном промелькнул голубой щит с указанием километража до ближайших населённых пунктов по трассе, и Землян сообразил, что машина движется на юг.

— Я тоже раньше любил поспать. Читал специальные книги о том, как лучше понимать, расшифровывать происходящее в этом измерении сознания и даже учиться контролировать развитие, сюжет сновидения. Ведь можно много интересного подсмотреть, совершить, просто осознав тот важный ключевой факт, что ты сейчас спишь.

Разглядывая лицо водителя, зевающий Землян вспомнил встреченного недавно врача. И говорил этот человек весьма схожим, уверенным, компетентным, слегка ироничным тоном. Ухоженный, изящно одетый интеллигент, среднего, даже несколько перезрелого возраста, с чуть тронутой сединой аккуратной причёской и какой-то тонкой, едва уловимой печатью разочарования, печали, скуки на лице, в глазах, повидавший жизнь и уже несколько пресыщенный ею.

— Я так сильно увлёкся всем этим, что даже уехал далеко на восток, к горам и священному озеру, для того чтобы остаться там жить навсегда. Но не выдержал, закопал все книжки и вернулся, — в голосе прозвучали нотки сожаления, неудовлетворённости. — Сейчас женился, работаю в Городе дизайнером на крупную корпорацию, у меня ребёнок, квартира, иномарка. Еду навестить старую больную мать на родину в провинцию…

— Да, сны – это, несомненно, интересно. Но даже бодрствуя, большую часть времени мы всё равно словно спим, блуждая в фантазиях, односторонних, поверхностных восприятиях, строя свои или принимая чужие ошибочные концепции, отдаваясь эмоциям, желаниям. Я за свою сравнительно недолгую жизнь уже успел со всей очевидностью ощутить это на личном опыте, — Землян обрадовался возможности пообщаться с водителем о таких нетривиальных философских проблемах, ведь обычно мужики-дальнобойщики, чаще всего подбирающие путешественников на трассе, предпочитают болтать о женщинах, политике, не поражая интеллектом и эрудицией, и в лучшем случае выказывают разве что примитивную общечеловеческую мудрость, понимание простых основ жизни. — Сознание остаётся заложником множества защитных фильтров, способов обработки и усвоения информации, непрерывно поступающей от органов чувств, что направленно на более успешное, эффективное выживание, функционирование в современной искусственной социальной среде, сильно отличающейся от исходной, естественной, природной. Эта некая оптимизация процессов переживания, осознания на всех уровнях, с одной стороны, помогает людям взаимодействовать друг с другом, окружающим миром, переполненным ими же создаваемыми устройствами, механизмами, правилами, предписаниями, шифрами, кодами, упрощает реализацию, удовлетворение моментальных потребностей, стремлений, а с другой – лишает того истинного виденья, ошеломляющего океана, шквала существования, которым феноменальная вселенная является в действительности. Вот, например, речь или письменность, компьютерные технологии позволяют обмениваться информацией, налаживать контакт, но при этом загоняют мыслительный процесс в рамки условных, формальных образов, знаков, символов. К тому же, каждый человек воспринимает происходящее в контексте, в переводе, предвзято, исходя из воспитания, культуры, настроения, того, что знал и чувствовал раньше, что наиболее актуально, полезно для него сейчас, в данный момент. Одним словом, мы обусловлены, и меня крайне возбуждает возможность побега из этой тюрьмы.

— А я считаю, что эта самая обусловленность необходима. Можно даже сказать, что она и есть путь, учение. Мир существует благодаря ей, проявляется через неё, и практически невозможно ощутить ничего кроме. Ты никуда не денешься, например, от того, что у тебя две руки и две ноги. Чудо просветления если и происходит с кем-нибудь, то крайне редко. Такого человека очень трудно встретить. Наверное, придётся ехать куда-то очень далеко. Некоторые верят, что были те, кому удавалось достичь неких устойчивых высших степеней, состояний свободы, но способы такой реализации, похоже, уникальны в каждом случае и основаны как раз прежде всего на терпении, смирении, концентрации, опыте. — По интонациям было заметно, как водителя немного раздражает то, что младший по возрасту Землян не послушно внимает преподаваемой мудрости, а спорит, поучает сам. — Вот, предположим, управляя автомобилем, я жертвую возможностью любоваться красотами природы, мимо которых проезжаю, вынужден сосредотачиваться на дороге, подчиняясь правилам движения и так далее. Но зато получаю хорошие шансы быстро преодолеть огромное расстояние, достигнув цели минимальными усилиями. В любой момент волен остановиться, искупаться в речке или отдохнуть в кафе. Могу помочь таким как вы добраться.

