Фрагмент из первого романа о Лёке Ж. «Страсти по Вечному городу», выход которого планируется в ноябре-декабре в издательстве «Амфора».

…Лёка Ж. еще секунду сидела молча.

— Пожалуй, я пойду, — наконец сказала она и вдруг запела: — Лошара и кантара…

Месяц назад, когда Лёка Ж. спела при мне впервые, я испугался. Я был тогда на кухне, ставил варить кофе в гейзерной кофеварке по настоятельному требованию Лёки Ж. И вдруг услышал из соседней комнаты звуки, которые напоминали скрежет металла, скрип по стеклу, грохот камнепада и экстатические крики шамана одновременно. Какофония обрушилась на меня мощно и громко, как извержение вулкана. К счастью, деревянная перегородка несколько смягчила этот акустический удар.

Я бросился в комнату.

— Лёка, что с тобой? (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

— Ну, может, он Достоевского любит, — предположила Лёка Ж. — Не мешай! Потом он обратил внимание на мой фотоальбом «Золотые деньки», где, помнишь, я взяла фотографии разных моделей из всяких вогов и космополитенов и приклеила везде свою голову?

— Еще бы не помнить! — иронично отозвался я. — Ты же звонила мне каждые пять минут и спрашивала, не стоит ли сменить голову.

— А ты сказал, что мне это не поможет, — пробурчала Лёка Ж. — Ну вот, потом он увидел мои реальные фотографии, на которых у меня, конечно, тоже модельная внешность, но фигура… так сказать, средней корпулентности, и осторожно поинтересовался: «Вы все еще работаете фотомоделью?» А я ему: «Да, только в журналах для нестандартных женщин». Так, слово за слово, он восхитился моими кудрями цвета спелого персика, моими выразительными глазами цвета полевой незабудки, моими… так, это опустим… и моим неподражаемым голосом. А я написала ему, что он может называть меня просто — первым чудом в его жизни… (далее…)

НАЧАЛО (Trip 1) — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩИЙ ТРИП — ЗДЕСЬ

В моих глазах звёзды отражаются зеленым светом. Я наблюдаю уже так долго, что голова кругом… Смотрю наверх, в ночное небо, и не так страшно становится.

Ведь всё стало совершенно иначе, не так, как было на прошлой неделе, например. Я больше не лежу на животе. Я скажу больше – я не спал уже двое суток. Что-то невообразимое творится в моём сознании. Что-то, полное необоснованного страха, ненависти и какой-то горечи.

Создаётся впечатление (ощущение?), что у меня открылись глаза на очевидное, однако ж, это очевидное вряд ли возможно объяснить словами, только почувствовать. Как раз подобное и называют «выше слов», только при этом не подразумевают ничего такого… Ну, о чем обычно говорят «Выше Слов»? Любовь, наверное. Так вот, нет всего этого, одна лишь невыносимая боль. Как миллионы мерзких секретов, которые я пообещал никому не рассказывать.

Я пытался спать дома после того случая с зеркалом. Нет, даже не то что спать. Я пытался там остаться ЖИТЬ. Ну и спать, соответственно. Я пытался забыть то странное видение, даже при этом не убеждая себя в том, что мне это показалось спросонья, от недосыпания, ну или что-то вроде этого… Я не пытался, потому что видение было слишком чётким, чтобы оказаться лишь иллюзией. Однако этим, увы, и не ограничивалось, ибо видение это было каким-то… ЗНАМЕНИЕМ, наверное… СИГНАЛОМ к действию, которое мне неизвестно. И обретение Нового Взгляда. Всё это не просто так, это что-то, требующее ответных действий. Я не могу выкинуть всё это из сознания, большая часть мыслей – о ней. Девушке (женщине?) в зеркале, с завязанными глазами. (далее…)

Фото с сайта bfm.ru

С Толяном мы учились в одной школе. Я был в обычном классе, Толя – в классе для трудных подростков, который держал в крепких ежовых рукавицах классный руководитель – учитель рисования и черчения, а в прошлом боксер. Этого невысокого ростом коренастого мужчину ученики не то чтобы боялись, а скорее уважали. Хотя слухи о нем ходили разные. Кто-то даже рассказывал, будто Павел Матвеевич дрался со старшеклассниками в туалете и был ими побит. Уважать его после случившегося, если это и было правдой, меньше не стали. Он был мудрым учителем, имел отличное чувство юмора и любил на уроках рассказывать о том, как соорудил у себя в туалете полку для книг, чтобы в момент нужды они помогали скоротать время.

Через несколько лет после того, как мы выпустились из школы, Павел Матвеевич умер. Говорили и о раке, и о циррозе печени. Мы с одноклассниками, собравшиеся тесной компанией помянуть учителя, не могли поверить в то, что какая-то болезнь за считанные месяцы скосила крепкого здоровяка, каким нам всегда казался Матвей. Вспоминать об этом, конечно, очень грустно, но мы отвлеклись от Толи.

Так вот, Толяна в нашей школе знали все. Будучи не особенно умным, он давно стал головной болью для учителей и работников инспекции по делам несовершеннолетних. По причине расторможенного поведения и непринятия каких-либо норм приличия он всегда оставался в центре внимания. С виду же Толя был довольно непривлекательным мальчиком: круглая голова с торчащими ушами, низкий лоб и пара бычьих глаз. Особенно на его лице выделялись широкий хлюпающий от хронического насморка нос и толстые губы. Пытаясь сейчас представить Толино лицо, я вижу, как его ноздри все время сжимаются и втягивают в себя ниточку соплей, стекающую на верхнюю губу. Его ноздри работали, как два пневматических насоса. Когда Толя злился или нервничал, они ходили ходуном, расширяясь и сужаясь, перекачивали кислород и извергали наружу зеленые сгустки слизи. Из одежды Толя предпочитал замызганные кроссовки и мятый спортивный костюм. (далее…)

Никто и никогда не узнает этой чертовой правды. Ее настолько много, что  невозможно открыть ее всю. Знать правду и скрывать — быть в разладе с самим собой. Доводить изможденное сознание до губительного отчаяния.

Помнить о проблеме.

Забыть прошлое.

Исправить ошибки.

Влиять на больную психику. Давить на разум. Заставить поверить.

Довериться и ждать.

Терпение помогает идиотам. А психам?! Думать — это прежде всего.

Взрослеть. Быть собой. А ты сможешь?! Научусь.

Нужно научиться быть нормальным. Необходимо.

Тайны за дверью — это не значит, что все потеряно.

Проверки. Иногда срабатывают. Контроль — вреден. Бесполезен.

Но так надо. Так интересней. Любопытно?! Да..заведомо.

Hate. Apathy.

17 минут:36 секунд — движение мысли на сегодня. Стоп.

Борис Борисович Гребенщиков, Федя Чистяков и Петр Налич отбили у Лёки Ж. всякую охоту к любой другой музыке. Но после Арсения Трофим перед ней открылись новые музыкальные дороги. Одна из них привела Лёку Ж. в дом Ахматовой на Фонтанке, где питерский ансамбль «Laterna Magica» играл кастильские кантиги XIII века в честь Девы Марии.

Не сказать, что Лёка Ж. шла по этой дороге с особым энтузиазмом.

— XIII век — это же такая древность! — рассуждала она по пути. — Даже моя прабабушка в ту пору еще не родилась!

— Лёка, я не понял: для тебя ценность музыки как-то связана с твоими родственниками? — спросил я.

— Разумеется! — быстро отреагировала она. — Искусство имеет ценность для конкретного индивида лишь тогда, когда оно что-то говорит о том пространственно-временном континууме, в котором этот индивид существует! Или, на худой конец, о том, в котором существовали его родственники.

Я едва не захлебнулся дымом сигареты, которую курил. Когда приступ кислородного голодания прошел, я привел аргументы в защиту кастильской музыки XIII века.

— Лёка, ты же о своих предках дальше второго колена ничего не знаешь! А может, они родом из Кастилии. Послушай музыку, вдруг она затронет в тебе какие-то тайные струны, и ты почувствуешь зов кастильской крови…

Мое предложение так заинтриговало Лёку Ж., что она даже прибавила шаг. (далее…)

Девушки столпились в зале — голубые платья, светлые волосы.

Я приобнял одну и сказал:

— Давайте прогуляемся.

— Давайте, только не думайте, что я буду бесплатно это делать.

— А как насчет поколобочить, сколько стоит?

— Колобочим мы только с представителями СМИ.

— Я пишу в МК.