— Но чаще всего, добиваясь того, к чему долго упорно стремился, чего отчаянно желал, человек, испытав короткое частное удовлетворение, понимает, что это уже неинтересно, ненужно. И всё новые горизонты, миражи манят вечного скитальца, гложет свежая жадность. — Землян отметил в зеркале заднего вида недовольный взгляд заспанной, только что пробудившейся Алисы… Вероятно, её раздражала самоуверенная, напористая манера, с которой герой проповедует свою идеологическую платформу бескорыстному благодетелю, согласившемуся бесплатно подбросить пару по трассе. Да и сама тема дискуссии могла казаться девушке надуманной, пустой. Всё же он продолжил речь. — Человечеству с незапамятных времён известны некоторые мощные, интенсивные методики, позволяющие революционным, взрывным путём освободить сознание, вскрыть психику. На протяжении тысячелетий такие знания оставались прерогативой избранных, посвящённых, шаманов, колдунов, но сохранялись, передавались, применялись во всех древних культурах, являясь важной частью обрядов, ритуалов, религиозной и медицинской практики, даже общественной жизни. Этим, пускай косвенно, но, так или иначе, определялось метафизическое самосознание народов, их образ мыслей, отношение к природе, рождению и смерти, своему месту во вселенной. Нынешняя цивилизация вплотную столкнулась с данной темой совсем недавно, полвека назад. Это было, с одной стороны, связано с развитием современной науки, химии, антропологии, только что оформившейся и сразу же оказавшейся в тупике психологии, а с другой – вызвано тотальным общим идеологическим, духовным, культурным, нравственным, этическим кризисом, в котором очутилась материалистическая цивилизация, породившая и пережившая ужасы, зверства мировых войн, тоталитарных режимов, неустанно изобретающая всё новые страшные игры, игрушки, во всё нарастающем темпе разрушающая экологию планеты, да и саму человеческую душу. Мы все вместе балансируем на краю бездны, пируем с кока-колой и гамбургерами в преддверии глобальной катастрофы, а науськанные, инспирированные горсткой власть имущих тиранов, магнатов средства массовой информации, используя изощрённые дьявольские технологии, небезуспешно пытаются убедить серые безликие толпы, что всё в порядке, всё так, как и должно быть. Построившая космические корабли и электронные микроскопы цивилизация в итоге скатилась к невиданному доселе рабству. Ведь правительствам, корпорациям, спецслужбам нужны не по-настоящему свободные, разумные, тонко чувствующие, живые люди, но тупые послушные роботы, винтики, универсальные детали социальной машины, отлаженного механизма подавления, которым так легко управлять. Именно поэтому власти панически боятся психеделической культуры и всего, что с ней связано, запрещают, жестоко борются, без конца проводя лживую пропаганду. Возможно, эти новые-старые способы раскрепощения во многом спорны, опасны, особенно когда используются неграмотно, без необходимого понимания, и далеко не во всех случаях оказывают нужный эффект, приводя сознание пациента к каким-либо положительным переменам. Ведь немало психонавтов сгинуло без вести в мыслепространстве, многие задохнулись ядовитыми парами над котелком, пытаясь, несмотря на дикие временные завихрения, приготовить ужин, кто-то принял мученическую смерть в пасти неведомого чудовища, растворился, был поглощён радужным туманом, пульсирующим цветами, одним единым звуком, чувствами, разнообразнейшими ощущениями, приключениями… Но часто достойные люди находят таким необычным путём в собственном внутреннем мире и окружающем космосе ответы на самые сложные вопросы об истинном смысле существования, в которых бессильна официальная идеология, философия глобальной корпоративной культуры… — Рассказчик перевёл дух и замолчал, испытывая некоторую неловкость. Его самого несколько удивил этот неожиданно вырвавшийся пространный, высокопарный монолог. С помощью данной речи он словно подвёл итог тому, к чему пришёл, что понял за последнее время…

— Похоже, наша красавица проснулась… Вы голодны? Хотите, остановимся перекусить, выпить кофе? — примирительно сменил тему тоже слегка ошарашенный, озадаченный услышанным водитель и, не дожидаясь отклика, стал тормозить, сворачивая на обочину к показавшейся поблизости придорожной забегаловке. Путешественники вылезли из машины, занялись изучением меню у окна кухни, открытого на летнюю веранду с несколькими стандартными для таких заведений лёгкими белыми пластмассовыми столиками, стульями вокруг них. Сделали заказ грузной накрашенной хозяйке в застиранном фартуке, сполоснули в умывальнике руки, расселись вокруг стола, выложив на него каждый свои сигареты, стали вальяжно, с удовольствием курить, осматриваясь по сторонам. Они очутились в центре совсем крохотной деревеньки, каких тысячи, всего на пару десятков изб, жмущихся с обеих сторон к магистрали, и, по всей видимости, живущих, кормящихся исключительно ею. Были видны чахлые огороды, покосившиеся, сгнившие серые деревянные изгороди, сортир, распаханное поле, уходящее к полоске леса на горизонте, автозаправка, автосервис со стоянкой, продуктовый магазинчик и ещё несколько кафешек, одна с мотелем на втором этаже деревянного здания, из которого доносилась южная этническая музыка. Пахло дымом, бензином, жарящимся мясом, мочой и сгущающимися сумерками. Мимо с грохотом проносились по шоссе фуры-большегрузы, шуршали легковушки. На другой стороне располагалось несколько лотков с разнообразной снедью, фруктами, местной продукцией, всяческими безделушками, инвентарём для летнего отдыха. Перед ними несколько семей туристов, очевидно, направляющихся на море, дальнобойщики, стайка разодетых размалёванных проституток, беззаботные псы дворняжки, рыскающие, крутящиеся под ногами, нежащиеся в пыли. Всё это накрывало закатное небо пастельных тонов: от глубокого голубого, через фиалковый, к светло-кирпичному, изрезанное редкими тёмными разноцветными полосами, штрихами, перьями облаков над горизонтом с ярко оранжевым апельсином садящегося солнца между ними и блеклым, едва проявившимся ломтиком растущего месяца в вышине. На Земляна внезапно, ни с того ни с сего, резко накатило, наехало, словно фотоувеличение, нежное, томное очарование момента. Ему показалось, что он готов сидеть вот так вот вечно, в тёплом прелом закате, на дороге к югу, на взлёте жизни, любви, с чемоданом чудес, камнем в кармане, новый, модный, верный, вредный, свободный и счастливый. Подул ослепительный, оглушительный белый солнечный ветер, и герой захлебнулся полным ощущением жизни, настоящим, закатил глаза. Возможно, он был голоден, и в предвкушении возможности удовлетворения этого фундаментального биологического мотива, являясь тонко чувствующей запахи натурой, терял разум.

— Да, кстати, давайте, наконец, познакомимся. Меня зовут Дыма, — водитель протянул руку Земляну. — Я пробовал курить марихуану всего несколько раз в жизни, ничего особенного не почувствовал, помню только, очень болела голова, но мне на самом деле очень приятно подвозить таких интересных необычных людей.

— Землян, — вернулся в тело молодой человек.

— Алиса. Нам тоже по душе путешествовать с вами, — мило, искренне улыбнулась девушка.

Хозяйка трактира принесла на подносе кофе для мужчин и чай для Алисы, разлитые не в пластиковые стаканчики, а керамические кружки с рисунками. Ей вслед мягко, грациозно, неторопливо шествовала беременная кошка. Женщина удалилась в кухню, и по прошествии пяти минут снова вернулась к гостям, расставив по столу заказанные блюда. Еда была домашняя, хорошего цвета и аромата. Все с удовольствием поели, Дыма встал из-за стола, собираясь пойти расплатиться. Автостопщики изъявили желание подкинуть денег, но водитель наотрез отказался и ушёл к кассе. Тогда Алиса, грозно насупившись, уставилась на Земляна, процедила сквозь зубы:

— Зачем ты рассказывал ему всё это? Неужели ты не видишь, как он далёк от таких вещей, живёт совсем другим?.. Ты не утруждаешь себя хотя бы немного послушать, попытаться понять собеседника, загружаешь его сознание бесполезной, лишней информацией, красуясь, любуясь собой. Ты думаешь, ты лучше, мудрее его? Ближе к истине? — она немного помолчала, продолжая сурово смотреть юноше прямо в глаза… — Я не смогла вставить ни слова в ваш разговор. Разреши теперь мне сесть вперёд и пообщаться с Дымой.

— Давай, — легко согласился Землян, всегда готовый уступить любимой.

Расположившись рядом, Алиса стала расспрашивать Дыма о его работе, вспоминала в ответ о своей. И с каждой новой репликой, историей между собеседниками усиливалась, крепла незамысловатая симпатия, росло простое человеческое уважение. Дым оживился, а Землян погрузился в густую постыдную эмоцию ревности. Было нелепо и даже глупо, смешно испытывать такое недостойное чувство, особенно в данной, совершенно безобидной ситуации, но герой ничего не мог с собой поделать, это происходило на уровне рефлексов, инстинктов. Он припомнил, что подруга рассказывала, как однажды, работая секретаршей, отчаянно влюбилась в уже немолодого босса, который, обладая острым умом, ещё и давал сильное ощущение защищённости, основательности, которое так необходимо каждой женщине, самой природой, во многом подсознательно, нацеленной на создание семьи, воспроизведение потомства. И в этом отношении безработный, бездомный Землян явно уступал солидному, респектабельному водителю, волею случая сейчас поставленному в положение соперника, конкурента. Герой нервно тянул одну сигарету за другой, выпуская дым в щёль над приспущенным стеклом дверцы, из которой приятно хлестал по лицу, волосам прохладный ветер. Внезапно автомобиль резко замедлил ход и остановился, заглох…

— Ну вот! Ещё мой отец, который первым в Союзе навигацию для подводных лодок разрабатывал, часто любил повторять: не трогайте аппаратуру, и она вас не подведёт! — заключил дизайнер. продолжение

 * * *

И когда они добраблись до края земли, где вода и небо неразделимы, семья на рыбацкой лодке, свирепый бушующий океан поднимал их на сотни метров на гигантских волнах и время замедлело ход. И пошло под другим углом. Вода образовала подобие портала, часть волны стала плоская как зеркало и от туда, из воды показался кренпкий бородатый мужчина похожий на пророка Сивиллью с фресок Микеля. Это был Ной. Отец еле держась за лодку выбросив руки вперёд потянулся к нему, дети и вся семья в лохмотьях прильнули к бортам с мольбой смотря на него. Ной почти вышел на маленький пирсик в небесах, как его схватили. Двое здоровых мужчин взяли Ноя заруки и потянули в пучину. Как он не сопротивлялся но только три линии пузырьков воздуха уходили в глубь. И океан сомкнулся и портал исчез.

А может это был Бог? Может быть Бога не пустили на встречу с семьёй.

* * *

Я ходил в кинотеатр. В настоящий кинотеатр. На настоящий фильм. Вы понимаете? Нет, вы не понимаете. Для того места не существовало понятия «художественный фильм» там все фильмы были документальные. В репертуаре были Риддик, Нарния и колдунья и ещё что-то там.