— Нужен будет материал о Полине. Или о недавно покончившем собой Дурине.

— А почему Дурин покончил собой?

— Не выдержал критики. Все говорили, что он ударился в попсу.

— — —

Банка, на которой было написано «Дурин», стояла на столе.

— Кто это принес? — спросил я.

— Это Ева. Пронесла через перевал.

НАЧАЛО (Trip 1) — ЗДЕСЬ

Коллаж из газет, Мартин Хесселинг

Я лежу на животе. Я всё чаще лежу на животе. Будто какая-то тайна, ритуал, о котором мало кому известно. Можно читать газеты. Читая их, постоянно-всегда сможешь найти ключик, намёк на то, что ничего не бывает просто так. Нечто, открывающее глаза, но при этом так и остающееся всего лишь прессой. И глаза действительно открываются, правда, этого просветления хватает лишь на пару дней, наверное. И это… Странное какое-то ощущение. С такого вряд ли тут же побежишь в церковь, хотя мне почему-то кажется, что именно церковь в данном случае и способна продлить это ощущение, пронести через всю оставшуюся жизнь. Впрочем, это лишь мои домыслы, мало общего имеющие с видением действительности. (далее…)

Photo by mharrsch/Flickr.com

Машина, что подлетела и резко затормозила около таблички «служебная парковка», была ярко красной, маленькой, дамской. Скрежет даже не успел раствориться в мирном уличном экстерьере, как дверца распахнулась, и из «ниссан-микро» вылез господин. Физиономия его была невеселой и походила на изуродованное лицо Артуро Гатти после поединка с каким-нибудь заносчивым претендентом на чемпионский титул по боксу в версиях WBО или WBC.

В действительности грузный водитель не выходил на ринг лет десять и не подставлял своего лица под резкие и тяжелые удары крепышей в разноцветных трусах. Не клинчевал. Не хватался за канаты. Не валялся на полу ринга уже столько весен и зим: оттого вес его, в котором он как боксер когда-то неплохо продвигался, был далеко не спортивным.

В раскормленных супер-тяжах он оказался из-за безработной жизни и неуемного обжорства, которым предался после капут-карьерного боя.

Тогда его, основательно избитого, а в пятом раунде и вовсе сокрушенного правым кроссом, без глаз, мычащего проклятья, оттащили на носилках в раздевалку, как спортсмена-покойника. Но стоит признать, что вел он себя по-мужски и произвел приятное впечатление на всю команду и на молодого паренька из тульской глубинки, который протиснулся сквозь печальную шеренгу и прощально пожал ему руку. Паренька он не видел, да и слышал плохо, хотя понял – тот сожалеет, что все так скверно вышло.

Из больницы бедолага вышел через полторы недели, но выглядел все равно неважно. Наколоченная отечность с лица так и не сошла. Наперекор всем стараниям врачей, она не уменьшилась, не спала, а наоборот, цепко ухватилась за его мятый лицевой овал лоснящимися мешками. Они водянистыми дюнами повисли под его монголоидными глазами, как у почечника на смертном одре. (далее…)

Я бы мог отправиться вслед за утраченным… Мог бы снова отправиться на его поиски, убеждая себя, что всё в порядке, что оно не погибло тогда, в те дни без солнца… Чей-то знакомый голос утверждает, что оно действительно не погибло. Оно живёт, оно тоскует без меня, считая меня таким же утраченным.

«Ты всегда делал шаг первым. Утраченное никогда не найдёт тебя само. Ты должен сам пройти через этот невыносимо трудный путь».

«Помолчи», — прошу я своего невидимого собеседника, съёжившись от страха…

Перед моими глазами возникают жуткие образы… Оно действительно живо, тоскует по мне, надеется на то, что я, как всегда, сделаю шаг первым…

Я пытаюсь убежать от этой страшной картины, закрыв глаза, но образ лишь стал более чётким…

Я никогда не думал, что утраченное можно вернуть. Теперь я всерьёз задумался над этим. Мало того, я задумался над тем, что представляет собой это УТРАЧЕННОЕ. Что это? Мысль? Чувство? Эмоции? Или же это человек? А вдруг это часть моей души? Самая яркая часть сознания, горящая, подобно звезде? Вариантов много, об этом можно думать до конца своих дней, но, однако ж, это не меняет одного плачевного факта: я изменился за это время. Я больше никогда не делаю шаг первым, прошли эти времена. И я заранее знаю, что уже НИКОГДА и шага не сделаю по направлению к утраченному. Ведь если утраченное стало утраченным, значит это было кому-то нужно. Вряд ли это произошло для того, чтобы я отправился в далёкий путь, чтобы вернуть это себе.