И я понял что нас жестоко обманули. Вся наша реальность погрязла во лжи. Да да Лживая реальность. Те фильмы которые крутят у нас это отрыжка от их голивуда.

Там сняли фильм. Он настолько велик, что проекция его будет существовать в пространстве вечно. И как нибудь во сне нашему режиссёру перепадёт кусочек, тень, лёкгий намёк, мааальенькая отрыжечка от этой почти живой сущности фильма. Проснувшись, ослеплённый великим прозрением, наш гений всё додумывает своими Земля(ными) мозгами весь фильм. Вот так делается кино у нас. Я думаю это касается всех остальных отраслей так называемого творчества.

Современный человек не способен придумать что либо существенно новое. Он конструирует из кубиков подсознательно отложившейся информации. Ну а когда совсем повезёт, идеи приходят оттуда.
 

Мне приснилось, что я убил человека. За то, что он надел мои штаны и шапку…

Я просто взял какую-то дубину типа бейсбольной биты и избил его до смерти. Все было как в тумане. По обычаю этой страны я должен был участвовать в похоронах и поминках убитого, нести его тело вместе с его родственниками, так как и сам отчасти стал ему родным после совершенного мной над ним акта.

Опасаясь отмщения со стороны друзей и родных убитого, я пытался сбежать, скрыться в разрушенной бревенчатой избе, под столом, в печке, в затянутом паутиной и плесенью огромном кувшине, который когда-то, наверное, использовали для приготовления то ли вина, то ли приворотного зелья. Но я нигде не находил себе места – что-то неумолимо тянуло и подталкивало меня все же выйти на свет и принять участие в торжествах: весь город хохотал, торговал, пел, танцевал, празднуя кончину того, кто без спроса надел мою одежду! В этом, впрочем, не было ничего странного – такова была традиция…

Я присоединился к процессии, двигавшейся по поющим украшенным разноцветными гирляндами улицам, и почувствовал пронзающую меня резкую грусть, исходившую от родственников убитого. Мое сочувствие было так сильно, что я готов был позволить им убить меня. Но они не обращали на меня, казалось, никакого внимания.

Мы дошли до кладбища на окраине города, вырыли яму и закопали в ней гроб. Потом разожгли костер над свежей могилой и долго, до ночи сидели и смотрели в огонь, мысленно бросая в него себя и свою одежду, отдавая таким образом последнюю дань покойному.

По пути назад я был уже в полном отчаяньи, я был совершенно истощен, мне явно не хватало энергии. Я встретил в толпе шедших мне навстречу разряженных цыган красивую цыганку-гадалку, она взяла с женским участием мою руку (я сразу же ощутил тепло ее тела) и сказала, глубоким взглядом глядя мне в глаза: «Я вижу твое будущее. Сейчас ты вернешься, найдешь самый большой кирпич во дворе и пойдешь громить город!» Так все и произошло.

Я ломал, крушил, жег и убивал, и мне становилось все легче и легче. Я проснулся.

Сон, просто сон, с табуреткой, как у бабушки в деревне, ночью на холме смотрю в звезды. Где-то триптих сверкающих вершин, тонкой эквилибристикой цвета и блика навевает заданный ему вопрос:
-И там есть жизнь? Они существуют?
-Дело не в них, не надейся, что они тебя спрячут.
-Я не про то, я не про нас, я не про здесь.
-Ты зря «не про здесь», потому что именно из-за этого на Земле не вырастут деревья, и не поплывут по реке рыбы на нерест.
И он тысячу раз прав. Глядя в звездную даль как-то забываешь, что ты все еще тут, и что нельзя надеяться на то, что прилетят добрые пришельцы и спасут тебя и человечество. Как многие режут правду ножом и говорят и думают вполне серьезно, что можно покаяться. Как мечта о рае затягивает христиан и других, но ведь нельзя все время надеяться на то, что потом будет хорошо. Что жизнь закончится и настанет рай, что мы улетим в космос к другим мирам, и можно будет не думать о загубленном прошлом человека, как вида.

Сон растворился. Растворился мой собеседник, такой маленький, но такой разумный, что мне, существу с «сознанием» становится стыдно.
Сигарет я больше не курю, пить тоже не хочется. Ничего не хочется. В ушах Крек, в голове сумбур, во рту — проклятый чай. Лучше спать.

Много людей на какой-то пафосно-гламурной вечеринке. Я сама не знаю, как очутилась здесь. Просто не представляла, куда меня пригласили… Вечер был бы насмарку, если бы там не оказался давно занимавший мои мысли человек. Алкоголь не долго застаивался в бутылках, многие из гостей танцевали под живой немного наивный джаз, другие разговаривали, сидя за низкими столиками.

Гостиная оформлена в восточно-модернистском стиле – не то чтобы красиво, но интересно. Я танцую с мужчиной, который мне нравится, а может даже больше – впервые в жизни меня колотит непонятно откуда взявшаяся дрожь, кажется, это взаимно. Вдруг замечаю, как пара в двух шагах от меня странно дергается, присматриваюсь: партнер, словно пиявка, присосался к шее девушки в малиновом платье, она сопротивляется и в конвульсиях падает, обмякнув, к нему на руки.

Я кричу (при этом какие-то совершенно неуместные мысли насчет писклявости собственного голоса лезут в голову), и тут вдруг понимаю, что пол зала здесь – вампиры. Не теряя времени, они принимаются ужинать. Кто-то с разбега прыгает на меня. Этот кабан с недвусмысленным взглядом пытается меня укусить. Ну и тварь! Непонятно откуда взявшейся силой я отваливаю его и убегаю.

Бегу по плохо освещенной улице, спотыкаюсь, падаю на чью-то калитку, без особых раздумий перелезаю и бегу за дом. За мной вроде бы никто не гонится. Дом кажется пустым, разбиваю окно, стараясь сделать это как можно тише, и тут же вспоминаю, что это какой-то элитный коттеджный поселок – наверняка, сейчас раздастся вой сигнализации! Но нет, ничего такого… Залезаю внутрь, там темно, наощупь пробираюсь за большую кровать. Проходит пятнадцать или двадцать минут, но мне кажется – целая вечность.

Слышу чьи-то шаги, сердце начинает судорожно биться об грудную клетку, и все мое тело превращается в пульсирующую массу. Я медленно сползаю по стене и забиваюсь под кровать. Шаги приближаются, и оно влезает в окно. Чувствую себя бомбой, снаружи превратилась в пластик и не дышу, а внутри колеблется ядерная смесь: бум-бум-бум-бум-бум…

Фигура прячется в шкаф. В тусклом свете по ботинкам мне кажется, что это мой возлюбленный. Но от страха у меня паралич. Он в шкафу, я под кроватью, проходит еще десять минут вечности. N выходит, подбирается к окну, смотрит, наверное. Потом садится на пол, я опять замираю от непонятного ужаса. Я почти уверена, что это мой знакомый, но не могу пошевелиться. Тело начинает нестерпимо ныть. Пытаясь унять боль затекших конечностей, я чуть-чуть шевелю ногой, и она, сука, издает дурацкий хруст.

Он заглядывает под кровать. Испугавшись, быстро пытаюсь выбраться, но стукаюсь головой…

Да, это он. Называет меня по имени, шепотом, говорит, что тоже убежал, и, увидев разбитое окно, решил, что здесь кто-то из спасшихся. Тем временем я незаметно осматриваю его шею…

Несколько часов мы сидим, прижавшись друг к другу, и не разговариваем. Ничего не происходит, снаружи все тихо. Он предпринимает вылазку наружу, через пять минут возвращается. Все тихо, никого не слышно и не видно. Мы решаем выдвигаться утром и ложимся на кровать. Неожиданно он спрашивает, люблю ли я его. Я удивляюсь и молча смотрю ему в глаза. Конечно, да, произношу я про себя.

— Да.
— Не бросишь меня, несмотря ни на что?

Мы знакомы всего неделю или около того, и этот вопрос кажется мне странным, хочется ответить, что не брошу, а внутри мурашками пробегает холодный ужас.

— Я тебя люблю.

Берет меня за руку. Страх исчезает, вместо него приходит тепло, мы обнимаемся…

— Я вампир.

До меня не сразу доходит смысл его слов. Он крепко сжимает меня и наваливается всем телом. Я кричу, N быстро зажимает мне рот.

— Они еще здесь и знают, что я пошел разобраться с тобой! У тебя нет выбора! Я люблю тебя! И сделаю тебя вампиром. Хоть это и противозаконно. А если убежишь, они сразу убьют тебя. Поняла?

Я киваю, и он убирает руки. Моментально отдергиваюсь от него и отворачиваюсь, чувствуя всю безвыходность своего положения.

— Я лучше умру. Я не хочу убивать, чтобы жить.
— Но ты же и так убиваешь.
— В смысле?
— Может не так прямолинейно, как вампир… Что такое смерть? Для большинства это возможность освобождения. Смерть от вампира – не самая ужасная. Она может быть даже приятной. Все равно люди смертны.
— Но почему, когда я, наконец, нашла человека, которого люблю, он вампир!

Несмотря на страх, я снова чувствую счастье, находясь рядом с ним. Повернувшись, я глажу его по щеке.

— Я хочу быть с тобой.

Мы занимаемся сексом. Он мягко кусает меня в шею… Я забываюсь.

Медленно просыпаюсь и гляжу на зеленые тополя, раскачивающиеся за окном. Со мной просыпается сильный утренний голод. N спит рядом, и я долго рассматриваю его. И вспоминаю свой сон. Шея болит, и я в надежде окончательно развеять остатки сна прикасаюсь к ней.

…Мы в гостях у толстопузого бизнесмена. У него ресторан в центре Москвы. Сейчас десять утра и никого нет. Не знаю, как моему другу удалось это устроить. От того, что мой желудок сворачивается в трубочку, я никак не могу вникнуть в суть их разговора. И только изредка улыбаюсь и киваю. Перед нами шикарно накрытый стол, но вся пища кажется мне сухой и безвкусной, вместо этого я бутылками пью вино, почти не пьянея.

У хозяина ресторана звонит мобильник, и он тут же бесцеремонно начинает крыть по нему кого-то матом.

N шепчет:

— Ну же давай, у тебя получиться. Не бойся. Ты сильней его!
— Я не могу.
— Хочешь умереть? Нам это нужно. Не жалей его, человек не достоин жалости. Он же мразь, дерьмо!

Проходит еще пару минут, я глотаю слюни с вином.