Когда я пришёл к такому выводу, мой невидимый собеседник больше никогда не разговаривал со мной. Кем он был, этот невидимый собеседник? Останками некогда сильной надежды, что когда-то жила во мне?

Если так подумать, то я разрушаю всё, что поселяется в моём сознании. Я разрушил надежду, я создал утраченное… Слишком много этого утраченного во мне. Неизменной остаётся лишь память, которую я тоже, по глупости, чуть не уничтожил. Приобрёл ли я что-то новое? Это крайне сложный вопрос, который я слишком часто задаю…

Неужели всё то, что я приобретаю, это то самое, утраченное, слегка исказившееся? Неужели я всё видел, и всё остальное – всего лишь глупое повторение?? Я не хочу, и не собираюсь с этим соглашаться…

Когда-то я жил надеждой. Это прошло. Теперь я просто смотрю в будущее. Мне нравится то, что я там вижу. Остаётся лишь идти по этому пути и не сбиваться с него. Этот путь специально для меня. Только мой путь. Как всегда, не самый простой…

Я больше не создаю утраченного. Мне надоело слышать этот глупый голос надежды, утверждающий, что всё моё будущее состоит в утраченном. Нет, это будущее не для меня.

Когда я видел сны, ещё в далёком прошлом, я видел это будущее… Тогда оно показалось мне странным, и, проснувшись, я ещё очень долго думал об этом странном сне, который тогда являлся всего лишь сном. Тогда у меня было всё по-другому. Другой внешний вид, другие цели, и весь мой мир был сплошной мечтой. Мечтой о том, что утрачено сегодня.

Зная будущее, я могу смело шагать вперёд, остерегаясь лишь бесов и убийц. Я знаю, что рано или поздно и те, и другие появятся на моём пути, но на то мне и даны ум и хитрость, чтобы обойти их стороной.

Я нисколько не жалею об утраченном. Так или иначе, моё будущее с ним не связано, хотя и будет в моих мыслях до конца моих дней.

Утраченное. Это даже не проклятье… Сейчас это всего лишь прошлое. Прошлое, в котором я не нуждаюсь.

Несколько сюжетных линий, спонтанно возникших в Хронике Неудобной Литературы, навели меня на мысль опубликовать статью Олега Давыдова «И мальчики кровавые», написанную и впервые опубликованную двадцать лет назад в «Независимой газете». Формально статья «И мальчики кровавые» привязана к выступлению Дмитрия Галковского, случившемуся в той же «НГ». Галковский тогда наехал на писателей шестидесятников, которые не желали, мол, уйти с литературного Олимпа и уступить место следующим поколениям литераторов. Однако из текста Олега Давыдова можно легко убрать этот как бы устаревший информационный повод и подставить на его место новый. А конкретно – эти самые сюжеты (связанные с Неудобной Литературой, а потому попавшие в ее хронику, хотя ею на самом деле – не являющиеся), сюжеты, о которых поговорим чуть ниже.

Несущая конструкция текста Олега Давыдова – это вcпоминание и анализ мифов. Древнегреческих, библейских и, наконец, русских мифологических сюжетов, лежащих в основе взаимоотношений отцов и детей. И пристальнее всего этот конфликт поколений рассмотрен в его формах, характерных для русской мифологической почвы.

Что дает мне повод провести аналогию между событиями двадцатилетней давности, к которым был приурочен тот текст, и нынешним литературным процессом? Вот эти сюжеты: (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ

12. КОНЕЦ ПРЕКРАСНОГО?

Наступают холода. Сегодня пошёл первый снег. Всё меньше летних весточек. Я сижу у камина и греюсь, хотя должен постоянно искать. Я чувствую, что что-то происходит. Её образ в тумане, и я чувствую предательство, к которому начинаешь привыкать в холодные времена, и мне не сидится в кресле. Рука опрокидывает бокал с вином. (далее…)

Я живу на даче. Почти не читаю интернет и стараюсь не включать радио. Надо мной чинно покачиваются макушки берез, кузнечики яростно надрачивают в крапиве, кипятильник не спеша кипятит колодезную воду.