Бизнесмен, кажется, заканчивает разговор. N cклоняется к нему и шепчет что-то на ухо, тот довольно улыбается и сальными глазками бегает по моей груди. В это момент быстрым и мягким движением N продвигается от уха к натянутой шейной мышце, открывает рот, смотрит на меня и, улыбаясь, отодвигается.

Выхолощенный в салонах кусок сала кладет мне на колени руку. N подмигивает мне. Я наклоняюсь к бизнесмену и лижу его шею. Тут во мне вспыхивает пожар и жажда, нестерпимей которой я еще не ощущала. Я кусаю его! Он вскрикивает, как поросенок, и теряет сознание, расползаясь по стулу.

Напиваясь его кровью, я чувствую переполняющие меня любовь и счастье. Пульсация его жизненной энергии переходит в меня. А его тело забирает в себя едино-безначальная вселенная, и он счастлив, он растворен… N прав, это не смерть, это переход.

Пару дней назад я очутился в странной холмистой местности, похожей на подмосковный Серебряный Бор, на фрик-шабаше. Все вокруг пили, веселились, курили, общались, танцевали, и в какой-то момент, выпивая и разговаривая со своей бывшей одноклассницей и еще с несколькими людьми, я увидел вдруг очень странных людей – то ли колдунов, то ли духов. Они выглядели необычно: у одного была голова гнома – седая борода, огромный нос картошкой и красный колпак, другой и вовсе был похож больше на чудовище, чем на человека, на третьем была маска страшного буддийского божества Бегдзе. Эти люди (или не люди) явно держались особняком от остальной тусовки, почти не пересекаясь с ее участниками. Они появлялись то тут, то там, подходя друг к другу и разговаривая о чем-то между собой, потом вдруг исчезали, растворившись в воздухе, и снова появлялись – совсем уже в других местах этой холмистой поляны.

Когда я обратил внимание своих собутыльников на странных сущностей, за которыми наблюдаю, они даже не поняли, о ком я говорю. Они ничего такого не видели. И тут мне стало страшно: я понял, что каким-то образом получил способность видеть невидимый мир – то, что на самом деле всегда и везде происходит вокруг, но чего почти никто не замечает, и лишь некоторые чувствуют, а видят и вовсе немногие. Эта новая способность была до того пугающей, что я в панике начал искать средство избавиться от нее во что бы то ни стало. Казалось, что если я перестану их видеть, то их просто не станет. Это наивное предположение просто не ставилось мной под сомнение.

Я стал читать молитву «Богородица Дева, радуйся!», и призраки тут же исчезли. Я опять видел только явленный мир. Но это, как ни странно, меня не успокоило. Напротив, сильнейший страх сменился тут же безудержным любопытством. Мне опять захотелось хоть одним глазком заглянуть в параллельную реальность, мне хотелось знать и видеть, чем это там занимаются духи и маги, пока мы тут беззаботно выпиваем и веселимся. Я помнил, что в отличие от собравшейся на поляне компании, невидимые существа были довольно серьезны и решали вроде бы какие-то важные дела.

…Но, как я ни пытался впасть обратно в это состояние, так легко разрушенное молитвой, у меня почти ничего не получалось – только изредка мелькали смутные намеки и обрывки видений, но они были столь неустойчивы и иллюзорны, что ничего внятного разобрать было нельзя. Никакие усилия не помогали. Я был полон ощущения, что со мной произошло нечто важное, и я, возможно, это важное упустил и пропустил. Я проснулся.

Сегодня я опять столкнулся с обитателями невидимого мира, и снова чары были разрушены непроизвольно, почти спонтанно вырвавшейся из меня молитвы: «Богородица Дева, радуйся! Благодатная Мария, Господь с тобой! Благословенна ты в женах и благословен плод чрева твоего, яко Спаса родила яси душ наших, и ныне и присно и во веке веков, Аминь!»

Все началось с того, что я прибыл на переговоры в одну известную корпорацию – речь шла о том, что они станут постоянными оптовыми покупателями нашей продукции (я работаю в одной известной компании, производящей газированные напитки). Босс, с которым мне пришлось иметь дело, был типичным руководителем подразделения, то есть, как и положено, настоящим самодуром. Он решил меня испытать на прочность, к тому же ему явно было скучно и хотелось зрелищ… В общем, он решил спустить на меня всех демонов и чудовищ, какие только были в его распоряжении. Я протестовал, уверяя его, что не стоит ему со мной это проделывать, что я сейчас к этому не готов и вовсе не пребываю в воинственном расположении духа, иначе говоря – просто не готов драться. Под конец я даже умолял его не натравливать их на меня, но ему непременно хотелось видеть битву, и он стал по одной спускать на меня своих разнообразных тварей.

Я попытался было бежать, и уже вышел на лестницу, и тут началась Битва. Я метался по коридорам корпорации, уворачиваясь от наскакивавших на меня один за другим монстров, каждый из которых был страшнее предыдущего. Я позволял им разогнаться до предела на меня, а потом отходил в сторону, давая им дорогу, в результате чего они не успевали затормозить и на всех парах врезались головами в стены. Но долго это продолжаться не могло – я устал и выдохся. К этому моменту действие перенеслось уже в какой-то большой бассейн, и на меня плыл огромный живой экскаватор. Я понял, что сил одолеть его у меня нет, а инерция, к помощи которой я все время прибегал до сих пор, в воде действует очень слабо. Живой экскаватор приближался медленно, угрожающе лязгая отточенными до блеска челюстями своего металлического ковша, а я был парализован усталостью и страхом, и вот тут-то из меня буквально вылетела молитва, обращенная к Богородице. И все исчезло.

Я сидел на полу в полутемном маленьком лифте, быстро, но плавно несущимся вниз, в бесконечно далекую шахту. Я решил, что это смерть, и прочитал молитву, обычно читаемую перед сном («Господи Иисусе Христе, Сыне Божие, в руце твои передаю дух мой, ты же меня благослови, ты же меня помилуй, и живот вечный даруй мне, Аминь!»). И в этот момент понял, что одержал победу: лифт нес меня на первый этаж корпорации, туда, где был выход. На свободу…

1850 г. Бьоро Стив Мендерс(он).

Кидаешь в специальный автомат рубль и смотришь его предвыборный ролик.
Автомат в виде лица кандидата в президенты. Нужно прислониться лицам к лицу и смотреть.

Я как положено, кинул рубль, стукнул по лицу, крикнул – ты мне не нравишься!

По лицу автомата шла большая трещина. От таких же стучавших.
Потом начался ролик.
Сейчас глубокая ночь. Я пишу эти строки чуть не плача.
Боже мой, какая это красота. Кто-то, какой-то режиссёр вложил в трёхминутный ролик, столько красоты, доброты, любви, глубины чувств, это очень сложно описать словами.
Когда я заглянул в его глаза, мир куда-то исчез, растворился. Были только я и ролик. Волшебный ролик. Настолько приятная подборка, цвета, музыка.… Хочется кричать об этом всему миру, хочется, что бы все почувствовали как это здорово.
Ролик, это просто сменяющие друг друга движущиеся картинки. Как фотографии, на которых люди движутся. Это было на столько прекрасно, что хотелось, чтобы это длилось бесконечно. В мозгу особенно чётко отпечатались два момента, стилизованный Кеннеди, медленно поднимающийся из глубины, потом его лицо крупным планом, медленно моргает и улыбается. ТАКОЙ улыбкой, что Моне Лизе и не снилась.
В этой улыбке было всё. Всё понимание мира. Он был просветлённый. Наверное, у Будды была такая же улыбка. И Гитлер, тоже стилизованный плавно трансформирующийся в какое-то произведение искусства. Такой интересный! Выражение лица строгое, целеустремлённое, но не злое. В такой ипостаси я его ещё не видел…
Что интересно, в ролике ни слова не было про кандидата в президенты и его предвыборную программу. Но в этом ролике было всё. Всё понимание мира. Вся красота и доброта мира. Я ещё удивился, неужели в 1850 году делали такие вещи!
Не задумываясь, побежал бы голосовать за такого президента. Хотя ролик ориентирован на очень не многочисленную аудиторию.
Бьооро, ты родился в какой-то галактике в 1850 году. Я знаю, ты существуешь. Ты там президент. И там всё по-другому. Бьооро я люблю тебя!

P.S. Помните, в мультипликационном сериале «Призрак в доспехах. Дни тачиком.» Серия где они на рынке нашли кибермозг режиссёра и подключившись к нему, уже не могли самостоятельно выйти от туда, настолько прекрасен был фильм. Будучи при жизни непризнанным, он создал свой лучший фильм у себя в голове.

P.SS. Этот ролик существует. Я его видел! Нельзя говорить, что не существует того, что видел, осознал и частично запомнил. А ощущения во время просмотра я запомню на всю жизнь. Этот ролик это три минуты потрясающего, ни с чем не сравнимого зрелища, по глубине чувств и эмоций превосходящий всё что я когда-либо видел в жизни. Во время просмотра было на столько уютно и хорошо, что это просто незабываемо. Хотелось плакать от счастья.
Я подскочил среди ночи и стал всё это записывать, сердце ещё продолжало биться в бешеном ритме от гигантской дозы эндорфинов. В ту ночь я больше не уснул.

Каким образом занесло в этот мир, не помню. Нас было трое, мы ехали в сторону огромной пустыни на огромных верблюдах с клювами-присосками. Позади нас грохотал невероятной силы водопад, он был очень высоким и простирался от горизонта до горизонта. Здесь заканчивался оазис, и начиналась пустыня, мы ехали в пустыню. Тут же за нами началась погоня. Он выехал из оазиса, и приближался всё быстрее и быстрее. Он сидел на огромном, с пятиэтажный дом, слоне-броненосце. С одним (метров 10) окровавленным бивнем. В результате долгой погони (я её не помню) мы спрятались от него в какой-то огромной комнате с уступами. До этого мы долго бездельничали в этом секторе, смотрели по телевизору какое-то дурацкое местное шоу и пробовали самостоятельно переместиться. Посередине комнаты стоял куб. Я забрался в угол на потолке, чтобы он не достал меня своим копьём. И тут он сказал:

– Равновесие установлено.
И ушёл. Я начал слезать и коснулся ногой куба. Мгновенно в комнату влетел стражник. Что-то пробормотал про равновесие пространства (видимо, мы своим появлением нарушали равновесие этого сектора, а когда я спрятался , — оно восстановилось). Я ему говорю:

– Как нам уйти отсюда?
— Очень просто. Сказал он.