Я завариваю пуэр и наблюдаю за вечерними облаками. Никакой суматохи, никакого процесса – ни кафкианского, ни литературного, никакого. Только тишина и зелень и немного таджиков-гастарбайтеров, как грибы вырастающих за калиткой со словами «Хозяин, работать есть?».

Но вот по электронной почте (а ее я все же иногда проверяю) в редакцию «Перемен» приходит письмо от девушки по имени Катя Летова. Катя шлет нам поэму под названием «Я люблю Андрея Василевского». (Напомню, Василевский – это главный редактор журнала «Новый мир».) Читаю.

Написано хорошо, талантливо, но что-то тут такое с самого начала маячит не то. Чувствуется какой-то нехороший эстетический подвох. Например, сразу возникает вопрос к автору: как можно полюбить Василевского? Я, конечно, не девушка, и мне не понять этих материй, но, на мой вкус, главный редактор журнала «Новый мир» совсем неинтересен, тем более как мужчина (хотя вот моя подруга, прочитав мои слова, заметила: «Уж получше, чем гастарбайтер Лорченков и этот бородатый, как его там»). Ладно, допустим. Но зачем нести свои стихи в редакцию «Нового мира»? Ведь даже молодой девушке должно быть понятно, что в подобных изданиях никогда не напечатают хороших стихов. Даже если у тебя хороший вид сзади. Пообещать могут, и даже полюбуются видом, но вот напечатать – нет, на это их никогда не хватает. (далее…)

Многоликий Мишенин. Фото: Даша Ястребова

На днях я получил письмо от Димы Мишенина, в котором он сообщал, что желает выйти из творческого кризиса и вновь начать писать для Перемен. Он в очередной раз выражал уже давно знакомые мне свои сомнения в необходимости писать (ведь, как он полагает, в наше время литература никому не нужна). И изъявлял желание снова поговорить об этом и, в частности, о Неудобной Литературе. (Напомню, Дима Мишенин — автор одной из первых книг Неудобной Литературы, мотоавтобиографического романа в новеллах «Мотобиография».)

Я пребывал в некотором цейтноте по причине скоропалительного отъезда на дачу и совершенно не имел времени вести диалог, однако решил взять у Димы интервью, зная, что от него всегда можно ожидать нового поворота темы и необычного взгляда на, казалось бы, уже известные и уясненные вещи. В том числе, рассудил я, Дима мог бы внести интересные ноты и в разговор о Неудобной Литературе. Чтобы не терять времени, я без предупреждения задал первый вопрос:

— Дима, а что такое Неудобная Литература, как ты это понимаешь?

— То, что печатают по максимуму в интернете и по минимуму в бумажных СМИ.

— Я думаю, что это не так. В интернете ведь действительно полно всякой ерунды, которую авторы этой ерунды гордо называют «литературой» (или хотели бы называть, но немного стесняются). А Неудобная Литература — это не ерунда, а действительно хорошая проза, по тем или иным причинам обойденная вниманием издателей, критиков и в итоге — многих читателей. Откуда у тебя такое странное представление, которое ты озвучил? Получается, ты совсем не читал то, что я пишу в Хронике Неудоблита, и не в курсе, как я объясняю этот проект?

— У меня свой взгляд и весьма практичный. Это определение мое и для меня. Я не претендую на объективность. Только идиот или человек, который никогда не ел наркотиков, может на нее претендовать в нашей вселенной, полной парадоксального хаоса. В бумажном издательском деле также издается масса ерунды. Он ничем не отличается от интернета. Это братья близнецы. И в неудобной литературе, которую собираешь ты, ее не меньше. И я не исключение.

— Ну то есть ты считаешь, что пишешь ерунду? Ну, а зачем тогда пишешь? (далее…)

Поэт Наталья Романова, фото: VTORCHERMET

Подались мы с Лёкой Ж. в клуб «Танцы» на «Русский слэм» — так обозвали живой турнир живых поэтов. Анонс был многообещающим: «Будущие звезды против заслуженных пердунов. На сцене «Танцев» сойдутся в бою опытные бойцы, в том числе гиперчемпионы — московский Андрей Родионов и питерский Евгений Мякишев. Организаторы будут рады, если победит кто-то третий». (далее…)