Он нажал на еле заметный квадрат в полу, куб отъехал в сторону, и из пола выехало устройство, что-то среднее между банкоматом и игровым устройством. Он что-то там нажал для перемещения. Мои компаньоны не захотели продолжать путешествовать по мирам и захотели в свой сектор. А я взял краски, ещё какую-то ерунду и залез в коробку для перемещений, со сторонами 2,5 на 2,5 метра. Там ещё лежал какой-то хлам, коробки какие-то. Ничего не изменилось, но я понял, что нахожусь уже в другом мире. Я вылез из коробки и очутился на вокзале. Огромный зал, залитый золотым светом с золотыми витыми колоннами, мраморным полом и неизвестными растениями. Очень красивое зрелище.

P.S.

Когда мы были в комнате с кубом, там был ещё компьютер. О нём хочу рассказать поподробнее. Винда, как я понял, работала, непрерывно с мыслями человека, мои приятели не смогли в ней что-либо понять. Вместо одного курсора там их было штук шесть и все разные. При движении мышкой, движении курсоров – хаотичные, не подчиняющееся логике. Возможно, через мышь осуществлялась связь компьютера с биоритмами существа. (Только сейчас я подумал, что, возможно, такая система разработана для существ, которые могут одновременно и целенаправленно мыслить сразу о многих вещах.) Главное чётко знать и хотеть, что вам нужно, и компьютер сам всё сделает. Хорошая штука, навороченная. Я довольно хорошо им овладел. (Ну ладно, я только сумел войти в систему…)

P.S.S

Как только я переменил своё отношение к преследователю, он тут же превратился из врага в друга и помощника.

Зима. Снег слегка припорошил мёрзлую землю, стояла тихая, безветренная погода. Военные сидели на капотах уазиков, по четыре человека, с автоматами. Какой-то железнодорожный перегон. Дальняя станция. Впереди стоят старые товарные вагоны, а справа — состав с заключёнными. Много машин, шумно. Дальние составы, играют роль стенки, от них до вагонов с заключёнными десять-пятнадцать метров. Но конвоя чрезмерно много. Немало и женщин. Началось. Из вагона выпрыгнули двое, в военных зелёных бушлатах. И бегом, вниз головой, под окрики конвоя, через несколько метров упали на снег.

— Лечь! Руки за голову! Быстро!

И буквально через секунду:

— Огонь!

Тела задёргались в такт автоматным очередям. Стрелявший не стрелял прицельно, он просто водил дулом в направлении тел. Вокруг них, фонтанчиками мёрзлой земли в виде пыли, взрывалась земля. Всё это длилось около четырёх секунд. Это достаточно долго. Когда пули попадали в тела, было видно, что они просто попадали и всё. Ни брызг крови, ни кусков рваной одежды, как в кино. Отверстия в бушлатах маленькие, диаметром с пулю. И звук. Глухой, ни с чем не сравнимый. Солдаты затихли. Было холодно, но холода не ощущалось. Лишь какое-то странное чувство, что это происходит. Постоянно какие-то передвижения. Этих двоих не оттаскивали. Затем, вывели двух пьянющих блатнячек лет сорока. Идут, держась друг за друга, хохочут, что-то обсуждают. Как будто окружающее их не касается. Поручили расстреливать молодому солдатику, с большими глазами. Почему не стреляют традиционно, в затылок, непонятно, видимо экспериментируют. Стоят, смотрят друг на друга, а они смеются, подшучивают над ним. Стрелял он в них не прицельно, с плеча, а как-то произвольно держа автомат. Очереди прошили их несколько раз.

– Аххх… Ништяк! — Прохрипела та, что справа, смеётся, что-то лапочет по фене. Что слева, под натиском пуль сделала шаг назад, плюхнулась на жопу и завалилась на бок. Умерла сразу. Всё это произошло очень быстро. Другая тоже, как-то неуклюже упала, попыталась встать и, опершись на руки, смеялась и что-то говорила солдатику. Тот опустил автомат и наивными глазами посмотрел на начальство, те, видимо кивнули, и он снова наставил на неё автомат. Голова блатнячки дерзко упёрлось лбом в дуло и беззлобно уставилась на стрелявшего. Бах! Голова не сильно, но резко, дёрнулась на зад, и она завалилась на спину, поджав под себя ноги. Седой военный с большим округлым лицом сидел у меня на подоконнике и смотрел на меня.

– Ты только утром туда не выходи, понял.

Я хотел что-то сказать, но не смог даже проглотить слюну. Хотел возразить, мол и не такое видел. Но горло не подчинялось. Тогда я зачерпнул горсть снега и бросил в рот. Только потом увидел, что он весь в крови и в чём-то жёлтом. Я не мог даже выплюнуть снег. Стал быстро пальцами вытаскивать его изо рта. Тем временем, на станции началась настоящая бойня. Люди, (расстреливаемые) в основном молодые военные, стояли человек по десять в ряд, у вагонов. Многие кричали. Интересно наблюдать, как ведут себя люди перед смертью. Шквал пуль прошивал их насквозь, рикошетя от вагонов и превращаясь в снопы искр и пыли, от разрывавшихся на спине бушлатах. Запах смерти. В такие минуты мозг не думает, смотрит не анализируя. Понимание приходит потом. Из двери с торца вагона, что стоял ближе ко мне, появился годовалый ребёнок, в голубом комбинезончике. Оступился и упал головой на рельсу.

— Ты что! Детей нельзя! — Шёпотом выкрикнул я в никуда.